Everything I Do

- Эй, цыпочка, иди к нам! - орет какой-то мужлан из-за столика в углу. - Да ты никак пидар? - интересуется у господина Джейка хам из-за барной стойки. Крим тихо хихикает: они все уже мертвы, бедняги, ей их даже почти жалко - умереть так бездарно, из-за пары глупых слов. Теплая сильная рука господина Джейка по-хозяйски обхватывает ее под грудью, притягивает ближе, так что Крим почти утыкается лицом в меховой воротник, восторженно взвизгивая от неожиданности. Когда-то она тоже чуть было не умерла, и тоже из-за чужих глупых слов. Правда, их было намного больше - они лезли в уши, жужжали в волосах, как навозные мухи, большими мохнатыми пауками ползали по мозгу, липкой паутиной опутывали тело. Крим открывала рот, чтобы сказать - и чужое "выродок" затыкало ей глотку; Крим поднимала глаза, чтобы увидеть - и видела чужие взгляды, брошенные опасливо, украдкой, полные страха-презрения-отвращения, и глаза застилало жгучей пеленой; Крим протягивала руку, чтобы коснуться - и чужие пальцы брезгливо отдергивались, чужое тело напряженно застывало, даже в неподвижности своей, казалось, подаваясь от нее прочь; а губы ее никто не целовал, и Крим вместо этого целовала своих кукол в холодные пуговичные глаза, а потом ходила к пруду и долго смотрела на недвижную свинцовую гладь. А потом пришел господин Джейк... нет, тогда еще просто Джейк Мартинес, и Крим сначала робко понадеялась - а затем со всепоглощающей уверенностью, со всей страстью, на какую была способна, всем своим свинцово-тусклым, молчаливо и непрестанно ноющим сердцем захотела умереть, там же, прямо на месте. Ей не нужно было жить, она не имела права на жизнь, она имела только одно право - исправить нелепую ошибку природы, которой оказалось ее появление на свет, но даже жизнью своей она сейчас не распоряжалась. Пришлось просить так кстати приблудившегося в город похитителя... А похититель поглядел на нее - взглядом, из которого вдруг пропало пьяное веселье, всевидящим и острым, как колдовские волосы Крим, - и всего лишь несколькими словами - пестрокрылыми бабочками разрисовал ее жизнь во все цвета радуги. Господин Джейк может не прижимать ее к себе так властно - он знает ее не так уж долго, так что Крим не в обиде. У них еще много, много времени впереди - со временем он узнает, что Крим никогда по-настоящему не хотела никого и ничего, кроме него. Он заглянет ей в глаза - и увидит там себя, одного лишь себя, единственное, ради чего стоит жить и умирать, и тогда он поймет: кем бы и чем ни была Крим, прежде всего она - его. Страсть к жизни оказалась неизмеримо сильнее страсти к смерти - Крим презрительно улыбается, вспоминая себя тогдашнюю, отчаявшуюся и умоляющую. Ей есть ради чего жить, покуда у нее есть господин Джейк. Не станет его - умрет и она: в конце концов, она - его создание, такое же, как ее тряпичные куклы. Но господин Джейк не умрет, никогда, это невозможно-невозможно-невозможно и еще невозможнее, и его Крим никогда его не оставит. Они будут вместе - всегда, говорит себе Крим, словно завершая молитву. А весь остальной мир может гореть синим пламенем. Господин Джейк ухмыляется и коротко щелкает пальцами. Щелк, щелк, щелк - и нет помехи. Он идет к стойке, невозможно яркий в тусклом чаду этой забегаловки, и его шаги гулко разносятся в наступившей тишине. Усаживается у стойки, и Крим тут же плюхается к нему на колени. - Бутылку виски и апельсинового сока для дамы, - бодро командует господин Джейк, и Крим надувает губки. - Цыц, малявка, я хоть и похититель детей, но несовершеннолетних спаивать не собираюсь. Крим пожимает плечами и принимается потягивать сок из плохо вымытого стакана. Спину жгут чужие взгляды - боязливые-презрительные-ненавидящие; по коже жесткими лапками ползут шепотки. Крим только презрительно кривит рот и льнет к господину Джейку поближе. Они вместе создадут новый справедливый мир и разрисуют его удивительными узорами. А тараканы - ха. Понадобится, и господин Джейк их просто раздавит. Вот так: Щелк... щелк... щелк.