приснилось

Почему во сне мы часто понимаем, что спим? Мы просто научены реальностью. Во сне все всегда скомкано, странно и порой нелогично хорошо идет. В жизни все не бывает идеально, как бы нам не хотелось, тем она и прекрасна. Наверное… И когда вас в беспамятстве просто закидывают в параллельный мир, так сильно пытающийся косить под наш, но слишком подслащенный и приторно-идеальный, неволей начинаешь подозревать нечто неладное. Как будто тут все устроено так, чтоб уходить не хотелось, а на деле — это ловушка, и чем дольше и глубже ты в этот мир погружаешься, тем сильнее отдаляешься от ненавистной реальности. — Зайчик, что делаешь? — Слава подходит сзади и обнимает занятого чем-то Алишера, сидящего за выключенным компьютером. Улыбается, обнажая белые зубки. Иногда на то, чтобы осознать себя в ином мире, нужно много времени. Все начинается в подозрений, которые ты от себя отгоняешь, списывая на случайность, на изменчивость в характере людей, на собственную плохую память, а то и вовсе проблемы с психикой. — Уйди — Моргенштерн слишком резко разворачивается, заставляя битмаря невольно дернуться и сделать шажок назад — ты не тот Слава, в которого я влюбился! Ты вообще не Слава, у Славы волосы другие — он подходит, зарываясь татуированной рукой в кудри Марлова, чересчур грубо и пренебрежительно перебирает их пальцами. Мягкие, густые, длинные. Чужие. — У Славы зубы другие, у Славы здесь родинка, Слава не называет меня заенькой, у Славы тут мешки и здесь синяк… — только сейчас до самого Алишера доходит такая очевидная мысль. Он исправил в парне все, что его подсознательно не устраивало. Он сделал его покорным, сделал его идеально красивым и. безжизненным — Я тебя придумал. Уйди, ты не Слава! Исчезни, ебучая пародия, я тебя не люблю, слышишь? и Слава исчез. В буквальном смысле испарился, мгновение — и его уже нет перед глазами, и в это же мгновение голова у Алишера заболела так, что он сел на пол и зажмурился, схватившись за нее руками. Но боль не стихала, с каждой минутой только начинала отдавать во все остальные части тела, пульсируя и усиливаясь. Моргенштерн открыл глаза, и белый свет больничной лампы буквально ослепил его, заставив прикрыть их снова, адаптируясь к такому яркому свечению вокруг. Первое, что он почувствовал после пронзающей боли было тепло чьего-то тела на нем. И, почему-то, первая мысль была о Диларе, мирно спящей на его груди, или типа того. Но открыть глаза сейчас было трудно, да и вообще для начала стоит понять, какого черта тут твориться и почему репер не может даже рукой пошевелить, не то что встать. — Извини, мне надо идти. — чей-то хриплый голос прошептал это настолько тихо, что сам Алишер еле разобрал сказанное. Были слышны осторожные отдаляющиеся шажки.