Сны Дерри

      В мастерскую после полудня набилась тишина.       С улиц ее прогнали школьники — едва начались каникулы, они забрали Дерри себе целиком, словно награду, — так что, приманенная бликами столовых приборов, которые он чистил, тишина провела день рядом с ним. Ее даже разговоры не тревожили — Оуэн уехал в Бангор оценивать частную коллекцию, ну а Фрэнк, как всегда, читал за стойкой свои скандинавские детективы, — из магазина лишь изредка доносился звон колокольчиков и звук голосов.       Роберт окинул взглядом мастерскую — ничего не забыл? ничего не прольется? не загорится? не испортится, пока его нет? — и вышел в магазин через дверь, которую сторожил Фрэнков пепельный затылок.       Каждый ребенок, что забирался в «Чердак», рано или поздно вставал на носки у прилавка — что там? что там прячут от всего города. Сам точно так же глазел, когда малышней ездил в метро и проходил мимо служебных помещений — вдруг кто не знает, в нью-йоркской подземке живут монстры, а рабочие, будто посвященные служители культа, вынуждены между делом отгонять их. Так что когда Фрэнк просил подменить его за прилавком, Роберт спрашивал у всех мелких как думаешь, что там находится? и обсуждал теории, пока их родители выбирали подержанный телик или микроволновку.       Они с Биллом тоже заглянули сюда четыре года назад — он тогда попытался разобрать какой-то механизм, а владелец рявкнул на них и выгнал. Теперь вот чинил здесь тумбочки и следил за тем, как со столового серебра, что дюжину лет валялось в чьем-то подвале на Саут-стрит, снимается налет пары веков.       Пахло тут старым шкафом — в нос билась крупная пыль, и некоторые вещи впитывали ее годами. Но, наверное, пахло еще и домом, и прошлым, и воспоминаниями, которые он до сих пор собирал.       Он часто звал сюда Билла. Словно хотел подарить ему что-нибудь свое — словно они до сих пор пытались впечатлить друг друга. Показывал Биллу самые интересные штуки — коллекцию раритетных эротических снимков, например, которую он нашел в потайном ящике секретера — о ней до реставрации даже хозяин секретера не знал, — или викторианскую шкатулку с молочными зубами и прядью детских волос.       Писатели ведь питаются воображением, а воображение любит загадки, припыленные историей. Тайком он надеялся, что Билл отыщет свой сюжет во всем этом старье.       — Я закончил с ножами, — сказал Роберт. — Можно хоть воздух резать.       Фрэнк оторвался от книги и сдвинул очки с переносицы — это у него сошло за одобрительный кивок.       — И нашел фабричное клеймо. Тысяча восемьсот двадцать седьмой год. Лондон, Англия.       — Интересно, — хмыкнул Фрэнк. — Мои предки прибыли сюда из города под Лондоном.       Ну, отсюда вся Англия — «город под Лондоном».       — По-моему, в названии этой местности есть подсказка, почему вас, англичан, тут так много, — ответил Роберт. — Но, может, я не прав.       — Шутка — во. — Фрэнк поднял большой палец.       — Спасибо. У меня друг — будущий комик.       — Будет ужасно, если это передается воздушно-капельным путем, — заметил он. — Так а откуда тогда твоя семья? Ты в курсе?       Он почесал нос. От пальцев тянуло запахом резины, будто в нос стрельнула газировка, — сегодня он весь день работал в перчатках.       Насчет родных мало что мог рассказать. Отец вроде бы рос в приемных семьях. И мама однажды обмолвилась, что ее родители умерли, когда она училась в старшей школе, — они мечтали открыть ресторан и плохо говорили по-английски.       Зато Билл свою историю знал едва ли не до семнадцатого века — обратно до Шотландии и Англии. С мэнской, маминой, стороны один его родственник погиб на Потомаке, а за ним нашлись два неплохих, но непрославившихся музыканта и один мелкий вор, который случайно прикончил своего подельника в пьяной поножовщине. С массачусетской же стороны Зака были сплошь учителя и юристы и впридачу к ним — Биллу эта часть нравилась особенно — его прабабушка, которая в юности жила на ферме и коллекционировала скелеты животных. Ферму потом продали и вместе с домом избавились от семейной легенды — побалтывали, что пепельница на столе ее отца сделана из человеческой кости.       Может, к лучшему, что сам он о своей родне так много не знал. Предрасположенность к шизофрении здорово наследуется, а лекарства от ее симптомов, считай, изобрели вчера.       Оказывались, наверное, в камере за решеткой точно так же, как и он. Сидели там носом к стене, боясь пошевелиться и воспользоваться толчком у всех на виду, который уж точно не понравился бы Ричи. И попадали потом в какую-нибудь психушку до конца своих дней — где их связывали и совали в гнилые зубы кляп для успокоения, — и где никто бы не подумал, что соскреби с этих созданий грязь и страх, будто ржавчину, и увидишь отголоски людей, которыми они раньше были.       Он из них самый удачливый.       — Понятия не имею, — ответил Роберт. — Можем считать, что я завеялся с колонистами. Как одуванчики и оспа.       — Ясно, — Фрэнк усмехнулся. — Оспа. Скажи, ты спешишь?       — Смотря что нужно.       — Будет полчаса перехватить что-нибудь?       Фрэнк иногда просил их с Оуэном купить им троим ланч за его счет — он звал это корпоративными обедами и бонусом к их зарплате. Хотя Оуэн проработал у Фрэнка дольше него и шутил, что тот просто терпеть не может показываться на людях, мол, он добродушный, но сухой, как ремень на завтрак. Не зря же он жил прямо здесь — на втором этаже «Чердака». Короче, в городе в десять раз меньше, чем Дерри, Фрэнк был бы в десять раз счастливее.       — Спешу. — Роберт извинился, поджав губы. — Встречаюсь с другом.       — Ничего.       — До завтра!       — Пока, Роб.       И сам помахал ему рукой.       Выбрался на солнце, разминая плечи и щурясь сквозь улыбку. По пути заглянул в «Данкин» — прихватить пару стаканов кофе. Спустившись с «Чердака», он шел по Мэйн, самой серой улице города — в погожие дни она раскалялась так, что можно оставить след в подтаявшем асфальте и заподозрить, а не имел ли проектировщик опыта с душегубками, — но сейчас даже здесь дышалось легко. Летом все делалось легче, даже собственные ноги, будто гравитация близилась к лунной, — пока Дерри не придавит обратно к земле августовской духотой.       На перекрестке Роберт осмотрелся — пара школьниц с мороженым в руках и незнакомец справа от него, что разглядывал сбитые носки своих ботинок. Никаких подозрительных взглядов. Никаких подозрительных автомобилей.       С того дня, когда Билл поймал Гарольда у них под окнами, прошло две недели — вновь он так и не объявился, и Роберт разрешил себе позлорадствовать.       Что, страшно, гаденыш?       Он все еще учился относиться к людям с пониманием, но, видимо, часть этой учебы состояла в том, чтобы определить, кто заслуживает поблажек, а кто нет.       Гарольд? Уверенный в собственной неприкосновенности и что ему все должны. Он звал Эстер шлюхой, Ричи — клоуном, хоть и не знал его. Скалил зубы, когда Генри Бауэрс попал в психушку, пускай Генри его даже не трогал.       Единственный раз когда Гарольд услышал имя Билла, он перевел тему так быстро, как стряхиваешь просыпавшийся сигаретный пепел с футболки.       Сил на то, чтобы защищать кого-то перед Гарольдом, тогда не водилось. Хотя бездействие — это тоже сорт дурных поступков. Может, если бы он сделал больше, чтобы найти подход к Гарольду. Пересилил бы себя и откровенно поговорил с ним — решили бы вместе, что делать с этой Гарольдовой обидой на весь свет.       А если он не хотел? Господи, он ведь не обязан развлекать каждого, кто выдумал себе фантазии насчет него.       Дело в том, что Эстер и Ричи ему нравились, и Гарольд мечтал отомстить им за это. Кажется, он и Биллу хотел отомстить. И ему самому — через друзей. Как он сказал? Роберт сам к нам придет? Черта с два он к вам придет.       