Горе от ума, горе от любви, И мы чем ближе с тобой, Мы тем дальше были вдали. T-Killah — Горим горим.
***
Обычно все начинается на очередной съемной хате знаменитого города «М», где им приходится заякориться на пару-тройку дней из-за плотного съемочного графика. Жизнь такова, что работы либо совсем нет, либо внезапно так много, что хоть с лопаты жри, главное, продолжать вывозить, как раньше, и, конечно же, чаще улыбаться. Находиться со Смирновым 24 часа в сутки Антону было совсем не в новинку, да, случалось, что они частенько поочередно бухтели из-за разногласий в быту — кто первым пойдет в душ или чья эта единственная в кухонном шкафчике кружка с отколотой ручкой, но в целом, минуя все перипетии, солидарности между ними осталось несколько больше, чем раздражения, а это не могло не радовать.***
После загруженного съемками в «Камеди» дня у Иванова обычно возникает только два желания: первое — выпить что-нибудь алкогольное, а второе — вымереть, как мамонты в свое время. В определенный момент в его планы всегда вероломно вмешивается Смирняга, и там как-то между делом появляется еще и желание «номер три». Совсем не романтичное желание потрахаться. В этот конкретный раз отличие лишь в том, что Леха накатывает неприлично много и быстро, а у Антона возникает явственное подозрение, что дела у друга все-таки не совсем в порядке. Проблемы с долгами? В семье? Импотенция, в конце концов? Нормально допросить Смирнова никогда толком не выходит — Леха ненавидит, когда к нему лезут в голову или, тем более, в душу и с воодушевлением копошатся там, как в грязном белье. Несмотря на всю свою мнимую открытость, Леша до сих пор остается серым кардиналом не только на сцене, но и в своей собственной жизни. Антон уже давно уяснил главное правило мирного сосуществования — если Смирняга захочет о чем-то рассказать, он расскажет. А расскажет он только тогда, когда будет готов. Иногда этого заветного момента так и не наступает. Антон со скрипом, но все же принимает условия игры, хотя ослиное упрямство друга его порядком подбешивает даже спустя годы — помочь Иванов не может, особенно, если такое право ему не дают.***
Леша смаргивает оцепенение, когда его окликают по имени — секунда и тот наконец возвращается к себе прежнему, а из глаз уходит какая-то вселенская усталость. Тогда разговор перед шипящим помехами телевизором продолжается уже легче. Постепенно и почти ненавязчиво дело всегда доходит до шутливого флирта, а потом и до ленивой потасовки. Смирнов, уже вошедший в раж, вдруг начинает пихать Антоху ногой в бедро, Иванов тогда, уколовшись раздражением, как иглой, опускает тяжёлую руку Лехе на колено и крепче сжимает пальцы. Игриво двинув бровями, Смирнов с готовностью пододвигается ближе, а потом вкрадчивым голосом спрашивает почти в самое ухо: — Сесть к тебе на колени? Антон ловит практически трезвый взгляд напротив и после недолгой паузы отвечает, когда лицо друга оказывается уже совсем близко к его собственному: — Ну попробуй… Смирнову никогда не нужно объяснять дважды.***
Леша довольно резво поднимается на ноги, но поразительно медленно стягивает с себя футболку так, будто дразнит — показушничает, как самый настоящий мудак. Антон внимательно глядит на его правую руку — от плеча до запястья все перемазано какими-то мультяшными кляксами и витиеватыми узорами, но Смирняге такое как ни странно подходит. Антон скользнул взглядом по рукам к груди и животу, замер там цепко, пристально, почти залюбовался, а Леха подметил это сразу — на самом деле ему нравилось, когда Антон так на него смотрел: не добродушно-снисходительно, как на всех подряд, но как-то голодно, интимно, так, что кожа вся мурашками покрывалась и становилось, даже несмотря на прохладу в комнате, жарко. Он нетерпеливо забрался на колени к Антону, тот, дернувшись, охнул и вцепился пальцами в чужие бедра, чтобы Смирнов так вертляво не ерзал. Немногим позже руки Антона уже вовсю пытливо изучали спину Леши, прошлись по позвонкам, плавно двинулись вниз, а потом крепко вжались в бока. Леха подумал тогда, что Антон с легкостью мог бы сломать ему ребра, если бы вдруг захотел — от этой острой мысли стало страшно, но и как-то волнительно, почти любопытно. «Ты псих, Леха». Мысль зависла уже где-то на периферии сознания, не в фокусе, вспыхнула быстро и также быстро погасла. Они еще с десяток секунд горячо дышали друг другу в губы, а потом наконец сорвались, будто с утеса. Это было томительно и горячо, напористо, походило на соперничество, на борьбу — кто кого переиграет. Леша тогда почему-то захотел уступить — это было совсем не унизительно, а наоборот, как свой собственный маленький триумф, как откровение. Смирнову казалось, что при других обстоятельствах он мог бы отдать Антону больше, намного больше, может быть даже не только тело, может быть даже… Все.***
