Женщине интересен только тот мужчина, которому сладко покоряться…
Ее каблуки глухо стучали по поверхности зала, когда Алиса заходила внутрь. Это был отель, кажется, но она не была точно уверена. Небольшое здание, в котором они окопались, было исторической ценностью этого региона. Поэтому, Алиса не была точно уверена, что его могли превратить в отель для туристов. Эрида сидела в насыпном кресле около камина и грела замерзшие ладони. После неудачи с колодцем Эреб начал тянуть из нее немного меньше сил, но все же женщина быстро уставала, постоянно мерзла, стала бледной. — Ты долго, — прокомментировала она приход дочери Аполлона. — Что, плакала у себя в комнате? — Готовилась к тому, что увижу твою мерзкую рожу, — едко ответила блондинка, на что богиня лишь закатила глаза. Они обе знали, что это не так — Эрида была прекрасна, и отрицать это было бы глупо. Она носила черную тогу — фирменный символ, если можно так сказать. У богини были черные кудри, отливающие мраком, и тени путались под ее ногами, когда она шла. Богиня принесла саму себя в жертву Эреба, стала его персональной батарейкой, но ни на минуту не утратила собственного могущества и стати. — Где Лимос? — поинтересовалась девушка. — Я понятия не имею, где эта стерва, — огрызнулась богиня хаоса, двигаясь еще ближе к огню. — Я тебя слышу. Еще одна примкнувшая к ним богиня вошла в помещение и села за стол. Она была худой, словно скелет. Оно и понятно, богиня голода. — А остальные? — Они на задании, — прогремел голос их хозяина, и Алисе захотелось поклониться. Эреб не был в помещении, но сила этого места питала его, как могла. И его голос раздавался везде. Он был везде. Он видел все. — Вы провалили меня! — взревел он. — Вы позволили этому ходячему трупу обмануть вас! Вы позволили ей… — Но мы достали чашу! — воскликнула Алиса, и воцарилась тишина. Эрида и Лимос смотрели на девушку с ужасом, ведь она прервала их хозяина. Они не рисковали своими жизнями, чтобы сказать о чем-то, что их не устраивало. — Что ты сказала мне? — почти ласково спросил он. — Я сказала, что мы достали чашу, — чуть тише, но все также твердо произнесла девушка. — Да, чашу, точно, — задумчиво сказал Эреб, а Алиса внутренне содрогнулась. Странно, когда у человека нет тела. Но он был древним божеством, и его голос, казалось, сочился из стен, словно тени, способные убить в любой момент. Эреб явился ей во сне черноволосым мужчиной со сбритыми висками и с золотой вышивкой на черной тоге, как у Эриды. Он был ласков и податлив. Рассказал ей все, что она хотела знать. Она была ребенком, слепо следовала его заветам, а потому умела пользоваться своим даром так, как ей хотелось. Она была светом, а он стал ее тьмой, и они уравновесили друг друга. Но Эреб хотел возродиться, а потому Алиса попала в Лагерь, потому что лишь это могло помочь им вернуть хозяину тьмы его тело. И Алиса была послушным ребенком, поэтому предпочитала считать, что ее Эреб любит чуть больше, чем Эриду или Лимос. Эти две дуры и понятия не имели, откуда Алиса взялась. Считали ее ребенком, который совсем новичок на этой шахматной доске, где за черных постоянно играли мрачные древние божества. Они постоянно проигрывали. Вот только именно дочь Аполлона станет белой королевой, которая сможет помочь черному королю свергнуть всех, кто встанет на их пути. И она будет новым Солнцем, а он будет бескрайним черным небом. И они будут вместе. Потому что в итоге — ночь всегда находит день, а день всегда находит ночь. Так было тысячи лет, и так будет вновь, как только глупые и безответственные олимпийцы ошибутся. Они так надеются на своих детей, и теперь их главная надежда — Алиса — оказалась не той, кем ее все считали. Она еще развалит их мир, а после взойдет на Олимп и снесет их троны, и поставит туда два. Для себя и для Эреба. И их места будут рядом — наравне, как и должно быть всегда. День и Ночь. — И что же мне делать с этой чашей, скажи, пожалуйста? — спросил он. — Ведь для ее использования мне нужен Джейсон Грейс, сынок этого олуха, Зевса! — тут же проорал Эреб. — А я что-то не вижу его на нашем маленьком собрании. — Мы не преуспели в этом, — процедила Эрида, прожигая глазами Алису, — парень прячется, или его прячут. И в римском лагере его не было. — А почему его прячут, идиотки? Лимос подняла руку. — Мы почти нашли место Вашего возвращения, господин! — заметила она, но голос богини дрожал от ужаса и страха. — Я знаю это, — прорычал он, — вот только «почти» не считается, дура! Я окружен тупыми и бесполезными созданиями! — Алисе показалось, что, будь у Эреба тело, он был сейчас нервно массировал переносицу. — Мы не всесильны, хозяин, — сказала Эрида. — Скоро ты иссякнешь, — сказал ей Эреб, — и мне больше нельзя будет тобой питаться. Я возьмусь за других. Найдите мне Джейсона Грейса, найдите место, чтобы я смог вернуться! — Да, господин. — И, Алиса, — позвал вдруг он. — Да? Блондинка вскинула голову. — Та девчонка, о которой ты говорила. Которую Аид перехватил на пути к смерти? — Ванда Каллаган, господин, — напомнила дочь Аполлона. — Откуда ты знаешь, что он не оживил ее? — поинтересовался Эреб. — Аид так сказал, а Ванда это подтвердила, — нахмурилась Алиса, чуть привставая с места. Они признались перед всеми богами. — Аид так сказал, — повторило божество, пробуя слова на вкус, — я бы не был в нем уверен. — Посейдон подтвердил, что в ней есть жизнь, немного, но есть, — возразила блондинка. — Значит, они и его обманули, девочка, — рявкнул Эреб. — О чем речь? — не поняла Алиса. — Твоя ирландка, — сказал он, — мертва. Аид не перехватил ее, он вернул ее к жизни. И я точно знаю, что эта девочка никогда не была полубогом. Даже не близко. И совсем не для того, чтобы присмотреть за вами, глупые детишки, — а потом он расхохотался и исчез. Алиса сидела в шоке. Они солгали совету богов? Ванда солгала ей? И для чего, в таком случае, Аид вернул девочку к жизни. Невинную девочку, тут ж подумала она, если Эреб прав, и Ванда не была полубогом, то… Для чего, мать вашу, на самом деле он вернул смертную к жизни и привел в Лагерь Полукровок?***
— Прости, — Ванда тут же отшатнулась, растерянно смотря на брюнета, — я не это имела ввиду. — Это правда, — напомнил Нико, кивая самому себе. Они стояли в объятиях друг друга совсем недолго, пока девушка успокаивалась. Брюнет не комментировал то, что она сказала. Парень лишь думал о том, как некрасиво он с ней поступил. — Ну, — девушка нашла в себе силы улыбнуться, — я не то, чтобы была сильно против в тот момент, — ди Анджело фыркнул. — Но я знала, что ты сам потом пожалеешь. Повисла тишина. — Ты думаешь, что я жалею? — спросил Нико, и она отошла подальше, садясь на кровать. Ди Анджело отвел глаза. Смотреть на девушку, которую он так сильно желал, сидящую ночью в его домике, на его кровати — боги, помилуйте — это слишком. — Ты сам сказал про мертвечину, — пожала плечами Ви, — я просто сделала выводы. — Ванда, я не должен был так говорить о тебе, — помотал головой парень и чуть дернулся, но не подошел ближе, заставляя поднять лицо и посмотреть ему в глаза. Черные, мерцающие в приглушенном свете домика Аида. — Я так не думаю. — Но ты прав, — грустно улыбнулась ему Каллаган, — я и правда мертвая. — Ты же… — Я мертва, Нико, и не важно, успел твой отец забрать меня за секунду до смерти, или