***
Красный смешивается с чёрным, обнажая бордовый слой внутреннего тепла, перерастая в биллионы полуночных мотыльков с полупрозрачными тонкими крылышками, покрытыми летуче-невесомой пыльцой благородного цвета бордо. Джерард обожал чёрный цвет, что давало понять его любовь к раскрытию тех самых тёмных, таких лёгких на вид, но страшно тяжёлых, как два железных листа, крыльев, разметая ими во все стороны границы всего несущественного и неважного, оставляя в живых только правду. Истину. Чувства. Обличение. Это значит… Разъедающую соль в уголках покрасневших глаз от обиды… Скрип вороньих хрипов в самой важной артерии под левой челюстью от разрыва нежных мечт в клочья… Клокочущий шторм ментально-атомной энергии во время самого громогласного триумфа… Запоздалый золотой фейерверк греющего что-то внутри счастья. И без умолку отбивающий то чечётку, то ирландские танцы ритм пульса, ежеминутно тараторящий, что жизнь не вечна и чёрный парад с похоронным маршем будет ждать вас до самого вашего конца у парадных дверей вашего дома. Дома, который всегда с вами. Когда Билли в первый раз его увидел, то подумал «Плаксивый эмо, не иначе». Тогда ему казалось, что не стоит понапрасну тратить драгоценное время на самоунижение и дешёвое сотрясение воздуха. Нужно стараться жить так, чтобы всем раз и навсегда было ясно: Активно работать над собой — значит работать над частицей этого мира, менять его каждую секунду, гоняясь за правильностью и честностью мировоззрения окружающих в непреодолимом прогрессе, словно в химическом бреду касаясь горячими пальцами покрытого испариной лба, растворяясь в судорогах концертного аншлага. Громко, прямо и с высоким микро-рёвом гитары. У Джерарда же всё иначе. Ну, почти всё. Он тоже любит высказывать смысл в песнях, давая понимающим людям принять некоторые грустные или наоборот, взрывные ноты с улыбкой на губах и со слезами на глазах. Импрессионизм, любовь к близким и неповторимый стиль — черта этих двух непростых музыкантов. Как-то в маленьком невзрачном магазинчике, стоя в очереди за молоком, Билли мимолётно кинул ничего не значащий взгляд на какого-то странного парня с выбеленным, как у Екатерины второй, лицом и со смоки айс с оранжевым, чуть походящим на гниль, оттенком, и с удивлением узнал в этом всём его знакомого. Поймав Уэя возле самых дверей магазина, Джо коротко и ясно разъяснил, что сейчас им не нужны были слова, им просто нужен был рывок. — Ты знаешь, я даже не смотрел твоего интервью об ориентации. — Это было необязательно, наверное. — Теперь точно необязательно, Билл. Ну, ты понимаешь, о чём я… — Замолчи, пожалуйста. Ты портишь момент, крашеный придурок. — Твой. -…Что? — Твой придурок, только твой, Билл. … — И не называй меня Биллом! — А кем? Стоп. Я, кажется, вспомнил… Может, называть тебя твоей старой доброй школьной кличкой? — Твою мать, нет, Уэй!***
Панк и эмо, кто бы мог подумать. Слишком похожие по внешнему виду и слишком по-родственному разные внутренне. Понять не всем дано, увы. Кто ждал кинжала, тот его получит. Кто же любви опасные таблетки примет, на яда сладкого магию путь не грешит. Красные галстуки и чёрные рубашки в немыслимом узоре сплетены на светлом полу в доме Джерарда. В противоположном конце комнаты валяются тёмные брюки и штаны в обтяжку. Ровно две минуты назад в этом помещении было жарко и душно, воздух был раскалён хаотичными, но в определенном такте прекрасными движениями двух худых тел, сейчас уютно обёрнутых в тонкую белую простыню. Две разные бледных руки обнимают разные талии, не боясь спутать со своей. — Джо? — М? — Я не уверен в том, что как-то смогу это всё объяснить, но одно мне известно точно… — И? Что же это? О, просвети же меня, великий мудрец! — Билли не может удержаться от улыбки и преувеличенно-торжественным тоном обращается с успокоившемуся после череды особых любовных вспышек любовнику, поглаживая его бедро. — Чтож, ладно: Это точно не на одну ночь. — А я знаю.