The Longest Hours

Виктор вздохнул и оперся руками на перила, готовясь перепрыгнуть на узкий карниз, когда дверь на крышу открылась. Испугавшись шума, мужчина отпрянул от ограждения и, стараясь не делать резких движений, быстро сместился в тень. Машинально потянувшись в карман за телефоном, он проверил время, морщась при виде Маккачина на заставке - его старая собака заслуживала что-то гораздо лучше такого идиотского хозяина.19:47. Почти восемь. Солнце начало садиться до пяти, и теперь небо было того чернильно-фиолетового цвета, который большинство назвало бы полночно-черным. Он заблокировал своей телефон и сунул его обратно в карман. Кто бы здесь ни был, он скоро уйдет, и тогда можно будет прыгать. Виктор любил прыгать. С тех пор как он был ребенком, он старался побыстрее закончить тренировать обязательные фигуры, последовательности шагов, хореографию, чтобы добраться до любимой части, где его учителя и тренеры позволяли ему практиковать свои прыжки снова и снова. В тринадцать лет он приземлил свой первый четверной тулуп на региональных соревнованиях. Яков был в ярости и заставил его поклясться на могиле матери, что он подождет, пока не перейдет во взрослую категорию, прежде чем сделать еще один четверной. Но Виктор любил прыгать, а прыжки любили Виктора гораздо больше, чем когда-либо любила его мать. Даже когда он упал и обнаружил синяки цвета ночи, он чувствовал больше любви от холода льда, чем от своей холодной матери. Виктор не плакал, когда она умерла, и никогда не собирался плакать из-за нее. Он все равно поклялся на ее могиле, а когда Якова не было рядом, он упражнялся в четверных прыжках назло ей. Так что да, фундаментальной эмоцией молодого Виктора Никифорова была ярость, хотя он хорошо научился маскировать это капризами, вздорностью и ребячеством, пока апатия полностью не поглотила его. Тот, кто поднялся на крышу все еще не видел его. И слава богу, потому что Виктор вряд ли нашел бы в себе силы улыбнуться для очередного памятного фото. Эта мысль, напомнила ему, что самый сбивающий с толку, но потому и такой захватывающий момент этих соревнований был, когда Юри Кацуки отшил его. За 26 лет жизни мало людей отвергало его медийную личность, так что волнение, которое вызвал Кацуки своим поступкам освежало. Это продлилось лишь пару минут, но он чувствовал замешательство и негодование, которые переросли в пятнадцать секунд чистой радости - он испытал эмоции. Однако, это короткая вспышка лишь немного облегчила его чувство собственной неудовлетворенности, и апатия снова забрала мужчину в свои объятия. Очередная медаль ощущалась такой холодной, когда он поднес ее к губам для эффектного снимка в свете софитов. Он хотел - он хотел прыгнуть. Он хотел, чтобы незваный гость поскорее ушел. Он хотел, чтобы никто не мог его остановить. Виктор Никифоров не хотел быть спасенным. Стараясь оставаться в тени, Виктор попытался рассмотреть пришедшего и чуть не поперхнулся воздухом. Кацуки Юри сжал ладонями поручень ограждения и толкнулся в него всем телом, будто проверяя на прочность. Тяжелое дыхание и мертвенная бледность. Дрожащие колени и руки. Виктор мог поспорить, что молодой человек находится на грани обморока. Он был болен? Это вполне могло бы объяснить все те жуткие падения в произвольной программе. Внезапно Кацуки выпрямился и сделал несколько решительных, глубоких вдохов. В следующую секунду фигурист глянул вниз, почти переваливаясь за перила, и его тело напряглось, будто он собирался перемахнуть через край. – Юри Кацуки! – почти прокричал Виктор, выходя из угла, где прятался, под слабо-оранжевый свет лампы. – Ты задолжал мне фото. Юноша вздрогнул и замер, прежде чем медленно развернуться к нему. – В-Виктор, – пробормотал он. – Ч-что ты здесь делаешь? Виктор изобразил свою знаменитую улыбку. – Всего лишь вышел подышать свежим воздухом и побыть в тишине. А ты? – Оу. Эм. Воздух. Да. Мне нужен был воздух, – Кацуки оттянул воротник свитера, уставившись куда-то