Смирняга чувственный, темпераментный — ему нравится прикасаться, трогать, познавать новое, но еще больше ему нравится, когда прикасаются к нему, когда познают е г о. Если уж на чистоту, Леха просто-напросто до ужаса жадный, как капризный мальчишка, а Антон очень даже щедрый сам по себе: на милые (иногда откровенно грязные, когда попросят) словечки, на ласку, на проявление контроля, если уж на то пошло. Смирняге, конечно, по жизни хочется вести — забирать все внимания на себя, руководить и нести ответственность, но в руках Антона он чаще всего нуждается в ощущении уязвимости, ему хочется видеть в глазах напротив восхищение и, более того, вожделение… Это кажется каким-то женским, не свойственным мужчине его возраста и статуса стыдным желанием, но так вышло, что они с Антоном самая настоящая, блядь, команда и еще очень давно прознали про все особые точки друг друга: где сильнее надавить, а где утешить, погладить… Когда Леша опускается на колени, Антон его не просит, но и не останавливает, только тяжело сглатывает и замирает на месте. Леша смотрит снизу вверх дерзко, игриво и даже в темноте видно, как его бесстыжие глаза горят. Ему ведь всегда было по-кайфу Антона бесить, доебывать и доводить до предела, вот как сейчас. — С-с-сука… Лех, ты меня убиваешь… Смирняга стонет, когда его вдруг хватают за волосы и отстраняют — Антону совсем неудобно, почти не за что ухватиться. Леша загнанно дышит, грудь вздымается, как после марафонского забега, он вытирает губы тыльной стороной руки и произносит хрипло, но с вызовом, с явственным, блядь, предвкушением… — А ты меня за это…накажи.***
Конечно, никто никого не наказывает, хотя трахаются они довольно несдержанно, почти грубо до шумных выдохов Лехи, до его сдавленных вскриков и дрожи в ногах. У Антона довольно плохо получалось игнорировать провокации и такое положение вещей устраивало обоих до определенного момента. В конце концов, они не давали друг другу каких-то клятв, у них не было обязательств, кроме тех, что оставались в рамках работы, они даже смогли обоюдно-негласно и трусливо не считать изменой все, что между ними периодически происходило. Так, всего лишь очередная запретная забава — это изначально не должно было быть серьезным, не должно было болеть и ныть, как переломанная кость, которая срослась как-то неправильно. Не должно было, но…***
Позже Леша всегда говорит очевидные слова, уже отдышавшись, когда Антон передает ему сигарету: — Все это хуйня какая-то. Антону требуется уточнение. — Ты имеешь ввиду, пидорский секс? Леха, затянувшись дымом, усмехается. — Нет, я про чувства, про любовь, если хочешь, — он осекается на секунду, а потом решает закончить мысль. — Все всегда заканчивается, Антох, — возвращает сигарету обратно и, чуть помедлив, словно складывал два и два, поднимается с постели, чтобы надеть на себя джинсы. Надо же, куда-то собрался посреди ночи, ебик. — Что у тебя с женой? Смирнов после услышанного быстро вскидывает голову, перестает застегивать ремень и пристально смотрит, поджав губы, а потом все же говорит, но с явной неохотой. — Уже ничего. Антон кивает, а потом переводит взгляд в окно, в темноту. Ему становится вдруг как-то до нелепого страшно, но не за себя, конечно же — за Леху. В груди трепыхается неповоротливое и тяжелое сердце, словно умирающий на песчаном побережье кит. Очень хочется Смирнова никуда не отпускать ни сегодня, ни вообще, поэтому Антон делает заведомо провальный ход, он спрашивает: — А со мной у тебя что? Леха снова замирает посреди комнаты, его лицо вдруг перечерчивает странная улыбка, будто судорога. Потом он в два широких шага оказывается рядом с сидящим на кровати Антоном и целует его в губы так, будто безуспешно и болезненно переживает разлуку уже заранее. Антону хочется дать самому себе оплеуху, мол, не усложняй, мудак, у тебя самого жена и дети, совсем ебанулся? Леша спустя полминуты находит в себе силы сказать, и это получается у него вполне уверенно: — А тебя я терпеть не могу, придурок, — он начинает тихо посмеиваться, а потом резко замолкает, прячет лицо в изгибе антоновой шеи. — Взаимно... Антон обнимает слишком крепко — это все больше и больше походит на слабость, на проигрыш, но ничего не изменишь. Ему остается только утешаться мыслями, что есть связи, где не нужно постоянно становиться лучшей версией себя друг для друга, иногда вам достаточно вспомнить, кем вы были в самом начале. И это, оказывается, не так уж и плохо.