Сергиевский болен. смертельно.
ему остаётся жить девяносто одну минуту, а потом шестьдесят четыре клетки вытянут лакомые кусочки его бренной плоти. разорвут, как толпа. вопящая, жаждущая его победной крови. толпа безжалостна, в отличие от народа. толпу нужно кормить, давить, доминировать над ней. душить ее, а потом снова баловать. касания острые, болезненные шагают по невусно-молочному телу. акриловой краской оседают на коже молоковские поцелуи. ласкает он бережно, будто боится, что с короля на шахматной доске слезет цвет. и вместо белого вдруг покажется ярко-черный. ни на йоту они не становятся ближе: страшные шрамированные тайны вяжут рот, связывают руки за спиной. а Анатолий все смотрит. смотрит, смотрит и смотрит. наблюдает. не видит. копотью на руках остаются следы от сдвинутых фигур – где его верный офицер? снимается с доски последний герой. беззащитный король, самая слабая, глупая и пугливая. Сергиевский такой же. жалкий и недееспособный. больной и болезненный юноша в черно-белую клеточку. в другой жизни он носил бы фланелевые рубашки и играл на гитаре под закатным солнцем. он бы любовался красотой и изяществом извилистой старухи жизни. он бы смеялся, когда за ворот ему затекала осеняя слякоть, а пальцы кусали снежные страшные псы. он бы любил.Молоков сомневается в этом.
Молоков хлебает солянку, кости говяжьи обгладывает. он усталый солдат, неспособный существовать без цели. покрытой язвами, ссадинами, костлявой подруги цели. она бок о бок идёт, шепчет на ухо грязно, неслышно. в ушах звон стоит колокольный, церковный. но нет ничего страшнее собственного распятия, суждения личного, а не толпы. Александр умеет держать в ежовых рукавицах людей. и себя заодно. он держит себя за тонкими прутьями решёток, где прожил долгую несчастливую жизнь. испещреное морщинами лицо искажается в гримасе серой и прозрачной, непонятной. у него в груди замкнутый круг негодований. каёмочкой бледно-голубой идут его глаза. простыни мятные, рвутся и лопаются, как тоскующие мечтания о другой жизни. от них тянет закрытой свободой, может, и свежестью воздуха. в шею мраморную Александр поцелуями вгрызается судорожно, лихо – будто вот-вот отнимут, будто вот-вот осознают, что так нельзя. его руки, плавленные в печи, огибают холодные льдистые бедра. а в глазах Сергиевского что-то странное – кристальное, далёкое и пугающее. вдребезги голос его разбивается, стоит имя чужое произнести. Саша, Саша.. вторит ему он, железный рыцарь за занавесом, утыкается лбом покрасневшим в плечо. чувствуется, как сердца колотятся со скоростью пуль. на месте ранений распускаются маковые цветы. Сергиевский маки не любит. гвоздики тоже. красный цвет ему совершенно не нравится. марево алое его под веками застаёт врасплох и он воет. цепляется длинными пальцами, гнет лебединую шею, вечность пытается ртом словить. она рассыпается звёздной пылью, что оседает в серебре чужих волос. Молоков кусает больно у ребра шестого, слева. Толенька. мальчик мой. шепчет до исступления, до потери пульса, до потери сознания, до скорой весны. чувства бумажного бояться по-детски глупо, да Молоков впервые себя ребенком и ощущает. завистливым, злым и жестоким. не желающим делиться тем, что ему не принадлежит. смотрят друг другу в глаза, соприкасаются болезненно нежно, так необычно и странно. страшно. в первый раз его обнять, прижать – сумасшедшее преступление. смертная казнь или пожизненное заключение в тюрьме из сосулек, капелью оплакивающих свободу. это не их реальность. им здесь делать нечего. замешанным с грязью, испуганным своей же любовью.нет этого чувства странного. и не было никогда. хватит.
пальцы размыкаются, чтобы по локоть в крови друг друга не оставить. предательство родины - не предательство себя самого. Молоков рвет васильки души чужой, но не верит, что впервые не сможет зародыша погубить. у Толика улыбка потерянная, а сердце утеряно. короля снимают с доски, чтобы он снова оказался рядом со своим офицером. и это, кажется, уже не метафора.