Остатки

      Местные воришки и разбойники обходят дом Кирс стороной. Редкие нарушители закона едва смеют презрительно-завистливо коситься на неё и то и дело пытаться всадить в её тело нож. Бранденбург предпочитает называть их «ублюдками», Кирс предпочитает передавать их со своих рук Гончим, Гончие предпочитают с ней молчать.       Пугающее поначалу покровительство — уже недостижимый лакомый кусочек для всех остальных — теплом разливается по её телу, выливаясь осторожной заботой. Иногда ей страшно. Когда где-то за серым полотном неба скрывается солнце и тёмные улицы распускаются опасностью, адреналином и кошмарами, сменяемыми бессонницей. Кирс лежит под тёплым одеялом — лишь одна из вещей, которые она обнаруживает однажды возле двери — и, прислушиваясь, замирает. Вдруг, его снова ранят?       Он приходит в этот дом почти как в свой, по крайней мере так думает — или же хочет думать — Кирс. Он приходит на завтрак, обед или ужин — пару дней не приходил вовсе. Она знает его расписание наизусть, ведь каждые пару недель он уходит на ночное дежурство. В эти дни он заходит вечером и не уходит без неё, потому что она не позволяет себе оставаться дома. Не в такое опасное время, думает Кирс, прокручивая в голове бледного Заксена, искупавшегося в своей крови. Для этого даже не нужно фантазировать. И поэтому она цепляет на пояс меч — ещё одно дозволение — и ждёт его.       Они молчат. Обычно. Редкое перебрасывание фразами остаётся на уровне благодарности за еду, заботе о времени и редких сообщениях Кирс о пойманных ею нарушителях. Такое общение — нормально, но иногда Кирс хочется выть волком и карабкаться на стены — тогда она тихо поёт какую-то песню, подхваченную на улицах этого города. Синица в этой песне никак не может угнаться за журавлём, Солнце — встретить Луну, а тень — обнять любимого.       Она редко вспоминает Риелит и Мерло — они остаются друзьями, но всё реже и реже встречаются, лишь иногда забегает мальчишка, когда Заксена нет — наверное, он даже специально следит. Но Бранденбург…       Заксен здесь заперт в каждом предмете, каждом волнительном взгляде, брошенном на часы, каждом бессонном повороте на кровати, а когда Кирс идёт по городу, ей кажется, что он заперт и в ней — по тому, как изредко косятся горожане, неуверенно посматривают дети (наверняка знающие о её почти истлевшей в памяти защите Мерло) и молодые девушки не скрывают надменности. От Риелит Кирс слышала, что так смотрят на… девушек лёгкого поведения. Но она идёт уверенно и смотрит прямо — нескрываемое покровительство, отражающееся в каждом звоне меча на её поясе, отпугивает трусов. Лишь некоторые взрослые женщины понимающе улыбаются и говорят с ней о чём-то постороннем, как не умеет это делать Бранденбург.       Иногда ей кажется, что все её мысли в Верхнем мире лежали во множестве папок различных цветов и оттенков, с узорами и без, здесь же всё в конечном счёте лежит в сапфировом раскрытом ящике — подходите и смотрите, но не смейте касаться.       Иногда он касается её. И Кирс не понимает нарочно или случайно: ведь что такого в том, чтобы случайно соприкоснуться пальцами, передавая приправу, или же, пропуская вперёд, едва заметно коснуться спины. А ещё он научил её затачивать меч остро и наносить удар точнее. Он левша — трудно это не заметить, когда почти каждый день обедаешь за одним столом, — но часто брал меч в правую руку. Так Кирс будет знать, как сражаться и с правшой, и с левшой. Трудно сказать, что Кирс это не влюбляло, но…       Слова «влюбиться» и «Заксен» слишком дико смотрелись в одном предложении, а потому она лишь молчит и думает.       Обходя ряды товаров в поисках свежих овощей, она улавливает цвет и голос Заксена. Кирс не смеет думать, что у неё на него чутьё и чуйка — это просто глупые слова, — но отделяется от толпы и следует за его тенью. Девушка перед ним стоит и смотрит зло. Девушка красива и молода. Девушка в голубом платье, с тонкими узорами браслетов на руках. Девушка спрашивает, почему она не может быть ею. Заксен безразлично смотрит, выдыхает дым в небо. Кирс уходит незамеченной.       