нет, — девушка закрыла лицо руками на мгновение, — я мертва, и я все еще буду мертва. Это, — ирландка обвела головой их, — не на всегда, я уйду. — Ты поэтому не хотела быть рядом, — догадался он. — Я не хочу причинять тебе боль, — кивнула кудрявая, — не хочу, чтобы после того, как я уйду, ты… Она вздохнула и медленно поднялась с кровати. — Я, что? Девушка подошла ближе, а потом вдруг подалась вперед, привстала на носочки и обняла его за шею. — Я не хочу, чтобы ты сломался после меня. Я не хочу, чтобы ты скучал. Если бы я могла что-то исправить, я бы сделала столько вещей иначе, — быстро зашептала она. — Ванда, — Нико обхватил ее за талию, прижимая к себе, — Ванда. Он бормотал ее имя, словно молитву, прижимая к себе все крепче и крепче, лишь бы не отпускать. — Дай мне этот шанс, прошу, — попросил ди Анджело вдруг, — дай мне один шанс, и я отступлю. Сегодня. Сейчас. Эту ночь. И я отстану. Пожалуйста. — Нико, — прошелестела она, чуть отстраняясь и смотря ему прямо в глаза, — это надежда. А я не та, кто должен давать тебе надежду. — Мне не нужна надежда, — сын Аида обхватил ее лицо руками, прислоняя свой лоб к ее, — мне нужна ты. А потом он ее поцеловал. Сначала легко, словно крылья мотылька скользнули по коже, но, когда Ви ответила, Нико прижал ее к себе ближе, усиливая напор. Они схлестнулись, словно две волны в океане, казалось, что один сломается под силой другого, но этого не произошло. Нико спустил руки к ее талии, пробрался руками под спальную футболку, а потом наткнулся пальцев на зарубцевавшуюся кожу на животе. Отстранился. Ванда не отвела взгляда, она просто сняла с себя футболку, позволяя ди Анджело рассмотреть то, что он не увидел до этого. Огромный шрам тянулся от тазобедренной косточки прямо до нижнего полуовала правой груди, скрытой сейчас зеленым бюстом. Он был широкий, уродливый, делящий нежную кожу на две половины. Он был постоянным напоминанием о том, через что она прошла. Через жестокие тренировки с Аидом, через их совместные обряды и другие приключения в Подземном мире. Но больше всего этот шрам напоминал ей о том, что она потеряла. Ванда вспомнила зеленые просторы родной страны, вспомнила обрывы и скалы, вспомнила друзей и родителей и закрыла лицо руками. — Ты еще любишь его? — спросил вдруг Нико, пристально смотря на нее в приглушенном свете комнаты. Ванда нахмурилась. — Джеймса? Ты его еще любишь? — Я… — она протянула ладонь вперед, кладя пальцы ему на грудь, — я любила его. Долго. Очень долго. Даже, когда была в Подземном царстве, а потом и здесь, — ди Анджело сжал зубы. — Но это была другая я. Которая все еще держалась за личину девочки из прошлого, девочки, которая… — Ви. Ты не должна… — У меня было все, — задушено пробормотала она, — у меня были родители, была семья, были друзья, парень, школа, страна и светлое пиво на день Святого Патрика. Мы ходили в походы, свешивали ноги с обрывов — я была жива. Я… — кудрявая не могла смотреть на него, просто не могла, — я была, понимаешь? Была. Нико кивнул, давая ей время выговориться. Ванда вздохнула. — Я скажу это один раз, ладно? — спросила она, выгибая брови, ожидая кивка. Получив его, девушка продолжила. — Это неправильно, Нико. Так быть не должно, меня здесь быть не должно, но я поняла, что отпустила их в тот день, когда ты пришел за мной на кладбище в моем городе. Когда увидел мою надгробную плиту, понимаешь? Я просто, — Ванда поджала губы и улыбнулась, обхватила его лицо руками и приблизила к своему, — я не хочу чувствовать то, что чувствую к тебе. Потому что я уйду, а ты останешься. Но если только сегодня, пожалуйста, пусть только сегодня, я могу тебе это сказать, я