Нет, конечно, он не прочь потолковать, только Гарольду вряд ли понравится этот разговор.       Из-за него Биллу передалась паранойя — когда он возвращался домой, теперь всю дорогу оглядывался через плечо. Выключал свет перед сном и из темноты дома наблюдал за уличной тишиной — не покрывает ли она кого-нибудь, не притворяется ли ею кто-нибудь.       Когда делишь страхи с кем-то, легче. Выходит, он не настолько сумасшедший, как все о нем думали.       Обрадовался даже, что Билл рассказал ему о стычке с Гарольдом. Не хватало только, чтобы Билл опекал его. Можно любить того, о ком печешься, но дружить с ним на равных, как они с Биллом, не получится. Лишиться этого — лишиться их — Роберт не мог.       Сам собирался ответить Биллу той же честностью — рассказать, куда шел с этими двумя стаканами кофе, — но позже.       Чуть позже.       Пока кофе добрался до адресата. Беверли открыла ему дверь и на миг сложила руки, словно прихожанин в церкви перед алтарем, прежде чем забрать свою добычу.       — Ты лучший!       — Стараюсь, — покрасовался он.       Бев будто только что встала — мятые джинсы с цветастыми пятнами, как на палитре, дырявая футболка и волосы прячут сонное лицо.       — Заходи, — сказала она. — Обувь можешь не снимать.       И закрыла за ним дверь, впуская в квартиру.       Роберт прошелся — любопытный взгляд не скрывал, да и Беверли его не гнала. Квартира маленькая, хотя симпатичная и вещей больше, чем у них с Биллом, — картины, фотографии, свечи, много растений по всему дому. Наверное, чтобы из окна не глядеть на уродливую коробку магазина запчастей.       На софе он приметил уголок книги и отодвинул плед — рисованная обложка, где двое парней сидели в высокой траве, задрав голову к звездному небу. Копия «Ручного сна» со сбитыми углами и заломленным корешком. Роберт пролистал ее — строки обсели чернильные записи, будто птицы на высоковольтных проводах.       — Не твой почерк? — Он повернул книгу к Бев.       Беверли указала на закрытую дверь, что, видимо, прятала спальню ее соседки.       Он выхватил пару фраз с полей — кто-то нанес на карту собственный маршрут с указаниями, где искать спрятанный клад и каких мест путнику лучше сторониться.       я знаю это место, как такое возможно?       в детстве мне тоже снился этот сон — я пришла к маме и сказала, что стану ведьмой, если захочу, во мне есть это       он говорит со мной???       я должна ему рассказать, он поймет       127-133 — не перечитывай       — Не спрашивай, — перебила Беверли. — Это у нас теперь вместо Библии.       — Ха, — Роберт качнул книгу в руке. — От Уильяма. Глава пятнадцатая, стих третий.       — Билл оценил бы, — Беверли улыбнулась. — Ну что? Пойдем?       Он положил «Сон» обратно, прибравшись на месте преступления, и Беверли провела его к себе в комнату. Кивнула в сторону одежды, что валялась на кровати.       — Не смотри на беспорядок.       — А ты специально показываешь? Чтобы я точно знал, на какой беспорядок мне не смотреть?       Она сощурилась. И ничего не ответила — ну ясно, ясно, значит, не-едкий характер прощают за чашку кофе.       У Бев в комнате впору его часами тянуть — не замечая, что кофе давно остыл, за разговорами — курить и слушать ее пессимистичный гранж. Комната похожа на нее саму из деньков, когда она мечтала о татуировке, собиралась петь в группе и злилась, что мама на выходных заставляет убираться дома.       Теперь работала в парикмахерской, училась по вечерам и копила деньги, чтобы уехать в Лос-Анджелес — гримировать знаменитостей для кино. Пока подвернулся он.       Местная звездочка.       Она расчистила место на туалетном столике и принялась раскладывать косметику.       — Новые. — Бев показала пару кистей. — Я же знаю, какой ты.       Он усмехнулся.       — Спасибо.       — Постарайся не трогать лицо, пока я буду работать. — Она развернула стул к окну. — Готов?       — Конечно.       Едва он сел, нос зачесался как будто специально, чтобы его подразнить, — Роберт поморщился, гоня щекотку прочь.       Беверли очистила ему кожу — смахнула «чердачную» пыль, — и наклонилась с кистью в руке. Замерла на полпути, так и не рискнув дотронуться.       — У тебя такой вид, будто ты пришел к зубному.       — Ну я немного волнуюсь.       — Больно не будет, — попыталась пошутить она.       Самому бы эту уверенность.       Пальцы у Беверли прохладные, слегка анестетические, как прикосновение ветра, и пахло от нее приятно — косметикой и кофе. Он закрыл глаза и вдохнул, как если бы собирался нырнуть на глубину — если бы еще знал, что выловит на дне в свою сеть.       Залег там, пока Беверли рассказывала все, что делает, — звуки с поверхности далекие и глухие, словно он загадал желание в следующей жизни родиться поломанным великом, которого выбросили в речку, и его гладит течение и блики солнца сквозь ил.       Управилась Беверли быстро. Напылила пудры и отвела его руку, едва потянулся почесать нос.       — Ну можно уже?       — Да можно-можно. Давай.       Будто подбивая раскрыть оберточную бумагу на подарке.       Он сложил руки на коленях — не испортить ее работу — и моргнул, смахивая с ресниц дневной сон. Повернулся к зеркалу и       взглянул на Беверли — она затаила дыхание, прикусив губу.       — Не получилось, да?       — Да нет…       Вновь глянул на себя. Если не присматриваться, даже косметики не видно — ни текстуры, ни царапин-шрамов, что насобирал в лесу среди ежевики и сосен. И левая щека гладкая, будто взмахнули волшебной палочкой.       Вот так просто.       Он пропустил волосы сквозь пятерню, зачесывая наверх челку, и поднял подбородок.       — Я как будто… — запнулся. — По-моему, этот парень мог бы издеваться надо мной в старшей школе.       — Но почему? — выдохнула Беверли.       — Сама глянь.       — В смысле… Конечно, ты красивый, если ты об этом. Но ты же всегда красивый.       — Да нет. Посмотри. Даже взгляд другой.       Вот, в отражении — повернул голову, чтобы спрятать пирсинг.       Такие парни не портят себе лицо. Они классные — слушают классную музыку, дружат с классными ребятами. Получают спортивную стипендию в университете и встречаются с клевыми девчонками, которых не любят. Они даже слишком классные, чтобы подшучивать над неудачниками, — этот парень был бы с ним мил, как будто зарабатывает у всех на виду социальные очки.       И он вот-вот схватит канцелярский нож со стола Бев, чтобы вспороть ему глотку.       — Я же вижу, что тебе… — Беверли качнула головой. — Давай я вытру, и тебе станет легче.       — Подожди. Я хочу еще посмотреть.       Едва заговорил, свое собственное отражение метнулось обратно, словно пес по свистку хозяина. Видение исчезло, и теперь в зеркале остался лишь он сам с накрашенным лицом — заметил и косметику в волосах и брызги пудры на воротнике футболки, да и шрам на щеке все равно не спрячешь полностью.       Лучше не смотреть? Не привыкать к себе такому?       Поэтому не позвал с собой Билла, да?       Кисти тихонько стукнулись о столешницу. Беверли села рядом и взяла кофе, мазнув стакан отпечатками пальцев, — подбирающийся к горизонту свет коснулся ее руки, будто приглашая выйти до заката и погулять вместе с ним.       Ему она не отвечала — ждала молча.       — Дело не только в том, как шрам выглядит, — заговорил Роберт. — У меня зимой было воспаление. — Он указал на щеку возле носа. — Врач сказал, что это тоже скорее всего из-за травмы. Что долгосрочные последствия часто бывают после переломов и ушибов на лице. Ну или как у меня.       — Я не подумала, — нахмурилась Беверли. — Точно, ты же говорил про хирурга.       — Сказали, что нужно будет сделать операцию. Внешне все останется так же, оперировать будут изнутри. Поставят мне металлическую сетку, чтобы — я цитирую — восстановить лицевую структуру. — Он прищелкнул языком. — Классно звучит, да?       — И страшно.       — Немного, — кивнул Роберт. — Я подумал, будет легче — ну то есть психологически легче — сначала покончить с этим, а потом подправить шрам и выбросить это из головы. Так, как у тебя с косметикой, конечно, не получится, но все равно. Но, знаешь, живу же как-то без лицевой структуры, вот и тяну.       Она закусила костяшку.       — А ты обсуждал это с Биллом?       — Немного.       — И…       — А что он скажет? — перебил Роберт. — Что решать мне. И это правда. Ты бы что-то другое сказала?       — Не знаю. Я просто не думала… Думала, ты сам хочешь.       — Да хочу, наверное, — выдохнул он.       — Тогда не было бы наверное. Тебя что-то беспокоит?       — Да не… Это не важно. Хочу. Просто хочу. Тем более мы с Биллом скоро едем в Нью-Йорк. Он ничего не сказал, но я же вижу, что он за меня переживает. Я и так на взводе, когда вокруг много людей. Буду во всех забегаловках подпирать щеку кулаком, чтобы на меня не смотрели.       Переживал эти вещи, словно испытывал их на себе.       Биллу даже не нужно рассказывать, как посетители «Чердака» вели себя с ним — старались не глядеть, пока он объяснял им стоимость работы или отсчитывал сдачу, словно уверенные, что ему будет неприятно. Лучше бы смотрели уже, честно. Хуже только те, что начинали расспрашивать — такие непременно заводили разговор про какого-нибудь кузена, изувеченного в аварии, или племянника с родимым пятном на пол-лица, как будто ему не пофиг и у него весь день свободен. И на хер же не пошлешь — профессиональная этика.       Хотя бы у Билла взгляды не лицемерные. Ни взгляды, ни поцелуи.       — Я подумал, что увижу себя с гримом в зеркале и сразу все решу. Но сама видишь.       — Не получилось? — вполголоса спросила Беверли.       Словно боясь спугнуть ответ.       Он покачал головой.       — До поездки все равно не успею. И кстати. — Он изобразил недовольную гримасу. — Мне сказали, что из-за этих воспалений я всегда говорю в нос. Представь. У меня вся жизнь перевернулась в один момент.       Взмахнул рукой, как в цирке разукрашенный фокусник, — если бы еще сюрприз появился из рукава. Тянуло развеять атмосферу, что загустела с такими разговорами.       А не развеселил ее. Беверли хмурилась и покусывала губу.       Наверное, думала, что ему ответить — я же знаю, какой ты, — чтобы не рассыпаться сожалениями, будто ей тоже не помешает карта, где черепом и перекрещенными костями отмечены растяжки и мины. Раз даже Билл с проходом через минное поле не справился.       Роберт откинулся на спинку стула — в отражении избегал свою личную западню.       Раньше или заживало все быстрее, или он не обращал внимания — словно не знал, что должно быть по-другому и не обязательно испытывать боль, лишь бы доказать вселенной, что ты не сидишь сложа руки.       Когда наклонялся и щека с утра просыпалась в дрянном настроении, ему словно вбивали колышек под скулу. Хотя Бев ошиблась. Операции он не боялся — на нем и так незалатанное место трудно найти. Но врачам пришлось сообщить, какие лекарства он принимает, и те сложили два и два насчет шизофрении. И словно по щелчку пальцев, заговорили с ним так, как общались бы с человеком, что получил черепно-мозговую травму и теперь без посторонней помощи не способен донести ложку до рта.       Будто удивились, что он пришел один.       Сам растерялся и не смог ничего спросить — подействует ли на него наркоз иначе, чем на других, чего ему ждать потом. Если им придется после операции накачать его транквилизаторами и оставить пускать слюни, нужно хоть как-то подготовиться к этому. Хотя бы предупредить Билла. Вряд ли персонал больницы заботит, что у больных на голову тоже есть чувство собственного достоинства. Даже в психушке не заботило.       Ладно, пускай это паранойя.       Но не звать же с собой Билла, чтобы тот поговорил за него, — он мог справиться с этим сам, как любой взрослый человек.       Как любой взрослый человек, решил, что пока потерпит.       Черт, если бы у него хотя бы были киношные шрамы. Как у героев — красивый рубец, что рассек бровь, полученный в бою от клинка и принесший ему вечную славу. Ему достался шрам, взъевший губу и щеку. В битве, которую у того восьмилетнего мальчишки не было ни единого шанса выиграть.       Что у него свое? Гнусавый голос. Чудаковатость от болезни. Шрамы. Холодные руки — памятный сувенир от залеченной пневмонии, чтобы никогда не забывал о ней. Все приобретенное.       Нужно у Билла спрашивать. За что-то же Билл любил его — уж точно не за эти вещи.       — Слушай, — произнесла Беверли, — я не хочу лезть в ваши с Биллом отношения.       — Но?       — Но ты не должен ничего менять, если не хочешь. Ты, наверное, уже сто раз это слышал.       — Нет. Так много не наберется.       Морщинка между ее бровей растаяла. Бев наклонила голову, пряча за волосами не то улыбку, не то покрасневшие щеки.       — Почти все, кого я знаю, только мечтают, чтобы на них смотрели так, как Билл смотрит на тебя. Или как ты — на него. Уверена, Билл бы сказал то же самое, — и Беверли почти прошептала: — Это не все, что есть в жизни. Но это уже очень много.       Она притихла, водя окаемкой стакана по бедру. Роберт поймал в отражении ее сгорбленную спину — очерченные позвонки, будто хребет их древнего внеземного предка, — и свое смущенное лицо.       Если бы Билл был здесь, он бы давно зацеловал ему щеки — только фыркал бы потом, как наглотавшийся шерсти кот, вытирая косметику с губ.       — Билл говорит, что у меня есть je ne sais quoi, — сказал он. — Это…       — Ну конечно! — Беверли всплеснула руками. — Он делает тебе комплименты на французском.       Превратила его улыбку в смех.       — Не только. Он умеет говорить комплименты на трех языках. И ругаться на четырех.       — Так а что это значит?       — Это означает что-то неуловимое, — ответил Роберт. — Что-то непонятное, что делает произведение искусства привлекательным. На самом деле Билл жутко стесняется говорить такие вещи вслух. Он почему-то переживает, что мы считаем его занудой. А мне так нравится. Люблю слушать, когда он рассказывает о литературе и своих философах. Мне даже снилось, что мы с ним говорили на французском, причем я тоже все понимал во сне.       — Билл об этом знает?       — Я пытаюсь ему втолковать. Он привыкает понемногу.       Беверли вновь закусила костяшку — глаза сузились до смешливых лучей и мигнули блеском.       — Ну-у, я не могу, — протянула она. — Будет очень плохо, если я скажу, что хочу так же?       — Да нет. Н-наверное.       — Я так рада за вас. Но когда я вижу вас вместе, мне тоже хочется найти своего человека — прям до скрежета зубов.       Он коснулся ее руки — совсем легко, словно не знал лучшего языка, чтобы ее подбодрить. Это ведь не сновидение — в жизни ему иностранная речь не давалась.       — Вдруг и ты встретишь кого-нибудь. Познакомишься в Лос-Анджелесе с каким-нибудь актером.       — А может, давай не с актером? — заторговалась Беверли. — Они же изменяют с партнершами по площадке.       — Ну да. Значит, лучше не рисковать.       Она кивнула.       — Есть еще музыканты. Но они либо торчки, либо геи. И что мне остается?       Например, не уезжать из Мэна. Дерри небольшой город, но кто-нибудь отыщется даже здесь. А если будет совсем туго, можно вместе побродить по лесу, вдруг там найдется еще один странноватый отшельник, который       Он обернулся. И Беверли тут же спрыгнула со стола. Не показалось — в замочной скважине заскрежетал ключ.       — Черт, — Беверли цокнула языком. — Шарлотта.       — Мне уйти?       — Нет, не надо. Я вас познакомлю. Просто…       Беверли коснулась его плеча, словно уговаривая остаться — нахмурилась, глядя в гостиную.       — Что?       — Ничего. Если я расскажу, тебе придется отвести меня к своему психиатру.       — Эй! — возмутился Роберт. — Ты не можешь заинтриговать меня и ничего не объяснить. Это нечестно. Давай. Рассказывай.       Дверь закрылась, и Беверли крикнула:       — Я здесь! Заходи! — Она наклонилась и заговорила ему на ухо: — Не подумай ничего такого. Она правда хороший человек. Но мне не по себе от нее. Она как будто… Она может сглазить тебя. Понимаешь? Например, сказать: «Возьми шарф, не то заболеешь», а на следующий день ты уже с соплями и больным горлом. Это было несколько раз. Не смотри на меня так.       — Как? — он поднял бровь.       Беверли глянула исподлобья — вид у нее сделался слегка зловещий.       — Ты даже снизу вверх умеешь так смотреть.       — Ну я вас всех осуждаю.       Она вздохнула, пропустив шутку мимо ушей, и потерла лоб.       — Да я знаю, что это бред. Я уже схожу с ума. Ты даже не представляешь, как тяжело найти соседку. И я еще мечтаю, что сойдусь с кем-нибудь.       У спальни завозились шаги. Роберт тоже поднялся — ладонь Беверли соскользнула с плеча.       — А… — Он указал на лицо.       Ответить она не успела. Шарлотта выглянула из-за двери — только голова и руки, словно на нее могли шикнуть за вторжение.       — Ой, — она отшатнулась. — Простите.       — Ничего, — остановила ее Беверли. — Это Роберт. Мой друг. Я про него рассказывала. Помнишь?       — Р… — Шарлотта прищурилась. — Точно. Роб.       Она зашла в комнату, будто его имя подействовало как магическое заклинание призыва.       А Шарлотту несложно представить пишущей все те заметки. В библиотеке колледжа со стрельчатыми окнами, плющом и запахом плесени из книжного нутра — она сама взрастила себе этот образ.       На ее черные туфли брызнули отсветы. Юбка ниже колена и пиджак — среди значков и патчей вышитая надпись «Шарлотта Иногда» — и рваный край челки щекотал ей щеки.       В кино Шарлотте сочинили бы любовную линию с тем парнем из зеркала — попали бы в «Клуб "Завтрак"», где режиссер велит им разбить стереотипы о любви. Хотя в жизни он разве что разбил бы ей сердце.       Тому парню не достался бы Билл — завидовать нечему.       Роберт предложил ей рукопожатие, и Шарлотта — остановила взгляд на его ладони, будто решая, соглашаться или нет — ответила слабым прикосновением. Видно, неловко жать руки с мальчишкой.       Беверли бросила это — однажды она вспомнила ту их встречу в Пустоши и сказала, что тогда впервые почувствовала себя так, словно мальчишка пригласил ее играть в свою бейсбольную команду. Хорошо это или нет, он не сразу определил. Но, наверное, хорошо, раз они подружились. А до чего было бы легче — и ему, и им, — если бы все девчонки перестали видеть в нем юношу и видели лишь человека.       Неловкость теперь не сковывалась бы коркой — которую следовало кому-нибудь проломить, как ломаешь ботинком тонкий слой льда на заплутавших по декабрю лужах.       — Так тебе понравилась книга? — заговорил Роберт. — Я имею в виду…       — Шутишь?       Шарлотта сняла сумку, что носила через плечо, и вышла из спальни — ухнуло в гостиной глухим мешком. Беверли вернулась на свое место, сложив руки на груди, и он сам облокотился о стол с ней рядом.       Спустя полминуты Шарлотта вновь появилась в комнате — шагнула к ним чутка увереннее.       — Так что с книгой?       — Честно, я не очень хотела читать. Но… — Шарлотта прервалась. — Не подумайте. Не из-за предрассудков. Мне просто тяжело найти книгу по духу. Но эта история потрясающая.       Роберт улыбнулся, словно похвалили его, и пробормотал Бев:       — Я расскажу Биллу. Он умрет от смущения.       — Не надо, не говори, — поспешила Шарлотта и, вновь зацепив его внимание, продолжила: — Может, это со мной что-то. Я после каждого прочтения не могу прийти в себя.       — Да, концовка…       — Нет, не поэтому, — она мотнула головой. — Чувство такое, будто ты потерял лучшего друга. Но ты благодарен, что он у тебя был. Это странно, правда?       — Да нет. Наоборот, я тебя понимаю.       Она подошла ближе, словно не замечая больше ни его, ни Бев.       — Мне всегда было интересно, каково жить с писателем. Даже не могу представить, какие у них дома разговоры. Я всегда думала, что они рассказывают женам… В смысле семье — рассказывают все, что не попало в книги. Но, может, наоборот, они обсуждают только быт — что нужно постирать вещи и заплатить по счетам. Ничего важного.       Роберт усмехнулся.       — У нас бывает и так, и так.       — Нет, — она помотала руками перед лицом. — Не говори. Я не хочу знать. То есть я знаю, что писатели — обычные люди. Но для меня мои любимые книги это как откровение. Как будто писатель знает что-то, чего не знаем мы.       — Наверное, — нахмурился он.       — Мне бы хотелось встретить людей, которые тоже это понимают, — Шарлотта сложила указательный и большой пальцы вместе и провела щепотью в воздухе, — и разбирать эти книги, как луковицу, слой за слоем. Искать значение в каждой фразе. Как будто это загадка, и мы ищем смысл чего-то большего, где каждое слово выбрано не случайно. Когда ты перечитываешь и видишь предсказание будущих событий, и…       Она замолчала — бледная, и без того не загоревшая в тени своих падающих на лицо волос. Вид у нее был слегка напуганный. Но как будто она всю жизнь чего-то боялась, а не только теперь.       Шарлотта взглянула ему в глаза.       — Я даже не представляю, каково тебе быть рядом с ним, — заговорила она тихо. — Он же раскрывает все секреты. Все, что видит. Писатели всегда у всех крадут. Особенно у своих любимых. Если позволить ему, он расскажет всем твои и оставит тебя ни с чем.       Ее прервала Беверли:       — А может, не нужно устраивать психоанализ людям, которых ты не знаешь?       У самого по спине прошел холодок. Книгу Шарлотта почувствовала. Если бы он еще верил в такие вещи — если бы ему еще можно было верить в такие вещи, — он бы сказал, что у нее есть дар, пускай не такой большой, как у него или Билла, но есть.       Больше, чем у Гарольда и Эстер. Намного больше.       Он бы вспомнил — в будущем Билл написал, что его первая книга это «В лесу водятся тигры», история о них двоих. Но ведь этого не случилось. Эта книга опасная. Особенно для него — у Билла появилось бы преимущество перед ним в их соперничестве.       Которого они оба не хотели — мечтали улизнуть с поля битвы.       Если бы он еще верил в такие вещи.       С Биллом ему бояться нечего — верил он или нет.       И насчет краж они давно отспорили. Билл пообещал не писать о нем ничего конкретного, хотя запретить ему он не мог. Да и не хотел запрещать. Это все равно что отнять у художника зрение или слух у музыканта — писательское вдохновение рождается там, где сильнее всего болит и где любви больше всего.       Если он однажды откроет книгу Билла и вовсе не найдет себя в ней, значит, Билл его разлюбил. Даже если в быту, в разговорах, в постели они бы этого не заметили.       Сложно представить себе, что тогда от них останется.       Порой он читал его черновик и встречал там идеи-мысли-убеждения, которыми Билл прежде с ним не делился — от этого веяло холодом, ведь ты никогда не узнаешь всего даже о человеке, который стал твоей жизнью. Но как бы глубоко он ни забирался, всегда видел в его сердце себя. Остальное не имеет значения.       — Это уже какая-то философия, — добавила Беверли. — Не знаю, мне приятнее думать, что книгу написал обычный человек. Правда же? — Обращалась она к нему.       — Наверное, — только и выдавил Роберт.       — Он тоже ошибается и попадает в неловкие ситуации. Некоторые вещи не принято обсуждать, и ты остаешься с ними наедине. А с книжкой ты как будто уже не один. Зная Билла, я думаю, он просто хотел показать, что у всех есть что-то общее, — она пожала плечами. — Мне это помогает верить, что люди могут понять друг друга. Потому что иногда кажется, что это невозможно.       — В других книгах, — ответила Шарлотта, — может быть. Но, по-моему, описания быта во «Сне» нужны не для этого. Они показывают магическое восприятие обычных вещей. Как думаешь, Роберт?       Он разомкнул губы и замер, глянув на обеих по очереди. Они хотели от него невозможного — Билл для него такой же реальный, как и таинственный.       Жаль только, что его здесь нет.       — Я думаю, вы обе правы.       И обе ему не поверили — Беверли вновь скрестила руки на груди, будто заперев обсуждение на замок, Шарлотта одернула рукава пиджака, что собрались у локтей, пока она жестикулировала. Неловкая тишина заиндевела на полу, откуда ушел солнечный свет, как предатель, смывшись — а думал, они сегодня водят дружбу с тишиной и летним теплом.       Теперь паузу разбила Шарлотта.       — Я тоже сейчас делаю один проект. Тебе было бы интересно?       Роберт указал на себя — коснулся между ключиц.       — Да, — она кивнула. — Я фотографирую. Хочешь посниматься?       — Ну я… — Он глянул на Беверли. — Не знаю.       Та лишь повела плечом.       — Будут портретные снимки, — объяснила Шарлотта. — Студийная съемка. Займет пару часов.       Он потер бровь.       — Звучит круто, конечно. Но я не всегда выгляжу так, как сейчас. Я…       — Да, я знаю, — она вновь закивала. — Я же видела на фотках у Бев. Но я именно этого и хочу. Идея проекта в том, чтобы люди могли рассказать свои истории через камеру.       Он перевел взгляд исподлобья — улыбка Шарлотты, и без того несмелая, испугалась, как мышь боится лисы, и мигом юркнула прочь.       — Рассказать мою историю? — переспросил он.       — Ну да. — Она вскинула руки с раскрытыми ладонями. — Выговориться через объектив. Чтобы люди не стеснялись своих шрамов и прочих говорящих особенностей. Чтобы ты смог принять себя и показать другим, что ничем не отличаешься от них, несмотря ни на какие…       — Я ничем не отличаюсь.       — Конечно. — Шарлотта шагнула к нему. — Я думаю, ни у кого не должно быть предрассудков насчет внешности и ориентации. Или… Или, например, психических расстройств.       — Да, я уже это понял, — перебил он и вновь поймал ее взгляд.       Шарлотта отступила на пару шагов.       Словно проснулось нечто свернувшееся в душе змеенышем, что не раз выручало его в детстве — едва зацепил кого-нибудь взглядом-силком, уже не отпустит. Хочешь — скули. Хочешь — лапу перегрызай.       Однажды оно заставило Гарольда Уолша расплакаться перед ним в том чертовом лагере.       И почти оттолкнуло от него Билла.       Теперь оно тоже принадлежало тому парню из зеркала.       — Я понял, что ты хочешь использовать людей, которым и без того досталось от жизни, — ответил Роберт. — Чтобы…       — Я не…       — …все сказали, какая ты талантливая и смелая. И какое важное дело ты делаешь. Так? Это ведь очень поможет тем, кого ты выставишь на обозрение, как в каком-нибудь современном цирке уродов. Разница только в том, что теперь нам нельзя говорить, ради чего вы все пришли поглазеть на нас. Приходиться делать вид, что вы тут ради благой цели.       Оборвало касание ладони к плечу.       — Роб, — позвала Беверли.       Руку он смахнул. Да и самому оставаться здесь незачем.       — Я пойду. Я и так лишнего наговорил.       Роберт двинулся прочь из спальни — Шарлотта отступила, словно боялась, что он заденет ее или вообще толкнет. Ну и что там теперь с предрассудками, а? Совсем никаких?       За ним увились шаги. Беверли остановила его уже у выхода.       — Подожди.       — Ну что? — Повернулся взглянуть на нее.       — Слушай, она же ничего плохого не предложила. Некоторым людям помогает побыть в объективе. Если тебе нет, просто скажи.       — Я сказал.       — Если это из-за той книги, что Билл…       — Это тут причем? — перебил ее Роберт.       Она моргнула — словно ударил гром и совсем близко шибануло молнией. Он повысил голос?       Кричал?       — Ты ей сказала, да? — он заговорил тише. — Что у меня с головой не все в порядке.       — Так ты из-за этого…       — Да. И из-за этого тоже.       — Прости, я… — Бев обернулась, видно, чтобы проверить, что они одни в гостиной, и зашептала: — Я пыталась найти с Шарлоттой общий язык. У нее самой есть проблемы. Я хотела рассказать, что понимаю ее и не стану осуждать.       — Рад, что смог помочь, — улыбнулся Роберт одними губами.       — Я не говорила о тебе ничего плохого. Наоборот.       — Круто.       Он кивнул и потянулся к защелке на двери. Беверли перехватила его руку.       — Ну подожди. Давай я уберу косметику, и мы поговорим. Я не хочу, чтобы ты уходил в таком состоянии.       Он отмахнулся — незачем глядеть в ее виноватые глаза.       В каком состоянии? Уже нельзя обидеться, когда тебе сделали больно? Конечно, он ведь сейчас пойдет делать свои психоватые дела и Бев будет во всем виновата. Так?       В этом состоянии? Отлично, Бев, спасибо большое за       А если он опять ведет себя странно?       Тогда это видят все, кроме него, и он никогда не узнает. Как в том фильме. Для него же все логично, а другие смотрят со стороны и замечают симптомы, и       — Я веду себя нормально, — процедил он. — Шизофреники не рассказывают о себе всем подряд, потому что люди начинают либо жалеть их, либо избегать. Потому что вам кажется, что я в любой момент сорвусь. Я не делаю ничего такого, что не сделал бы другой человек.       Смутил ее — в глаза глядеть Беверли больше не решалась.       — Я просто не хочу, чтобы ты расстраивался. Вот и все. Я же тебя не избегаю.       А теперь начнешь?       — Ты еще кому-нибудь рассказывала?       Она помотала головой — подняла руки, будто пытаясь его остановить.       Не нашла, за что взяться.       — Ты простишь меня?       А зачем? Если даже друзья его не понимают? На хрен тогда эти таблетки, если от них все равно никакого толку.       Да у него же не было ни единой галлюцинации с зимы. Он же придумывал все эти стратегии, чтобы справляться с болезнью. Зачем?       Не больно. Пофиг вообще.       Так же обычно отвечают? И идут потом в свой угол глотать обиду вместе с музыкой «Джой Дивижн». Лучше бы ему вообще никогда ни с кем       хватит       хватит Роб       Не ему отказывать в прощении.       Он взял руки Бев в свои, сжав их легонько, и наклонил голову — гнев понемногу угасал, и на его месте, точно сдобренный пеплом, занимался стыд.       — Все в порядке.       — Прости меня. Я не подумала.       — Ничего.       — Ты точно не будешь злиться?       Он покачал головой.       В глотке копились объяснения — не нужно было кричать, слишком много всего в голове, и Гарольд, и Нью-Йорк, и операция, и все было в порядке, пока Шарлотта не спросила его насчет Билла, и каждый хочет откусить от него кусок полакомее, как будто от него еще есть что отхватывать.       А когда-нибудь будет легче?       — Знаешь, по-моему, ты права насчет Шарлотты, — пробормотал он, глянув ей за плечо — гостиная притихла в сумерках. — Мне от нее тоже не по себе.       — Не бери в голову, — зашептала Бев. — Она же ничего не знает про вас с Биллом.       — Извинись за меня перед ней. Хорошо?       — Конечно.       — Увидимся.       Раскрыл дверь и сбежал от       себя       своей злости на улицу. Вдохи стопорились в горле, закупоренные невысказанными словами, — получил сегодня еще один урок. Разбирай теперь, как домашнее задание.       Он мазнул по щеке ладонью, и на пальцах остались фальшивые следы.       Было бы легче, если бы рядом был Билл.

