Сны Дерри

      Из окна лились звезды.       Роберт наклонился и выглянул, словно ныряешь, набравшись смелости, под разделительные буйки. Лицо и голые плечи окатило холодом.       В Дерри небо ближе — прямо над ершистой линией сосен, — словно если отсюда позвать даже вполголоса, вселенная непременно тебя заметит.       Порой мечтаешь об этом. Порой от одной мысли, что тебя увидят, дрожишь.       Он будет по этому скучать.       Как иногда скучал по лесу, ведь с оковами поводка — длиной от одного обязательного визита в кабинет психиатра к другому — вселенной больше глядеть на него не хотелось. Но не только Биллу идти на компромиссы.       Может, Билл прав, им стоит уехать. Сбежать из Дерри — все равно что бросить дом, построенный около ручья, где доски пропитаны дымом полыни, весной на заднем дворе разливается озеро и где в подвале находишь змей, а в кедах — черных вдов.       Сбежать из Дерри — все равно что выбросить просоченный гноем пластырь, когда раны уже обернулись ноющими рубцами.       Сбежать из Дерри, где каждый коп в курсе, что он чокнутый.       В глубине души им — может, не всем, но многим — плевать, опасен он или нет. Они знали, что скорее всего нет, а даже если опасен, то будет лишь веселее и меньше объяснять в рапорте. Поразвлекаться за счет человека, которого не станет защищать закон. Обратно в психушку — к кедам без шнуровки, загаженным соседским постелям, подвываниям связанного бедолаги запугиваниям и       глазамглазамглазам       сними одеяло       Грей       мы все видим мы       Он мотнул головой.       В прошлом году психиатр посоветовала ему завести календарь — отмечать в нем настроение, чтобы заранее видеть спады, как тенденции в спортивных ставках. Совету он не последовал из упрямства — как будто пара слов может описать весь день целиком.       Вот и сегодняшнюю дату улыбающимися рожицами он бы точно не разукрасил. Но день принес странное облегчение. Он так долго боялся, что случится что-нибудь плохое, и вот что-то плохое случилось, и его собственный дом       спальня с полосой света из коридора, шум воды в душе и еле заметный запах свежей краски, что встречал с улицы       не развалился на части.       Шаги он заметил, лишь когда Билл обнял его — подставил руку под оконную раму, чтобы не ударился от неожиданности, и Роберт уперся макушкой в его ладонь.       — Спасибо.       Он нагнулся — обратно в комнату, — и от горячих прикосновений к спине пробрало мурашками. Словно его обняло солнце — только не жаркое, а сентябрьское, каким оно бывает на первых желтых листьях и до первых холодных дождей.       — Что-то увидел? — спросил Билл.       И он вдруг понял — Билл весь нагой.       — Нет, ничего.       Не интереснее, чем в их спальне, — Роберт потянул окно вниз и обернулся.       А говорили, он намеков не понимает. Ничего подобного — близость болтала с ним на одном наречии, как наверняка чувствует себя путешественник, что встретил в чужой стране человека из родного города.       Наклонился к Биллу для поцелуя. Скользнул языком — губы опалило привкусом мяты изо рта, и Билл хохотнул, словно догадавшись.       Руки у него горячие, как пульсирующий маячок. Прикосновений хватило, чтобы следовать за ними, будто заблудившийся в темноте идет за мелькнувшей надеждой на спасение. Прошлепали вместе слепыми шагами — вперемежку посмеивались, наступая друг другу на ноги, — и Билл сел на кровать перед ним.       Черты лица дорисовывал по памяти. К вечеру дома остался гореть лишь светильник в гостиной — единственная диковатая свечка в обветшалой скрипучей часовне. Но Билл говорил, он талантливый, — разглядит куда больше, чем видно сразу.       И как зацепился пальцами у кромки спортивных брюк.       И поцелуи приладились расцветшим теплом у солнечного сплетения, — сердце отозвалось на них, зачастив, словно благодаря за свое любимое лакомство.       — Я просто подумал, — пробормотал Билл. — Если ты в настроении.       Легонько поглаживал его бок. Мысль залегла на краешке улыбки — что бы с ними ни случилось, они всего лишь хотели отхватить свой кусочек любви.       Билл тоже его понял.       