Шлюха Старейшины Илин

– Вэй Ин, вернись со мной в Гусу. Лань Чжань упрям: он стоит перед Cтарейшиной Илин с выправкой, будто солдат. Идеально ровная спина, спокойный взгляд, лишь бледные пальцы – о, эти идеальные длинные пальцы с аккуратными розовыми ногтями, их хочется обласкать языком и заставить трепетно сжиматься – едва подрагивают. – Лань Чжань, я думал, мы это уже обсуждали. Неужто Второй Нефрит клана Лань с некоторых пор страдает тугоухостью или слабоумием, что совершенно меня не слышит? Вэй Усянь сидит в каменной нише, застеленной тонкой, грязной, рваной циновкой: она заменяет ему кровать уже много дней. Под некогда светлыми, серыми глазами залегли пугающие тени. А на дне взгляда плещутся кроваво-алые блики, будто карпы в мутной воде. Нога закинута на ногу, рука поддерживает потяжелевшую от усталости голову. А улыбка – улыбка похожа на оскал. Однако, Лань Ванцзы не двигается с места, от чего Вэй Ин невесело смеется, качая головой. – Ох, Лань Чжань, Лань Чжань, какой упрямец. Если тебе так хочется покарать этого Старейшину, неужто нам нужны зрители, Господин Лань? Старейшина Илин улыбается, Лань Чжань с трудом сдерживает дрожь в своем теле от этой кривой, нездоровой улыбки. – Или же, тебе просто нравится приходить сюда и терпеть эти унижения? Чувствуешь себя героем? – обманчиво ласковым тоном мурлычет Вэй Усянь, поднимаясь на ноги, а затем мягким кошачьим шагом приближаясь почти вплотную. Холодные, кажется, будто бы мертвые пальцы юноши хватают Лань Ванцзы за лобную ленту – неаккуратно, царапая его кожу – а затем дергают, совсем легко заставляя ту осесть в руках. – Ну же, рассердись, Лань Чжань. Сопротивляйся. Убегай. – Вернись со мной в Гусу. – голос у Лань Ванцзи почти механический, скрипучий, Вэй Ину не нравится этот голос. Поэтому он рычит и накидывает ленту тому на шею, будто удавку, скручивает. Лань Чжань почти не сопротивляется, лишь закрывает глаза, пока ткань давит на старые синяки. И не открывает их ни когда Старейшина Илин толкает его на каменный пол, ни когда стягивает его руки лобной лентой, ни даже когда тот распахивает полы его одежды, а горячий язык обводит пупок и касается темной дорожки волос. Лишь брови его дрожат, а лицо то краснеет, то бледнеет, словно юноша переживает муки, которые едва ли способен снести человек. Ладони Вэй Ина сжимают его естество, и вновь слышится смех, достойный самого чудесного театрального злодея. – Лань Чжань, он еще тверже, чем в прошлый раз! О, видел бы ты, я едва прикоснулся, а ты течешь, Лань Чжань. Такой праведник, и чем же ты будешь меня наказывать в этих своих Облачных Глубинах? Лишишь духовных сил и станешь приходить и брать меня вопреки моей воле? Лань Ванцзы с лицом истинного мученика стонет, когда губы Вэй Ина влажно обхватывают его возбуждение. Плоть объята чужим жаром, тугим горлом темного заклинателя, которое от нехватки опыта сокращается рвотными позывами. И от этого там, внизу, еще приятнее. Слюна и предэякулят каплями собираются у краев рта Вэй Усяня и текут. А тот ловко, будто играючи, собирает их общие выделения – отвратительно, да, Лань Чжань? – подушечками пальцев, чтобы втолкнуть те внутрь распятого своим вожделением и беспомощностью Второго Нефрита клана Лань. – Я заберу твою невинность, Лань Чжань, ты не против? В обмен на то, что подумаю о том, чтобы пойти с тобой в Гусу. Ох, точно, молодой господин Лань, я ведь уже забирал её не единожды! Как ты думаешь, что твой старик бы сказал, узнай он чем именно ты занимаешься на горе Луаньцзан? Мне кажется, что «Шлюха Старейшины Илин» звучит лучше, чем Второй Нефрит. Лань Ванзцы не способен произнести даже самое невинное ругательство, самый мягкий протест из всех возможных. Он широко распахивает глаза – стеклянные, смотрит на каменный свод пещеры, а после заученно, но с надрывом, который невозможно скрыть, шепчет: – Прошу, Вэй Ин. Идем со мной. В Гусу. В ответ он получает лишь толчок. Толчок где-то глубоко внутри себя, горячий и неправильный, срывающий непотребный стон с бледных тонких губ Лань Чжаня. Чужое тело – худое, Вэй Ин, слишком худое – тепло прижимается сверху. Внутри, Вэй Усянь уже внутри. Он смеется, сжимая зубы на коже где-то за ухом Ванцзи, а затем хаотично – ну разве Вэй Усянь способен что-то делать иначе – начинает двигаться. И эти рывки мощных бедер, кажется, смешивают внутренности Второго Нефрита, откликаются в животе и где-то выше. Вэй Ин не целует его, но Лань Чжаню чудится, что он ощущает что-то мокрое на своей шее. Способен ли Старейшина Илин плакать? – Ненавидь меня. Возьми и ненавидь так сильно, как можешь. Никогда сюда не возвращайся больше, Лань Чжань. Никогда. Гортанно рыча, Вэй Ин кусает снова – больно, неприятно, будто моля о том, чтобы Лань Чжань бежал как можно дальше. Его сильные пальцы сжимают бедра Ванцзи и дергают, руки заклинателя натягивают его тело до упора, заставляя унизительно всхлипнуть. И будто через силу Старейшина Илин продолжает двигаться. Когда горячее семя заливает все внутри, Хангуан-цзюнь просыпается: влажный, в испарине. В слезах. И никому, никогда он не признается, что, толкаясь себе в руку и сдавливая свое горло лобной лентой в ночи, Лань Ванцзи, плача, шепчет: «Я вернусь за тобой, Вэй Ин».