(Не)большая плата

      Махмуд с трудом сдерживал шаг. Не пристало падишаху Османской империи срываться на бег, даже если для этого была очень веская причина. Наличие же раненой женщины в его постели окружающие вряд ли сочли бы таковой. И хотя из окружающих сейчас был только Захир-ага, верный и наблюдательный хранитель покоев, осведомленный о душевных метаниях правителя едва ли не лучше него самого, он сдерживался. Все-таки это дворец. Здесь в одной комнате чихнешь – из противоположного крыла пожелают здоровья, что уж говорить о другом? В каком настроении падишах, куда ходит, с кем говорит – в курсе этого при необходимости были даже последние из слуг. Махмуду иногда казалось, что он тут и вовсе единственный, кто еще чего-то о себе не знал.       Сейчас мысли падишаха летели далеко впереди его шагов по длинным коридорам. К Анне, которая оказалась настолько бесстрашной, что закрыла султана от смерти и, сама того не зная, приговорила его к мукам более страшным, чем любая телесная рана. Потому что физическую боль мужчина может вытерпеть, но как справиться с тем, что терзает изнутри? Какие силы приложить, чтобы позабыть бледное лицо любимой женщины, умирающей на твоих руках, зовущей тебя по имени в бессознательном бреду?.. Махмуд от рождения знал цену своей жизни, цену крови великих Османов, и со дня восшествия на престол жестоко карал тех, кто на эту кровь посягал. Но Анна? Ее жизнь в обмен на его? Эта плата стала бы для Махмуда непомерной.       «О Аллах, Милостивый и Милосердный, не забирай у меня эту женщину! Не лишай меня ее улыбки, ее смеха, ее дерзости и упрямства – не лишай! Всевышний, я прошу тебя, я умоляю…»       Он всю ночь просидел без сна, шепотом вторя строкам в трепещущем пламени свеч, и даже во время прошедшего совета слова молитвы, произнесенные сотню раз за долгие темные часы, не шли из головы.       – Захир, – позвал падишах, не оборачиваясь.       – Слушаю, Повелитель.       – Отца Анны пригласили во дворец?       – Да, – ага тенью следовал за ним, не отставая ни на шаг. – Его привезут после полудня.       Махмуд молча кивнул. Никто не мог сказать, сколько еще Анна пролежит без сознания, и скрывать произошедшее от единственного родителя еще дольше падишах посчитал неблагодарным поступком. Кто знает, может, приход отца придаст ей силы? В глубине души Махмуд очень на это надеялся, давя на корню совсем при этом неуместную мысль – в беспамятстве Анна ни разу не позвала отца. Но звала его.       Последний поворот падишах все же преодолел почти бегом, отчего едва не столкнулся с калфой. Увидев султана, она присела в поклоне, да так и замерла.       – Повелитель…       – Доброе утро, Джеври. Ты была у Анны? Как она? Лучше?       Калфа стиснула в пальцах юбку, не поднимая взгляд. Выдохнула едва слышно:       – Повелитель…       Сердце Махмуда сбилось с ритма.       – Джеври, что случилось?       – Повелитель, я… – калфа на мгновение отвернулась и только затем наконец посмотрела на падишаха. – Я зашла к Анне утром, и… Мне очень жаль, мой Повелитель. Наша учительница умерла.       Захир ахнул. Джеври опустила голову.       А Махмуд продолжал смотреть на нее, ожидая признания в жестокой шутке, которую он бы с радостью простил, пусть только… пусть только это окажется шуткой!       Но Джеври молчала, кусала губы, и в уголках ее глаз собирались слезы.       Ноги сами сделали шаг, другой, третий, стража распахнула двери, пропуская его в покои. Падишах метнулся в альков, откинул и без того аккуратно убранную занавеску и – остановился, будто налетел на стену.       Подушки, сбитое покрывало… Пустая кровать, на которой еще пару часов назад лежала Анна. Раненая, бледная…       Живая.       Махмуд сам не осознал, как дошел до постели. Опустился, коснулся ладонью ткани. Показалось даже, что почувствовал оставшееся тепло. И понял, что плачет, только когда ощутил соленый привкус на губах. Губах, которые не коснулись Анны ни разу.       Махмуд сжал переносицу так, что стало больно, стиснул зубы до ломоты в скулах. Хотелось, как в детстве, уткнуться лицом в подушку и закричать, он даже схватил одну… пропахшую противными травяными лекарствами и легким ароматом женских духов, круживших ему голову столько вечеров напролет.       И подумал: «На кровати падишаха должен умирать Повелитель. Повелитель, а не его сердце».       Махмуд отшвырнул подушку, дотянулся до череды склянок на тумбе. Душа требовала крушить все вокруг, выместить злость и боль на вещах, раз уж не было под рукой виноватого в гибели любимой, но сил подняться не нашлось. Их хватало только на то, чтобы сжимать в ладони граненый флакон и ждать, когда тонкое стекло треснет, когда закапает на ковер его кровь, за которую в этот раз его заставили заплатить столь высокую цену…       Падишах ощутил чужое присутствие за спиной и бросил коротко, не поворачивая головы и стараясь выровнять голос:       – Выйди вон.       «Уйдите все! Хоть на час, хоть на пять минут! Оставьте одного!»       – Повелитель!       Флакон все-таки раскололся. Махмуд рывком обернулся.       Она стояла в арке. В одной белой ночной рубашке, придерживала правую руку и смотрела на него своими огромными голубыми глазами. Точно видение, обрамленное яркими солнечными лучами.       – Анна?..       – Повелитель, – видение поправило разметанные по плечам волосы, – знаю, Джеври-калфа вам уже такое наговорила, но я просто проснулась, а у вас тут…       Она запнулась, а Махмуд встал с постели. Шагнул навстречу. И сжал Анну в объятиях. Такую хрупкую, теплую и…       Живую.       – Анна, ты не умерла!       – Очевидно, нет, – выдохнула она в его плечо.       Махмуд засмеялся. Еще никогда в жизни падишах Османской империи не был так рад тому, что над ним потешались.       Он не мог найти ни смелости, ни желания отпустить ее и продолжал прижимать к себе, пока ладонь Анны не похлопала его по спине. Только тогда Махмуд вспомнил, что девушка ранена, и выпустил из рук.       – Ты в порядке?       – В полном. Простите, что так вышло, – она улыбалась, глядя на него снизу вверх. – Я встала, а Джеври-калфа не нашла меня в ваших покоях и всему гарему рассказала, что я умерла. Я не хотела, чтобы… Повелитель, вы ранены?!       Улыбка Анны поблекла, глаза за секунду из радостных превратились в испуганные. Падишах проследил за ее взглядом. Правая ладонь, посеченная осколками раздавленного стекла, и правда кровоточила. Он покачал головой.       – Нет, все в порядке.       – Но, Повелитель, кровь…       Анна, как когда-то в лодке, схватила его за руку, но Махмуд сжал пальцы в кулак и, не сдержавшись, снова привлек девушку к себе. Уткнулся в ее волосы и полной грудью вдохнул горьковатый аромат.       – Это ерунда, Анна. Ерунда. Всего лишь небольшая плата за большую милость Всевышнего.