До шеи полоснуло мурашками, стоило пальцам скользнуть внутрь. Сам выбрался из одежды неуклюже, запутавшись пяткой в штанине, пока Билл не придавил ткань ногой       пока не       — Вот же з-зараза, ну.       во тьме и смешках.       С щекотными зацепками ногтей у него на бедрах, какими Билл звал к себе. Забрался с ногами на кровать, и сам тоже отыскал коленями на прохладном одеяле точки опоры.       Губы он пристроил у Билла на виске. Носом во влажные волосы, и вдыхал вдыхал вдыхал — задержать выдох в легких, пока запах не растает, обернувшись привычкой, как силишься поймать на язык первые капли дождя.       Билл запрокинул голову, словно чтобы его было больше       чтобы все делал сам — все, что хочется — что умеет лучше всего       всегда видишь меня лучше       залатать этот день, лишь бы запомнился им обоим теплом, а не слезами-страхами-украденными-работами. Не зря же он нашел похожее дело себе по душе — восстанавливать вещи, — будто компаньона по собственной прихоти выбирает норовливая бродячая кошка.       Сегодня не до споров насчет ролей и поз — сегодня Билл заслуживал больше любви.       — П-подожди. Я где-то тут…       Роберт приподнялся на локтях, чтобы хватило места выбраться из-под его тела, и Билл цапнул смазку. Вложил прохладный — металл чуть мятый от использования — тюбик ему в ладонь.       — Я уже немного… — пробормотал Билл. — Подготовился, в общем.       Сам улыбнулся.       — Стесняга.       — Да нет же. Я не хотел терять время. Мне просто хотелось…       Мне просто хотелось — троеточие вымарай. Быстрее к тебе.       А ему все нравилось — целовал в шею-ключицы-грудь-ниже — ни одного несимпатичного места не найти, если в самом деле стеснялся. И Билл, словно по привычке, дернулся от прикосновений внизу живота, вдавив пятерню ему в загривок.       — Не ост-танавливайся, — попросил он. — Я просто…       — Знаю.       — Хочу, чтобы нам обоим было приятно. Не только мне. Хорошо?       Пустил заверения ему по животу, где от мокрых поцелуев блестела кожа. Билл слишком чувствительный, он и сам знал, — главное, чтобы не прятался от него.       Смазка обвила вязким пальцы. Билл развел колени, как лишь под защитой тьмы не страшился, и позволил ему коснуться меж ног.       Говорил, он умеет видеть красоту, а комплиментам, прошептанным на ухо, все равно не верил — что самый замечательный и лучший, и любимый, и весь целиком.       Близость — побочный эффект любви. К чему сам никогда не стремился и чего никогда не ждал. Сколько времени люди тратят впустую. Можно один раз попробовать ради любопытства — оу! ради галочки, — но они же помешанные на этом.       Среди побочных эффектов близость — самый приятный.       Он выдавил еще смазки, разогрев ее малость в руках, и плеснул себе. Билл потянул за плечи — нетерпеливый, каким показывался лишь ему в постели.       Прикусывал ребро ладони, а за ним прятал озорную улыбку.       — Люблю, когда ты такой, — ухмыльнулся Роберт.       — М?       — Довольный.       Какой бы ни был — тоже колени подкашиваются, как на первой свиданке.       На полпути встретились, склеив объятия поцелуем. Билл обхватил его ногами — бедра горячие, будто припалило солнце.       А нутро еще горячее — как бы самого здесь не обпекло, забывшегося по неосторожности.       Он справится.       Словно вычитанный в книжке — в тисках волшебного существа, с которым любовь равна погибели.       Намного страшнее этого — остаться без нее.       Однажды другое создание пообещало, что Билл приведет его к смерти — с ним слишком опасно сходить с тропы и даже говорить с ним глупо, и уж якшаться с Биллом точно не следует, он все равно рано или поздно улизнет у тебя из-под носа. Или они оба друг друга убьют. Словно им всегда суждено было встретиться и никогда — быть вместе.       Приклеились, не расцепишь — Билл сильный, о нем только с виду такого не скажешь. Не отпустил бы, что бы им ни сулили. Переплели пальцы, пока       под ладонями влажнело, пока       дыхание с привкусом зубной пасты оседало у него на губах. Билл опустил одну ногу и покрепче обхватил голенью.       — Что такое?       — Ничего, — выдохнул Билл. — Нужно было с тобой бегать. Поясница затекла.       — Переляжешь?       — Нет, я… Нет, — будто признание. — Я так лучше все чувствую. Уже хорошо.       