вместе

      Сергей, наконец, заканчивает работу, над которой трудился последние годы, без остатка посвящая всего себя, и начисто, кажется, игнорируя всё прочее: совершенно неинтересных, до скучного безнадёжных людей, неумолимо ускользающую молодость и зачастую даже естественные и, казалось бы, безусловные физиологические потребности. Проект, который из рядового pet-а, начатого на чистом энтузиазме, как-то сам собой вылился во что-то масштабное, благодарно отвечает своему создателю взаимностью, заглушая что-то, скребущее под рёбрами, и обещает принести почти всё, о чем тот когда-то мечтал.       Новость о новой социальной сети и в самом деле разносится со скоростью и упорством вируса, завоёвывая сердца пользователей и набирая популярность с каждым днём: меньше, чем через неделю после официального релиза, о «Вместе» и её создателе не слышал разве что глухой, и не треплется, наверное, лишь ленивый.       Сергей, совершенно не привыкший к такому количеству внимания к своей скромной персоне, зато стойко ассоциирующий любые его излишки с потенциальной опасностью, а еще окончательно одичавший и отбившийся от общества, загнанно прячется от всего происходящего в четырёх стенах, да за семью замками, наглухо задёрнутыми шторами и экраном с холодным голубым светом.       Заветная цель, близкая, как никогда, и заслуженные, казалось бы, лавры пугают до тремора в руках и нервной дрожи на любой посторонний шорох, но, стоит признать, играют по-своему на руку: с таким ажиотажем, который поднялся вокруг его крика о помощи детища и его лично, Волков узнает наверняка. Просто не может не узнать, где бы не таскала его нелегкая лишь бы не в гробу цинковом.       Сергей надеется, что его старый друг со дня на день, наконец, даст о себе знать. Верит, что тот вновь свалится на его голову, как тогда, в детстве, и они вместе справятся с грядущим и с тем, что уже сейчас подпирает порог, бьется об окна и давит на стены его своеобразного убежища. Ему страшно выходить из дома, страшно думать о том, что Волков не придёт опять, чтобы его спасти, и еще страшнее даже представлять о том, что спасать его может быть больше попросту некому. Он губы кусает чуть ли не в кровь, кутается в десять пледов, потому что ему холодно-холодно-холодно до скрежета костей, не ест ничерта, потому что кусок в горло не лезет, и почти не спит, сутками просматривая тонны заявок в друзья и спама в открытой личке.       Через месяц почти, когда страницы браузера сменяются и обновляются уже почти механически, а бессмысленные сообщения от желающих быть его «друзьями» не вызывают уже даже раздражения, с очевидно фейковой, только-только созданной страницы, ему приходит лаконичное: «Поздравляю, Серый, ты заслужил. Рад, что у тебя всё хорошо! О.».       Сергей перечитывает сообщение раз на 10, пытается смахнуть с глаз сонное наваждение, отогнать морок, и, лишь уверовав, что не показалась, тут же спешно порывается ответить, но страница собеседника удаляется раньше, чем он успевает кинуть даже вступительное: «Ёб твою, Волче!».       Волков и в самом деле за друга рад искренне, настолько, что урвал возможность поздравить его из лап прямых, черт бы их подрал, боевых действий, да у остатков собственного здравого смысла.       Он когда-то хотел быть рядом. Наравне хотел быть, а не тенью за чужим плечом. Он когда-то боялся, что начнёт рано или поздно тащиться за другом балластом, и, в поисках себя, ушел на чужую войну, где его переломало напополам, вывернуло наизнанку, да утянуло в грязь, от которой не отмоешься и литрами хлорки.       