вдаль. Виктор вытащил свой телефон. Может, если он уговорит Юри сфотографироваться с ним, японский фигурист уйдет отсюда? – Итак, что скажешь? Могу я заполучить фото с неуловимым Кацуки Юри? – Неуловимым? – непонятная гримаса cкользнула по лицу Кацуки. – Я не неуловимый. Я имею ввиду, начнем с того, что просто напросто никто не обращает на меня внимание. Это не моя вина, если им всем плевать. И это не значит, что я неуловимый. Это значит, что я незначительный. Он запнулся, в страхе прикрывая рот рукой. – О, Боже, извини. Прости. Это прозвучало очень грубо. Блять. Мне очень жаль. Виктор моргнул. – Что? – Кацуки переступил с ноги на ногу и неловко одернул рукава кофты. Стараясь предупредить новый поток извинений, Виктор продолжил. – Если тебе интересно мое мнение, я считаю, что ты весьма неуловимый. В смысле, ты катаешься во взрослой категории сколько? Уже пять лет? А это наша первая встреча. Кацуки фыркнул (на самом деле фыркнул!). – Потому что я дерьмовый фигурист. Виктор чуть не рассмеялся на это заявление, однако быстро спохватился, когда до него дошло. – Ты ведь на самом деле не считаешь так? – теперь уже Кацуки недоверчиво уставился на него, и Виктор отметил, что его глаза за стеклами очков почти черные при слабом освещении. – Ладно, это буквально самая абсурдная вещь, которую я слышал за всю последнюю неделю. Ты мой любимый фигурист, вообще-то. Чернильно-черные глаза Кацуки расширились от удивления, но он быстро отвернулся. – Не надо мне врать, – сказал он. – Я всего лишь жалкая случайность, которая не заслужила того, чтобы быть здесь. – Могу я называть тебя Юри? Супер. Юри, твои вращения и дорожки шагов одни из самых лучших в мире. Яков использует для обучения записи твоего катания чаще, чем чьи-либо еще. Твое показательное выступление на Скейт Канада в этом году было потрясающим; и я, полагаю, смотрел твою короткую программу по меньшей мере дюжину раз. – Ты что? – он схватился за грудь, словно пытаясь успокоить колотящееся сердце, а его дыхание стало более поверхностным. Океей. Теперь Виктор понимает, почему фан-клуб Юри называется «Организация по защите Кацуки Юри». Все в этом человеке будоражило мужчину, чего уже очень давно не случалось. – Даже не думай в этом сомневаться! – Это был новый личный рекорд, – едва слышно ответил Юри, и океан смущения, скрывающийся за этими словами, был почти осязаем. Во имя всего святого, неужели он считает, что был переоценен?.. – И твой общий балл, должен был быть на порядок больше. Плисецкий от негодования швырнул свой телефон в стену. Если бы это я катал твою программу, счет был бы как минимум на пятерку выше поставленных 85,37, даже учитывая то, что я вряд ли смог бы воспроизвести хотя бы половину эмоционального посыла. Виктору хотелось броситься с моста или хотя бы с крыши этого отеля. Но вот он стоит здесь, пытаясь поднять Юри самооценку, когда внутри все кричит заставь его убраться отсюда заставь его убраться отсюда заставь его убраться отсюда. Если Виктор не сделает это сегодня ночью, наверное, он больше никогда не наберется смелости. Но то, как Юри проигнорировал его раньше, и то, как он съеживается от взгляда Виктора прямо сейчас.. Было бы кощунством оставить все как есть. Если у него получится помочь Юри, тогда, вероятно, он сможет шагнуть за край со спокойно душой, не так ли? Юри усмехнулся, и этот мягкий звук только усилил новообретенную потребность Виктора защитить этого драгоценного ребенка как выразился интернет. – Теперь я убежден, что ты выдумывал это. Юрий Плисецкий всего два часа назад сказал, что я бездарность и что в мире спорта может быть только один Юрий, поэтому мне следует бросить кататься наконец. Не существует ни единой вероятности, что я ему нравлюсь. Виктор все еще держал телефон в своей руке, хотя экран давно погас. Вновь разблокировав его, он начал листать фото в галерее. – Тогда я докажу тебе это, – когда мужчина нашел нужный снимок за март, он развернул экран к Юри. На