Сам раскрыл губы, чтобы ответить ему, и Билл выхватил вопросы-тревоги-предостережения поцелуем       забылись мигом — кому они нужны       нужны       близость тел, тепло, и воздуха не хватает. Билл мял кожу у него на спине — очертания под пальцами плыли       как воск, плавятся с костей, обнажая       души, что в лесу жгут костры и подражают свободному зверю — смеются, как лисы, и кричат, как вороны. Носятся под луной, спрятанные ее светом, что слепит глаза, привыкшие к мороку       вокруг костра — темнота       а у них двоих поступь мягких лап, и вдруг пройдут незамеченными       пойдешь?       пойду       рискнешь?       ри       не потеряешься, если протянешь руку. Словно они вдвоем спрятались наяву, невидимые в собственном сне. Придумывали ритуалы — связанные сердцебиения — где ты?       ты       кто       из нас я?       — как когда-то ритуалы и догмы, и таинства придумывали церковники-проповедники-шаманы-ведьмы и дальше до самого первого человека, что зажег такой же костер ночью и попросил уберечь его от всех кошмаров.       И дрожащие ресницы на зажмуренных глазах. Лоб блестел от пота — и вдохи, полные дыма, и       заклинания на губах, пока кровь смешивается сквозь порезы и       они, одичавшие и вымаранные с ног до макушки в саже, только мелькают босые пятки вокруг костра и       в голове одно слово, утратившее значение, — если вспомнить       пойдешь?       пойдешь?       рискнешь?       со мной — Билл вытащил его назад первый.       — Р-ро… Немного…       — М?       — Немного еще. Вот т-так. Так хорошо.       Билл выгнулся — влажные волосы брызнули шлепком на простынь       на живот брызнуло мокрым теплом. Сам выдыхал рывками, жмурясь, пока Билл сжимал его предплечье, будто хотел захапать побольше в горсть — и отхватил бы, если бы мог       пускай       для него не жалко       Билл сохранил бы как часть своего сердца. Не зря же говорят, что любовь писателя дарит тебе бессмертие.       Так можно обмануть целый мир       рискнешь?       Они оба примолкли — обретали форму сквозь выдохи в тишине и вес собственных тел, гудело в руках и щипало солью от пота на переносице — едва касались друг друга раскрытыми губами       как вдруг рассмеялись, словно самые беззаботные на свете, пока их смех не растаял       утонул в поцелуе.       Билл прижимал к себе обеими руками, в объятия вкладывая все, что не доверял языку.       И сам отклеился от него нехотя. Будто пот, слюна и семя на телах в самом деле сплавили им двоим кожу.       — Где салфетки?       — У тебя.       — Блин. Сейчас.       Роберт перекатился на кровати. Словно в награду, что переборол лень, Билл дал повозиться с собой — медленно, лишь бы не чиркнуть плоть, что едва наросла сверху на разомлевшей душе, и не воспламенить случайно грубым касанием кожу.       Подрагивал, как огонек, под его пальцами — Билл нежился в отголосках.       — Спасибо, — прошептал он.       Салфетку Роберт выбросил и лег, приподнявшись на локте. Глаза к полумраку давно привыкли — дорисовывать черты больше не приходилось. И он коснулся пальцем губ, приручив Биллов поцелуй у себя на костяшках, словно птицу.       — Ты самый симпатичный парень, которого я когда-либо видел.       А Билла это, как всегда, рассмешило.       — Ну что?       — Да ничего, — Билл улыбнулся. — Я сегодня слишком устал, чтобы спорить. Можем поспорить потом.       Он скользнул до груди — Билл поежился от щекотки на ребрах, смахнув ее со смешком.       — Ай. Ну я же сказал, что верю.       — Ничего ты не сказал, — возразил Роберт.       Раскрытой ладонью у него на груди впитывал дыхание, пока Билл вновь не спрячет себя под слоем мышц и кожи. Его бывает сложно понять, но заглядывать к нему в сердце никогда не боязно.       Почудилось — узнал в сердцебиении отзвуки своего.       Словно дрожала натянутая нить.       — У тебя красивые пропорции, — сказал Роберт. — Это для художника самое важное, кстати.       — Да я верю. Честно.       — Видел, сколько у меня скетчей с тобой?       Билл повернулся к нему и обнял — растекся по телу теплом, словно они не парочка костлявых ребят, а двое ленивых морских котиков на пляже.       — А знаешь, — пробормотал ему в шею, — я почти сочувствую Гарольду.       