***

      — Мне сегодня снился такой ст-транный сон.       — Только сегодня? — переспросил Ричи. — Не думал, что сны вообще бывают нормальные.       — Не знаю, — Билл хмыкнул. — Наверное, нет.       — Тем более у тебя.       — Репутация, к которой я стремился всю жизнь.       Оба хохотнули.       Они сидели на траве у общаги «Нокс», облокотившись друг о друга спиной, и впитывали свою каникулярную свободу — дешевый студенческий кофе, запах гретой земли и солнце бледным носом.       К началу июля кампус разбежался — пацан со здоровой сумкой шлепал на спортивные занятия, группка плелась мимо кафетерия на летние курсы, вот и весь поток. За полчаса Билл увидел пару десятков людей, троих белок и не то собаку, не то лисицу, словно ворчащую, что когда-то здесь был лес и люди шли на обед хищникам, как им и положено. Есть что-то первобытное во всех этих нехоженых скверах и парковках, отдыхающих от ног и колес.       Другое.       Ричи сказал, что ему малость не по себе от здешней пустоты. А все-таки записался изучать летом бизнес-менеджмент — будет польза, если ему придется представлять себя как актера, ну и еще туда ходила девчонка, на которую он вздыхал издалека.       Сам Билл, едва кончился семестр, сложил клешни и влез обратно под свой любимый камень. Не выгнали и стипендии пока хватает — уже здорово.       — Мне снилось, что я с-собираюсь отправить в издательство новую книжку, — заговорил он. — Я начинаю пролистывать ее, чтобы убедиться, что все хорошо, и вижу, что там есть опечатки. Ну знаешь, самые идиотские, за которые б-больше всего стыдно, — типа «срать» вместо «спать» или «кончено» вместо «конечно». Я начинаю исправлять их, но ошибок становится больше — как будто я рублю головы какой-нибудь ебучей гидре. А потом пропадают целые слова. И я п-понимаю, что в тексте теперь вообще нет смысла.       — Ты слишком много работаешь.       — Знаю, — вздохнул он. — Ненавижу редактуру.       — Но как-то же ты редактировал «Сон»?       — Так же. Чуть не свихнулся.       Да свихнулся, причем в прямом смысле слова — ОКР издевалось над ним в двойную силу, словно разведав, где у него ахиллесова пята. Он должен был написать правильное количество страниц в день, закончить в правильное время и чтобы числа были хорошие и чтобы момент ощущался верно и так далее и так далее — иначе книга никому не понравится.       Немного легче становилось, когда с редактурой помогал Роберт — он забирал все внимание себе, и этот дурацкий писательский ум ненадолго прекращал свои пытки. Отступал, принимал временное поражение и восстанавливал строй.       Будто живешь с врагом в голове.       — Меня спрашивали о тебе, кстати, — сказал Ричи. — В общаге твоя книга пошла по рукам. Прямо как единственный косяк на вечеринке.       — С чего вдруг?       — С чего вдруг? — фыркнул он. — Чтобы самим убедиться, что кто-то из местных написал книжку про геев. С чего бы еще?       — Отлично. Этим меня и запомнят.       Ричи повернулся к нему.       — Но это смело. Нет, без шуток. Классно, что ты не боишься.       Дурачок потому что, вот и не боялся. Он будто прыгнул в реку с утеса, понадеявшись, что внизу достаточно глубоко и нет ни водоворотов, ни коряг, ни подводных камней. Теперь весь штат в курсе его личных дел. Оставалось только скрестить пальцы, что ребята вроде ублюдков, которые убили Мэттью Шепарда, не читают книги вроде «Ручного сна».       Лишь бы из-за него не прилетело Роберту.       Хотя с чего ему прилетит? Нет, если правду говорить — ну кто узнает об этой книге, кроме кучки студентов?       — Ты для них будто призрак, — добавил Ричи. — Или инопланетянин. По-моему, они не до конца верят, что ты существуешь.       — Я просто сам по себе.       — Да я сказал им — твое право не светиться. Отъебитесь, типа, от человека.       — Но я всегда такой был, — солгал он.       — Расскажи это кому-нибудь другому, Билли. Желательно тому, кто не знал тебя до средней школы, — он усмехнулся. — Но это ничего. Я же понимаю. Тебе хватает твоего близняшки.       Билл сделал глоток — остывший и горьковатый, — не подавиться бы ложью, что сам себе заталкивал в глотку.       А близняшке его хватало?       А кому вообще его хватало?       Ричи, наверное, единственный, кто помнил его другим. Скучал по нему другому — в интонации их общие воспоминания уловил, — скучал по тому Биллу, чью жизнь еще не сожрали его возлюбленные книжки. Словно теперь он тонул, и солнечный свет высоко над головой мерк, и он боялся развернуться и увидеть океанскую бездну, лишь ощущал кожей, как она влечет его — не спеша, как глубоководное течение, но слишком сильно, чтобы ей противиться — на самое дно.       Иногда он вспоминал того восьмилетнего Билла, который ездил на заднем сиденье семейного минивэна из Дерри в Бостон и выдумывал свои истории, а родители слушали и волновались вместе с ним, и задавали вопросы, и предлагали свои идеи, — как бы жутко он ни заикался. Он до сих пор любил книги — до помешательства любил, — но в глубине сердца подозревал, что они больше не приносят ему удовольствия. Эйфория сменилась привыканием.       И как теперь смотреть в глаза тому болтливому мальчонке?       Даже солгать было бы некому. Друзьями в университете он единственный не обзавелся — не считать же приятелями ребят, что стали отираться рядом с ним, когда узнали о публикации «Ручного сна» и решили подмазаться через него в издательство со своими книгами.       — Ну вы-то никуда не денетесь? — пробормотал он.       Шутливым тоном — лишь бы укрылось, что он не прочь услышать искренний ответ.       — Конечно, — легко бросил Ричи. — Пока меня не позовут в Голливуд.       — Само собой, — кивнул Билл.       — Голливудские продюсеры шныряют на этих маленьких комедийных вечерах, как стервятники. — Он изобразил ладонью птицу и издал вороний отклик — тут же ткнул в него большим пальцем. — Не смей шутить про падаль, ясно? Это мой прикол.       Уже сработал — рассмеялись с ним вновь.       — Ты придешь на меня посмотреть? — спросил Ричи. — Проведу вас с Робом бесплатно.       — Когда?       — В конце августа.       — Мы придем, — ответил Билл и окинул взглядом пустую парковку — ждущую к августу Ричи и ему подобных вместе с напуганными первокурсниками. — Тебе не кажется, что лето стало короче? Я не п-понимаю, куда уходит время.       — Ты куда-то спешишь?       А разве не должен? Неужели каждый писатель — вернее просто каждый, кого прокляли и благословили воображением — боится не успеть?       — Мне недавно звонили из издательства.       — О-о! — Послышалось, как Ричи потер ладони, предвкушая подробности.       — Так я узнал, что некоторые авторы в-выпускают у них больше трех книг в год. Прикинь.       — Не все столько читают.       — Что они вообще там пишут? — возмутился Билл. — Я даже не собирался до осени ничего показывать.       Часть книги происходила в Нью-Йорке, и ему нужно было сначала распробовать этот город — пожевать нью-йоркские хот-доги, узнать, как пахнет в местной подземке, сколько слоев плакатов и краски налипло на городских стенах. Чтобы его герой не выглядел туристом в собственном доме.       К черту летние курсы и писательские упражнения. Пишешь ярче, чем больше знаешь и чувствуешь.       — Ну так а ты видел эти книги? — ответил Ричи. — Количество и качество, мой друг.       — Может быть, — пробормотал он.       — Послушай хотя бы Роба.       Единственный голос разума в их доме, когда речь шла о книгах.       — Кстати, Роб говорил тебе, что он до шестнадцати в-вообще не читал художественную литературу? — Он повернулся к Ричи через плечо. — По-моему, у него врожденный талант — как-то сразу видеть главное.       — Пускай приходит вместо Блумфилда, — заметил Ричи.       Билл прыснул.       — Хоть учеба поживее пойдет.       — Ты нашел эксперта, блин. Для Блумфилда литературный прогресс закончился еще до Первой мировой. Знаешь, как в кино показывают древние артефакты, которые держат форму, а потом герой их трогает, и они такие п-ф-ф. — Он взмахнул руками. — Уверен, с его членом было бы то же самое.       — Кошмар.       — Он ссыт сидя и не дрочит уже десять лет. А ты ему книжку с сексом дал почитать. Как можно?       — Кощунство, — согласился Билл. — Хотя Блумфилд сказал, что отношения — худшая часть моей книги. Что они у меня даже на нормальных геев не п-похожи. Так что, выходит, он большой эксперт. Разбирается лучше меня.       — Ну лишь бы вам с Робом нравилось.       Сам ткнул Ричи локтем.       — Хватит прикалываться.       — Но нравится же? — не унимался он.       Билл вытянул ноги — долго с такой костлявой задницей на земле не просидишь, — и примятые травинки под ним стали понемногу оживать. Коснулся белесой верхушки сломанного одуванчика — завелись здесь, пока студенты не топчут ботинками газоны. Билл сорвал его и сдул семена.       Этот тоже выживет. Сегодня у него удачный день.       Избыток солнца и воздуха в ленивых зевках — тяжелые веки и дрема наяву, и тихое постукивание носками кед друг о друга. Ветер нес с собой со сквера щебет птиц. Они когда-то давно дружили с парнем, который любил наблюдать за птицами и мог бы рассказать им, что это за вид.       — Роб вообще не любит об этом говорить, — наконец произнес он. — Спроси его об ориентации. Он тебе не ответит.       — Потому что Роберт выше всех нас в понимании важных вещей. Мне кажется, у него должны быть очень простые мысли.       — Да ну не…       — Простые, но умные, — перебил Ричи. — Знаешь, иногда меня прям бесит, как быстро он приходит к каким-то решениям. Потому что я так не могу, блин.       Билл бросил:       — Да, Роб классный.       — Думаешь?       — Ну да, ничего.       Спугнули смехом летнюю пустоту.       Ричи поерзал — кости впились в тощую спину, — и Билл прикрыл глаза, устраиваясь поудобнее. Мог бы хоть целую вечность слушать, как Ричи пускает слюни на Роба.       — Получается, это правда, что противоположности притягиваются, — пробормотал Ричи.       — Почему?       — Я имею в виду вас с ним.       — Ну я бы не назвал нас…       — Ты больше любишь поразмышлять, — объяснил он.       — Тебе этого просто хочется, да? — усмехнулся Билл. — Тогда у тебя будет шанс с Амандой.       И Ричи вздохнул.       — А ты жестокий человек, Билл. Не бей по больному.       Он хохотнул.       Да какие они с Робом противоположности? У Роберта всегда была сложная душа, только теперь он заботился о ней, а не делал вид, будто способен обойтись без нее. И сам заразился от Роба уверенностью — не все на свете стоит миллиона размышлений.       Образ разбивать незачем. Ричи любил их обоих, только его самого он любил, как Джордж, — той любовью, что отводишь для своего чудаковатого славного братца, а Роберта — той, что никогда не позволит тебе сделать шаг вперед, а даст лишь глядеть и любоваться со стороны.       И Беверли — где-то между ними.       — Кстати, мне звонил Стивенс, — сказал Билл.       — К... А, твой препод по английскому?       — Который ко мне придрачивался. Хотел поздравить меня.       — Ого, — Ричи обернулся. — Должно быть приятно.       — Вообще-то очень. Стивенс сказал, что ему когда-нибудь п-придется повесить мою фотку в своей аудитории. Это шутка, понятное дело. Но он меня очень хвалил.       — Вокруг тебя собирается буря. Я серьезно. — Ричи поводил руками, изображая циклон. — Я видел людей с твоей книгой в пиццерии на Милл-стрит. Это жесть как странно.       — Правда?       Билл наклонился к нему через плечо.       — Я же не зря тебе это все рассказываю. Тебе еще не звонили насчет роялти?       — Да нет пока. Рано вроде.       — А ты сам у них спроси. Ты так скоро сможешь купить халабуду, в которой вы живете.       — Не обижай наш…       В рюкзаке завибрировал телефон. Билл одним глотком прикончил кофе и сунул руку, царапнув кожу зубьями змейки. Показал экран Ричи.       — Роб. Наверное, идет домой. В нашу… — Качнулся к нему с проказливой гримасой и выдохнул в ухо: — Халабуду. Подожди пару минут. — И принял вызов. — Ты соскучился по мне?       На другом конце, в Дерри, — тишина.       Неправильная. Может, потому что непривычная — сдула, словно поспевший одуванчик, его улыбку.       — Ты далеко? — заговорил Роберт.       — В кампусе. А что?       — Я не знаю, как…       — Скажи ему, чтобы подкатывал, — перебил Ричи. — Пойдем заточим че-нить. Он как раз приедет, пока они готовят.       Билл помотал рукой, мол, подожди-подожди секунду и поднялся. Ухо он прикрыл ладонью, и взгляд затерялся в исхоженной траве.       — Что ты сказал? — переспросил он.       — К нам домой кто-то залез, — ответил Роберт. — Украли кое-какие вещи.       — Что? Что они… — прервался сам. — Подожди. Роб, ты в п-порядке?       — Да, я его не разглядел.       — Серьезно? У нас же и тысячи баксов дома нет.       Даже его любимые кеды с ним — наматывали круги по склону, пока он говорил — вот и все драгоценности.       — Деньги на месте, — ответил Роберт. — Их даже не искали. Украли ноутбук и кое-что из личных вещей.       — Ты думаешь…       — Мы оба подумали об одном и том же. Я его придушу нахрен, когда увижу в следующий раз.       — Но что он…       — Да не буду я никого душить, — вновь перебил Роберт, словно спрашивал он об этом. — Я просто злюсь. Меня бесит, что он залез к нам домой. Я позвонил в полицию. Ты приедешь?       Господи, Роберт ведь ненавидел говорить с копами — как же сильно Гарольд его взбесил.       Он глянул на Ричи. Тот хмурился — догадался уже, что совместному вечеру не бывать. Билл кивнул ему — мол, дай мне еще пару секунд, и вновь отвернулся следить за собственными шагами.       — Я хочу, чтобы они зарегистрировали кражу, — добавил Роберт. — Если нам потом придется что-нибудь доказывать. В суде, например.       — Думаешь, до этого дойдет?       — Билл… — Вновь тишина — украла у него пару вдохов. — Я не все тебе сказал. Мне так жаль. Я не знаю…       Словно дежавю — по телефону, крадущему голоса, не разберешь, но у Роберта уже был такой тон. Только когда? Когда-то давно в лесу, когда он       когда они вместе нашли сломанного Сильвера.       — Ч-что?       — Он рылся на твоем столе. Пропали черновики и блокноты.       — А…       — Я не знаю что именно. Но распечаток новой книги тоже нет.       Билл огляделся по сторонам, словно выискивал трещины в небе и за ветвями деревьев. Должны же быть — у самого внутри что-то треснуло.       Только бы не рассыпалось.       — Извини, — прогнусавил Роберт в трубку. — Я не знаю, что я сделаю, но я как-нибудь решу это, поговорю с ним. Обещаю, я…       — Разберемся, — перебил Билл. — Я скоро буду.       — Жду тебя.       — Сорок минут, — ответил он. — Час. Максимум.       Звонок он оборвал. Засобирался — схватил рюкзак с земли, и из него на траву брызнули книги-ручки-наушники, как конфеты из разбитой пиньяты.       — Да ну что за херня!       — Я помогу, — сказал Ричи вполголоса.       Принялся складывать обратно его барахло. Собрал все, что вывалилось, и закрыл на молнию — поднявшись, протянул ему рюкзак.       — Спасибо, — выдавил улыбку Билл.       — Тебя провести?       Он кивнул.       Вдвоем двинулись прочь из кампуса. И притихли оба — Ричи словно ждал, захочет ли он довериться ему и рассказать, что случилось. Билл мотал в руке телефон, ступая на пятки своей длиннеющей тени — позволил ей вести себя между потревоженных ветром чужих теней.       — К нам кто-то влез, — заговорил он. — Украли лэптоп Роба и всякое такое.       — Жесть, — пробормотал Ричи. — Может, эти — из лагеря?       — М? Какого лагеря?       — Ты еще не слышал? Да они поселились на окраине города вроде как… Вроде бы прошлой весной. Палатки, трейлеры — такое. Папа сказал, что они наркоши. Но некоторые наши соседи думают, что это вообще религиозный культ.       — Ясно. Да, н-наверное, они.       — Мы так и думали, что скоро начнутся кражи, мелкие преступления.       — М-г. Да, наверное.       Билл бросил в урну стакан. Блин, да на кой черт Гарольду понадобились его черновики?       