скажу. — Только сегодня, — завороженно повторил за ней парень, не отрываясь смотря в лицо напротив его собственного. Ванда снова улыбнулась и спустила руки к его футболке, прося разрешения снять ее. Ди Анджело ухватился за ворот и стянул ее через голову, взлохматив волосы. Девушка прошлась руками по его плечам, груди, животу, улыбка снова тронула ее губы, и она подалась вперед, целуя его ключицу. Потом привстала на носочки, обвила руками его шею и шепнула прямо в губы. — Я чувствую к тебе все. Все, что можно и что нельзя. Все. Он снова ее поцеловал, но едва коснулся, как понял, что больше не сможет отпустить. Они скользили руками по голой коже друг друга, стремясь запомнить каждый изгиб, каждую впадинку, родинку — все, что можно и что нельзя. Каллаган вздрогнула, когда Нико опустился на колени. И задохнулась, когда он коснулся шрама губами. Никто этого не делал. Она сама не любила касаться этой части своего тела, которая напоминала ей о том, как она умерла, что она сделала и кем стала. Этот шрам был дельтой ее страданий, источником ее боли, ее финалом и ее триггером, и девушка не знала, в какой момент он переключится, погружая ее в пучину небытия. — Нико… — Не останавливай меня, — попросил он, все еще стоя на коленях, словно перед иконой, — только не останавливай меня. — Только сейчас, — ответила ему Ванда, а потом нырнула в эту глубину с головой, опускаясь к нему вниз, падая с неба, словно ангел, летящий к грешнику. Она больно стукнулась ногами, но ей было все равно. Ирландка требовала возмещения, губами выцеловывая каждый шрам после каждой битвы, полученной им. Она вела руками по его плечам, а после снова целовала чуть солоноватую бледную кожу, прослеживая руками мурашки, бегущие быстро, в такт бешеного биения его сердца. Она знала. Знала, что скоро полуправда, выданная за истину, вскроется, и тогда Нико снова возненавидит ее за вранье, но Ванде было так все равно. Она позволила парню поднять ее на руки, уложить на кровать и стянуть остальную одежду. Два тела соприкоснулись, и девушке показалось, что между ними взорвалась сверхновая, стало жарко, мокро, но и приятно. Нико смотрел на нее сверху вниз, и, кажется, в его глазах был целый мир. — Пообещай мне кое-что, — шепнула вдруг ему Ванда, прижимая его еще ближе. — Что угодно. Девушка привстала, ласково целуя нос, подбородок, шею, а после снова взглянула на него. — Пообещай, что отпустишь меня спокойно. Что не сломаешься. — Ванда. — Обещай мне, Нико, — попросила кудрявая, касаясь его носа своим. — Я не могу этого обещать, — прошептал он в ответ, ловя ее губы своими. Его разгоряченные ладони легли на ее тазовые косточки, мягко оглаживая нежную кожу. Он спустился к бедрам, целуя ее губы снова и снова, словно не мог напиться из того источника, что давал ему силы жить. — Всего одно слово, — просила она, задыхаясь, — всего одно слово. — Не могу, — ответил Нико, и Ванда застонала, сжимая руками крепкие плечи, когда его язык плашмя прочертил полосу от ее горла до груди, — не могу. И не смогу потом. Не проси. — Пожалуйста, — прошелестела ирландка, обнимая его лицо, — пожалуйста, одно слово, Нико. — Скажи еще раз, — попросил он вдруг, отрываясь от ее с практически мальчишеской улыбкой. Парень навис сверху, и его черные волосы лезли на лоб, так что Ванда зарылась в них пальцами, ласково отводя назад, грустно улыбаясь. — Что? — Мое имя. Скажи его еще раз также. — Это как именно? — спросила она, выгибаясь, чтобы коротко поцеловать его в подбородок. В груди парня зародился смех. — Так, как будто я все, что тебе нужно. — Нико, — протянула она, снова опуская его на себя и крепко целуя, — Нико. — Ванда. — Пожалуйста, — снова