Роберт поднял бровь.       — Ты уже позвал его третьим к нам? Нужно было сразу предупреждать, что ты любишь такие штуки. Я как-то не готов.       — М-м, — промычал он.       Набрался, мол, шуточек — не нужно было тогда кусать Ричи за столом.       — Так а почему сочувствуешь?       — Ну он же будет читать «Тигров», — ответил Билл. — А там половина разговоров такие. Сплошная патока, где мы с тобой вместе.       — А-а. Тогда да, прям бедолага.       — Тебе смешно. Представь, каково будет ему, раз он не придумал лучшего оскорбления, чем назвать меня пидором. Я там часто пишу о себе. И ему как будто придется увидеть во мне человека. А это тяжело, когда у тебя другие взгляды.       В ответ Роберт лишь хмыкнул.       У Билла к этой книге родственные чувства, но так-то пофигу — Гарольд может хоть в припадке зайтись. Не ему решать, какая любовь имеет право жить, а какая нет. Пускай оставит это тем, кто хоть что-то в ней смыслит.       Гарольд наверняка разочаруется в нем, когда узнает поближе. Да и к лучшему. Вдруг отстанет от него, как социальные работники и психиатры, что надеялись отхватить себе в питомник Генри Дарджера, а получили обычного парня, который не желал их тешить — к такому клещом точно не присосешься.       Хотя бы мисс Уильямс в душу не лезла. Лишь куда пускал и когда требовалось.       Какая бы ни была любовь у них с Биллом, это самое нормальное, что у него есть. То же, чего хотят едва ли не все остальные. И за его любовью не скрывалось никаких кошмаров — одни личные глупости, которыми больше ни с кем не поделишься, и десятки рисунков, которые он оставлял Биллу на столе, как конфеты       хм-м-м       а они тоже исчезли?       Он поднял голову. Выглянул через плечо в коридор — долбаный Ривз, не пришло на ум проверить, на месте ли его собственные работы. Но ведь Гарольд, если это Гарольд, греб все, что попадется под руку. Значит, их тоже мог стащить.       Разграбленная часовня, из которой сбежали все духи и призраки.       Билл открыл глаза — сонные, словно он уже на пороге сновидений, — и потер веки ладонью.       — Что такое? Пытаешься вспомнить всех парней симпатичнее меня?       Мимо его спутавшихся волос выглядывал-прислушивался       спальня в глухом свете из коридора, ветер в ветвях яблони за окном, дыхание Билла на его плече       все на месте       его дом на месте.       — Да нет. Но я вот что подумал, — сказал Роберт. — Еще ты самый странный парень, которого я знаю.       — Т-с. А это еще почему?       — Смотри. Ты встретил самого ненормального парня в своей жизни и такой… — Роберт ткнул в него указательным пальцем. — Вот. Вот этот пацан — именно то, что мне нужно.       — Ну да, — хохотнул Билл.       — Придурок, который угрожает мне ножом. Наконец-то кто-то такой же странный, как и я. Беру.       — Так и было. Опустим, что мне было одиннадцать и я не думал о таких вещах.       — А я думал.       — М?       Билл глянул на него одним глазом.       — Иногда, — ответил он. — Меня раздражало, что мне тоже придется взрослеть, как всем остальным парням. Это же еще одно ограничение человеческого тела. Все, что связано с половыми органами…       — Снова органы, — пробормотал Билл.       — …делает тебя уязвимее и слабее. А мне это зачем? Я вообще никогда не собирался ничем таким заниматься.       — И передумал из-за меня.       — Получается, так.       Билл улыбнулся и смежил веки.       — Наверное, я правда ничего.       Зевнул, выдохнув горячий воздух ему близ сердца, и вновь опустил голову — видимо, решил, что это хорошее место, чтобы отделить одну главу от другой.       Сам Роберт задержался ненадолго — не выработал еще себе писательское чутье.       Но Билл ведь прав.       Проще считать физические удовольствия слабостью, чем признать, что всю жизнь тебя наказывали не ради того, чтобы сделать сильнее, — лишь ради того, чтобы ты заткнулся и ничего не требовал.       А потом один человек дал ему все, о чем он даже не сумел бы просить. Даже не знал, что мог просить.       И не так уж важно, хочет ли на него глядеть кто-то другой.       Пускай нить к нему до сих пор продирала ладони ожогами — знать бы только, как оборвать ее       рискнешь?       рискнешь, Роб?