Олегу даже самому себе страшно признаться, что не хочет он из этой трясины выбираться, что не может он уже без этого, что ему в глубине души нравится, чертовски нравится его новая жизнь, и стыдно до одури за то, что руки свои окровавленные тянет через это короткое сообщение к тому, кого ни за что не захотел бы за собой на дно утаскивать. За дурацкий эгоизм, дёрнувший хоть одним глазком, хотя бы еще разок заглянуть по ту сторону: туда, где не пахнет порохом, на зубах не скрипит песок, да в ушах не бьётся перезвоном колокол. Где у единственного близкого человека всё-таки получилось урвать себе светлое будущее, о котором они оба когда-то мечтали. Где у него всё будет, непременно должно быть, хорошо, спокойно и безопасно, так, как у него самого никогда не будет.       Разумовский не думает о том, что куда как легче на деле было бы и дальше ставить напротив имени друга и его судьбы вопросы. Проще, чем видеть точку на конце его инициалов. Лишь болезненно щерится на страницу-призрака с минуту, и перед глазами у него среди мутной, почти бессознательной поволоки плывут строчки двоичного кода, хотя низкоуровневыми языками он на практике не пользовался никогда. Так, баловался немного из интереса, ради идеи, да из любви к искусству.       Но жизнь его всё равно — сплошь нули и единицы. 110000111001000011000010101100101100001110010000110000101011110011000011100100001100001010110101110000111001000111000010100000011100001110010001110000101000001011000011100100001100001010110101       Первый. Единственный. Один. Истина двоичной логики.       И пустота, зияющая в груди дырой нуля. Которую нужно хоть чем-нибудь заполнить false.       Он поджимает губы, проглатывая беззвучное и так и не набранное на клавиатуре «я скучаю» вместе с горечью чего-то, застрявшего поперёк глотки, ставит, наконец, на личные сообщения приватный режим и отключает компьютер от питания, сжалившись всё-таки над перегревшимся от непрерывной работы процессором. У него у самого мысли текут вяло, путаются, как в лихорадке.       Смех Птицы на периферии сознания ломается истеричено-надрывным, тоскливым эхом. Птице больно почти физически, до одури почти горько, до тупой злобы. Птица о прутья клетки лихорадочно бьётся, задыхается, да наружу рвётся. Сергей отмахивается от собственного бессознательно-подсознательного, как от назойливой мухи: он уже давно не ребёнок, и выдуманные друзья ему больше не нужны. Птица ему больше не нужен. И тот, другой, слабый, что тихо-тихо плачет от бессилия и одиночества, сжимая в хрупких ладонях ошметки человечности, и боится жить, тоже. Сергею больше не нужна эта слабость. Он выше и лучше этого.       Да и без Олега он как-нибудь, да справится. Он ведь сильный и сам по себе, разве нет? Как-нибудь переживёт. Как-нибудь свыкнется с тем, что между ним и человеком, которому он когда-то верил до трепетной дрожи, до слабости беспомощной и уязвимости, теперь только десятки тысяч лиг, терабайты кода и забившийся в берцы песок. С тем, что у Олега своя жизнь и это абсолютно, черт подери, нормально. Нормально, что он пошел по своему пути. Нормально, что сам он пойдёт по своему.       Сергей искренне рад тому, что Олег жив. А еще тому, что можно, наконец, хотя бы немного отдохнуть, выспаться впервые за долгое время, да провести ревизию мозгов.       Привести себя в порядок, подобрав что-то приличнее затасканных до безобразия свитеров, состричь спутанные чуть ли не в ласточкино гнездо волосы во что-то креативное, дать парочку долгожданных страной интервью, предоставив право выбора нескольких «счастливчиков» из накопившегося внушительным списком журналистов незамысловатому, написанному на коленке за пару минут рандомайзеру, и выйти в свет, обернув своё месячное затворничество себе же на руку, выехав на незамысловатом флёре загадочности и эпатажа, который люди успели за это время выстроить вокруг этой истории и его персоны.       Прижиться в новой роли и обязательно придумать что-то новое, еще более интересное, значимое и масштабное. Чтобы не стоять на месте, двигаться дальше, достичь новых высот. И обратить, наконец, треклятый нулевой вектор стагнации в нулевую координату Сергея Разумовского: эксцентричного гения, миллионера, филантропа и далее-далее что там еще по списку.       И все не будет хорошо.