Что еще он взял? На столе он держал рабочую информацию для текущей книги. В ящиках стола — старые рассказы, которые чудом избежали пламени. И там же хранилась полная версия «В лесу водятся тигры». С той главой, которую не видел даже Роберт, — где он ездил в Ньюбург повидать Альберта Хансена.       Гарольд хотел использовать это против него? Но он же не мог узнать о рассказе раньше.       Может, к лучшему, если все раскроется — секреты тянут на дно все равно что камни в карманах. Он давно хотел рассказать Робу о той поездке — только повод бы найти.       А стоило? Совать Роберту в лицо эти воспоминания, лишь бы избавиться от собственной ошибки и очистить совесть.       Будто чувствовал, что что-то произойдет — пару недель назад зачесались руки продолжить «Тигров».       И там же черновики невычитанные. Старые работы хорошенько бы отредактировать.       Он мотнул головой — нет, это уже сумасшествие. Только помешанный псих псих псих станет переживать, что похититель прочтет некачественную писанину из-под его пера.       Чертов Гарольд. Если из-за него Робу опять станет хуже, он же сам этого ублюдка придушит.       — Роб расстроился, — пробормотал себе под нос. — Как будто у него и так мало проблем. Только этого не хватало.       — Может, расскажешь мне что-нибудь? — спросил Ричи. — Например, о чем твоя следующая книга. Вы же с Робом так и не договорились насчет книги про шизофреника, да?       Билл поднял взгляд — несчастный, видно. Голос у Ричи легкий — обманчивый, словно ему вот-вот пора на выступление, — только сам он хмурился. Тоже переживал за них двоих.       — Ты пытаешься меня отвлечь?       — А что, лучше, если ты будешь страдать всю дорогу? С Робом же все хорошо?       Он кивнул.       — Тогда нефиг убиваться. Отсюда ты все равно ничего не сделаешь. Ну давай, расскажи мне что-нибудь интересное, — подбил Ричи. — Тебе станет легче. По крайней мере, мне помогает.       — Знаю, — слабо улыбнулся он. — Хорошо. Ты прав. Да… Да, мы пока не решили. Я…       Взглядом вновь уперся в свои ноги. Постучал телефоном по ладони, словно разгоняя в мыслях рой пчел — они у него тоже трудолюбивые, только не слаженные, не в пример настоящим пчелам.       Когда рассказываешь свои задумки вслух, они всегда звучат смешно. Нужно же самому прочесть книгу и увидеть воплощение идеи. Наверняка многие его любимые истории казались вначале такими — абсурдная, скучная, надуманная чушь. Задача автора — доказать, что он увидел нечто особенное, и превзойти ожидания.       Словно проваливаешься в талантливый и удивительный чужой мир. Если хотя бы один его читатель почувствует, что открыл куда больше, чем ожидал найти под обложкой, значит, все получилось.       — Книга будет про волшебника, — ответил он. — И его компаньона. Летучую мышь.       — Ясно, — кивнул Ричи. — И что эти двое?       — Этот в-волшебник умеет перемещаться во времени — при определенных условиях. История начинается в Нью-Йорке. Но потом он попадает в доисторические времена — ищет там своего врага, который на самом деле з-заманивает его в ловушку. Его врагу помогла летучая мышь.       Ричи присвистнул.       — Ему приходится бежать, — продолжил Билл, — и он случайно оказывается в оккупированной нацистами Франции. Чтобы в-выбраться, ему нужно будет проехать через несколько стран Европы. Ну и мышь по пути пытается с ним помириться. У этой троицы там вообще сложные отношения. Звучит глупо, да?       — Да чего? Интересно же, — ответил Ричи. — Но я смотрю, это опять будет светлая история, после которой прям до смерти захочется жить.       Билл пожал плечами, вздохнув, — извини, мол. Он не собирался писать настоящее приключенческое фэнтези, только использовать его как обертку. Хотел рассказать о реалиях оккупации и в конце концов даже о лагерях пленных — оттого и лямки рюкзака впивались в плечи, неся его книги, — но и в слезовыжималку скатываться не планировал. Книга будет увлекательной и даже обнадеживающей, хотя и реалистичной, а реальность не всегда добродушна, особенно к тем, кто бросает ей вызов.       — Откуда ты вообще это берешь? — спросил Ричи. — Ты же никогда не любил книги про магию.       — Раньше любил, — напомнил он. — До того, как пошел в среднюю школу.       — И что, теперь опять?       — Не знаю. Я как-то на прогулке увидел летучих мышей и сразу… Оно само, в общем.       Ричи потянулся к нему и пощупал его бок через футболку.       — Ай!       — Не представляю, сколько всего помещается в твоей тощей тушке.       Билл хохотнул. И не стал признаваться — боялся до жути, что однажды идеи перестанут так легко к нему приходить. Тогда ему придется вымучивать свои сюжеты. Он ведь только записывал их, сам не сочинил ни единой истории — они просто ластились к нему, словно приманенные тем, что он их кормит и гладит, и чешет за ухом.       — Так а секса в книге не будет? — спросил Ричи. — У тебя уже психологическая травма?       — За кого ты меня принимаешь? — Билл ухмыльнулся.       — О!       — Будет. Причем больше, чем во «Сне». Только я не скажу, у кого с кем.       — Если что, я тебя не знаю.       — Как-то же нужно продвигать книгу среди студентов, — Билл развел руками. — Тяжело быть начинающим автором.       — А жизнь с бойфрендом пошла тебе на пользу, — заметил Ричи.       — Еще бы. У нас с Робом есть один приятель, который уверен, что регулярный секс способен вылечить психические расстройства. Так что… — он пощелкал языком.       И сам наколдовал Ричи смех.       Хах, да если бы. Роберт пытался развеять теорию Алви — повредить не повредит, но не избавит же от ментальных болячек, — только Алви был уверен, что ему в жизни позарез не хватает именно девушки.       Сам переглядывался с Робом, не озвучивая ни единого лишнего слова, — оба переживали, что Алви никогда не отыщет себе пару. У него навязчивая идея, а девушек это отталкивает, не говоря уже о диагнозе и фазах мании, и обо всем остальном.       Любви хочется всем, даже если никто ее дать не готов. Вот такая реальность, как и в его книжках.       Впереди завиднелась остановка. С часами сверяться не пришлось — не он один ждал автобус в Дерри.       Ричи повернулся к нему, поддев лямки рюкзака большими пальцами, и прищурился — забытые солнечные очки обидчиво болтались на вороте рубашки. Стоять спокойно он никогда в жизни не мог, так что и сейчас перекатывался время от времени с носков на пятки. Из-за его плеча уже рысью подбирался «Грейхаунд».       — Слушай, Билл, я могу кое-что попросить?       — М?       — Ради меня. Можешь хотя бы в этот раз сделать хорошую концовку?       — Ну-у… — выдохнул он. — Могу пообещать, что летучая мышь выживет. Этого хватит?       — А волшебник?       — Я пока думаю, — ответил было Билл и все же решил признаться: — Пока не знаю. Я еще не видел, — и кивнул ему за спину на подъехавший автобус. — Мой. Спасибо, что провел.       — Без проблем.       — И что не оставил меня страдать здесь.       — Ну каким бы человеком я тогда был? — отшутился Ричи и добавил лишь немного серьезнее: — Только не пропадай, ладно?       Он улыбался, как и подобает на каникулах, а у самого еле дрогнули уголки губ в ответ. В прощании чудилась мрачная торжественность. Словно он лишь теперь заметил, что Ричи всегда был рядом с ним — еще до первой страницы. И сам сопровождал его всю жизнь. Были годы, когда он мог зайти к Ричи домой, как к самому себе, а его собственная мама шутила, что для «языкастого Биллового приятеля» им скоро придется выделить отдельную чашку и тарелку в их доме.       Такого друга он не заслуживал — тоже с тех пор, как перешел в среднюю школу. Но ему повезло.       Только лето и впрямь становилось короче.       Он обнял Ричи — чуть крепче, чем всегда обнимал, задержав его на пару мгновений дольше — и простился с ним.       Подошвы дырявых «Конверсов» застучали по ступенькам автобуса.