фотографии, сделанной в день четырнадцатилетия Юры Плисецкого, были запечатлены подросток, его кот и плакат с Юри. У молодого человека перехватил дыхание. Благодаря подсветке экрана смартфона Виктор мог видеть слезы, скапливающиеся в уголках его глаз. – Он, наверное, так зол, что я проебался со своим выступлением. Виктор заблокировал телефон и положил обратно в карман. Он шагнул ближе к Юри, осторожно облокотившись на перила. – У него проблемы с контролем гнева, не переживай об этом. По большей части он безобидный. – По большей части, – шаркнув ногой по бетонному полу, Юри развернулся и практически повис на ограждении. – Знаешь, банкет скоро начнется. Разве тебе не надо подготовиться? – Куча времени, – улыбнулся Виктор. – Но, если ты хочешь вернуться, тебе стоит идти. Может пересечемся позднее еще раз? – Ох, нет, нет, нет. Я не пойду на банкет, – он перевел взгляд с Виктора на крышу под их ногами, потом снова на горизонт. – Никакого банкета. А ты иди. Я уверен, все присутствующие не могу дождаться встречи с тобой. – Хах, – горечь и злоба смешались на лице Виктора. – Мир фигурного катания не может жить без своей бесценной машины для зарабатывания медалей. Мужчина с силой прикусил щеку изнутри. Нет, он не может показать свое эмоциональное состояние, если хочет, чтобы Кацуки оставил его в покое на достаточное для прыжка время, но сдержаться было выше его сил. Он быстро взял себя в руки, надеясь отвлечь собеседника. – Но ты должен пойти. Встретиться со спонсорами, создать личный бренд. Юри обернулся, и Виктор впервые за весь диалог почувствовал, что внимание японца полностью сосредоточена на нем. Повернувшись, чтобы встретить его взгляд, он поразился отчетливой злости, плещущейся в этих глазах. – Пообщаться со спонсорами? – спросил Кацуки, снова понизив голос, но на этот раз в нем чувствовалась угроза. – Создать бренд? Ты издеваешься? Будто это может случиться. Виктор сглотнул. – Ну, разумеется. Ты молод, это твой первый финал Гран При. Скоро состоится Чемпионат четырёх континентов, и я знаю, что там ты несколько раз поднимался на подиум, и что в этом году являешься главным претендентом на золото, так что да, тебе стоит пойти на банкет. – Знаешь, что случится, если я сейчас спущусь в главный зал? Тревожность полностью уничтожит меня, и я буду пить до того состояния, пока не перестану ощущать себя на грани панической атаки. Но к тому времени, как это произойдет, я буду настолько не в себе, что, вероятно, начну делать разные неловкие вещи перед всем ISU. Так что нет, я не пойду на банкет. Но не позволяй мне задерживать тебя, – Юри развернулся обратно и снова привалился к ограждению всем телом. Виктор почувствовал, как его глаза широко распахнулись, когда он понял, ЧТО выпалил, прежде чем смог остановиться себя. – Ты пытаешься избавиться от меня, не так ли? Он не мог видеть этого, но был на сто процентов уверен, что Юри закатил глаза. – Разве ты не пытаешься сделать то же самое? – Ты хочешь спрыгнуть. – Браво. Почему же еще люди приходят на крышу во время нервного срыва. – Туше. Не прыгай. Я-я не позволю тебе это сделать. – Почему нет? Разве это не то, что ты собирался сделать сам? На этот раз Виктор был тем, у кого перехватило дыхание. Виктор был тем, чье сердце затрепыхалось в груди. Он каждой клеточкой ощущал, как на его лице непроизвольно проступает чувство вины. – Е-ерунда! Что заставило тебя так подумать? – спросил он сквозь стиснутые зубы. Юри плавно шагнул в сторону Виктора, становясь так, что и их лица оказались всего в нескольких сантиметрах друг от друга. – Знаешь, в обычной ситуации, я бы не смог так говорить с тобой. Я знаю, что веду себя странно. Но! Это мое самоубийство, не твое! Ты и так уже выиграл все, что только возможно было. Мне все равно, что ты первый поднялся на эту крышу. Ты вернешься внутрь и дашь мне прыгнуть. О, и да, откуда я знаю, что ты собирался сделать, мистер машина для зарабатывая медалей? Я видел, как ты начал перелазить через перила.