Поздним вечером — или ночью — дверь в её дом тяжело распахивается. Кирс подскакивает на кровати, ведь только один человек имеет право сюда приходить, но он никогда не приходил так поздно. Кирс подлетает к нему, подхватывает руки, щурится, в темноте стараясь разглядеть кровь, и замедляется, обхватывая ладонями его лицо, поворачивая, ловя взгляд. Его глаза чуть блестят.       Заксен трезв. По крайней мере так говорит он сам, и у Кирс нет оснований ему не верить, но неуходящая неустойчивость крепкого тела говорит за себя. Она дотаскивает его до кровати — конечно же единственной в этом доме — усаживает, с трудом поддерживая его в вертикали, и стаскивает пиджак. Кажется, он хмыкает и что-то говорит, но слишком тихо, чтобы Кирс хоть как-то на это отреагировала. Кирс расстёгивает верхние пуговицы рубашки, отводит взгляд от штанов и помогает закинуть ноги на кровать — благо, Заксен всегда снимает обувь на её пороге, как она однажды и попросила. Кирс задерживает взгляд на нём и чувствует в горле ком. Она старательно моргает, но одна всё равно стекает по её щеке. Кирс поднимается, но Заксен удерживает её за руку.       — Ну и где ты будешь спать?       — Я уже выспалась.       — Ложись. Не бойся, я тебя не трону.       Кирс не смеет оторвать взгляда от чуть выступающей ножки кровати. Заксен отпускает руку и ворочается. Кирс кусает щёку, вспоминает, что она в длинной сорочке, что здесь нет мамы и отца, которые бы отчитали за разделение кровати с не мужем, что здесь нет Риелит и Мерло, которых она стесняла, что это вообще её дом, который почти вручил ей сам Бранденбург. Она вздыхает, но всё же неловко ложится с краю, спиной к Заксену. Он цыкает, возится, накрывает её одеялом и притягивает к себе, задирая простынь у края. Его рука даже через одеяло делится таким чувством, что у Кирс крутит живот, а глаза снова обжигаются солёной водой, размывая тёмные силуэты комнаты.       — Повернись. — Кирс замирает, но послушно поворачивается, почти тыкаясь носом в грудь. — В чём дело?       Кирс думает. Город снаружи едва слышно живёт — редкими тележками и криками. Кирс думает, но в действительности лишь хочет это делать. Когда она открывает рот, чтобы что-то, наконец, ответить, выходит лишь что-то жалкое, тихое и полное её стыдливых слёз.       — Я боюсь что… однажды ты не придёшь…       Кирс тихо всхлипывает, вытягивает руки и обнимает Заксена, прижимаясь ближе, пряча лицо где-то у его сердца и тихо всхлипывая. Его рука прижимает её ещё ближе.       — Иди навстречу. — Кирс быстро кивает. — В крайнем случае меня к тебе принесут, — Заксен хмыкает.       Кирс всхлипывает и, в моменте обозления вспомнив о ногах, слабо пинает его куда-то. Заксен ойкает, через край одеяла находит её бок и несильно щипает. Кирс дёргается и нечаянно пихает мужчину. Когда возня затихает, Кирс уже не плачет, но что-то всё же не даёт покоя.       — Ну что ещё? — отчего-то шёпотом спрашивает Заксен. Кирс снова ёрзает.       — Заксен…       — Мм? — устало тянет он.       — А куда девать ноги?       Заксен опускает взгляд, Кирс смотрит на него вполне серьёзно, то есть почти как обычно, не считая чуть покрасневшего лица. Он сначала хмыкает, а затем откровенно смеётся, откидываясь на спину.       — Эй! — почти обиженно восклицает Кирс, одной рукой чуть толкая в грудь. — Я же серьёзно! Я никогда ни с кем не спала и…       — Ладно, ладно, — с улыбкой говорит Заксен. — Будь внимательной, в следующий раз сама так сделаешь.       Он переплетает их ноги, и Кирс едва успевает удивиться, когда Заксен снова удобно устраивается, приобнимая её, и закрывает глаза.       — Спи.       Кирс послушно закрывает глаза, удобнее располагает руки и дышит его уже выученным запахом, позволяя себе не думать об опасности.       — Что значит «в следующий раз»? — возмущённо шипит Кирс, опомнившись и вскидывая голову, но другая рука Заксена тут же возвращает её в исходное положение.       — Потом. Спи.