сказала полубогиня, — скажи это, всего одно слово, пообещай мне, и я буду твоей, пока мне позволено ходить по этой земле. — Не надо, — замотал он головой, целуя ее шею, прикусывая, изучая, а потом потерся носом о чувствительное место около мочки уха, вырывая из женской груди стон, — не поступай так, не проси. — Пожалуйста, — продолжила Ванда, — пообещай мне, и я буду твоей. Нико смотрел на нее, как на языческую богиню, которой не мог присягнуть на верность, но которую желал. И он не хотел ничего большего. Только ее. Только эту красивую, низкую девчонку, не упокоенную душу, с небьющимся сердцем, с холодной кожей, но с горящей душой. С той, кто не отказался от всего, с той, кто сейчас с ним. Он хотел ее — навсегда, рядом с ним, чтобы никогда не отходила. С ее холодными руками, с любовью к кофе, которая не угасла даже после смерти. С ее незыблемым прошлым, нависающим могильной плитой, с ее секретами и службе его отцу. С ее острыми коленями, веселым смехом, любовью к высоким утесам. С ее глупыми шутками и ее отсылками к литературе. Он хотел ее. Ванду Каллаган, девочку с несбывшимися надеждами и мечтами. Он хотел Ванду, которая была призраком своего собственного прошлого. Нико хотел эту своевольную ирландку, которая каким-то невероятным образом стала призраком его счастливого будущего. Призраком, который скоро вернется в свою загробную обитель. Нико хотел Ванду. Нико любил Ванду. Поэтому он не мог ей отказать, не мог позволить ей уйти в иной мир с этим на душе. Не мог позволить ей страдать, и парень капитулировал. Ведь он хотел только ее. — Обещаю, — выдохнул он наконец, и Ванда почти прорыдала, в еще один уносящий под облака поцелуй. — Спасибо, — сказала она, целуя еще сильнее, чем до этого. Нико показалось, что она — змей искуситель. Ванда лежала прямо тут, он касался ее, он целовал ее, он любил ее, но она была так далеко, что он не мог угнаться. — Я обещаю, — повторил он и прижался еще ближе, заставляя ее сдавленно застонать. Сначала от боли, а потом от наслаждения. Вот и правда. Они просто были. Здесь. Сейчас. Нико хотел соврать, но знал, что в конечном итоге ему придется ее отпустить — так гласит пророчество, так гласят законы природы, так гласит все. Словно дамоклов меч, их собственные судьбы зависли в ту ночь прямо над домиком Аида, словно упрашивая упивающихся друг другом подростков хоть ненадолго остановиться, не поддаваться искушению, вот только знали ли они, что было слишком поздно. В ту ночь что-то случилось. В один момент Ванда вдруг вздрогнула и отстранилась, смотря на Нико изумленно — в глазах ее блестели слезы. — Что? — спросил он, но ирландка лишь покачала головой и, притянув к себе за шею, поцеловала опять, возвращаясь в вихрь рваных движений. Звери в лесу были неспокойны, словно чувствовали силу, текущую из обители сына повелителя мертвых. Природа не бесновалась, но собравшиеся на небольшое свидание полукровки застыли перед лесной опушкой, передумав — что-то было не так. Деревья шумели неспокойно, словно призывали бурю, но в то же время, они трепетали перед силой чего-то поистине великого. Вода в заливе трепыхалась, яростно облизывая песчаный берег, как вел сам ди Анджело линию влажных поцелуев по линии челюсти и ниже, к ключицам. Природа схлестнулась сама с собой в безумном танце, подражая движению двух тел, оплетенных простынями и одеялом. Птицы трепетали на ветвях, взывая к благоразумию. Что-то случилось в эту ночь, думала позже Ванда, прижимаясь щекой к голой груди парня, уже уснувшего с ней в объятиях. Что-то случилось в эту ночь, думала Ванда, слушая тихое, слабое биение собственного мертвого сердца.