Постапокалипсис 3105

Самое тяжёлое время для больного - перед рассветом. Смеркается. Серые силуэты бродят под куполом живыми пятнами. Привлекают его. Тени… Хотят напугать ли? Пробудить? В руках ощущается тепло... держит что-то по-настоящему живое! Бледная, почти испарившаяся Луна, это её тени-блики играют на мерцающей коже. И тепло родного тела... ощущается. Он чувствует его собственными ладонями ! Тут... Лизи?... Дорогая? Неужели… Неужели он всё ещё спит?! Моргнуть. Для уверенности Сяо Чжань делает это несколько раз, крепко зажмуриваясь и вновь распахивая свои большие, полные неверия глаза. Там, внутри, ещё можно разглядеть одну крохотную, бьющуюся с тёмным “ничем” блёстку надежды. Переливается, не тонет. Её силуэт узнаваем даже в сумерках, под гаснущей Луной. Не забыть, не перепутать... - Лизи? Как давно ты не спишь? Смотришь на меня? Молчит в ответ. До чего красивая... улыбается, родная... Но Солнце пока не взошло над его куполом. Поэтому глаз её он сейчас не видит. Не время для нового рассвета. Но он неминуем. Вот-вот и... - Лизи, я… Заставляет молчать, останавливает, коснувшись тёплыми пальчиками его приоткрытых губ. ...он хотел вымолвить слова, что не успел тогда... Не разрешает. И вместо всех его так и не сказанных она тянет к нему руки, просит обнять. А в груди - слишком сильно - завыть-бы! Выжать едкие чернила, выдавить их... совсем немного, чтобы полегче стало... Но нельзя пугать. Всё потом, когда она уйдёт… Когда поднимется с кровати, и, совершенно прекрасная в своей наготе, как лесная фея с древних страниц - уйдёт от него... ...в своё зазеркалье из непрочитанных ими книг. Чжань запирает вой на замок, стягивает грудь выкованной им цепью, и... слышит. Тихо-тихо. Слабо. Слышит её. - Мне надо уходить, а ты снова замёрз. Мой глупенький Чжань-Чжань... Давай-ка я тебя согрею. Согрею, согрею, согрею... Он сгрёб её в охапку. Так сильно! Прижал бы так к себе в тот день - руками, ногами! - и никуда бы не отпустил! Никуда - не успел. Дышит в его грудь. Согревает, выдыхает в него своё последнее тепло, делится. Отдаёт. Кутает порванное, обвязанное цепями, и только поэтому-то и живое еще... сердце. Никуда бы не отпустил… Отпустил - не успел. К её тёплому дыханию присоединился стон: - Ммм… - чужим голосом, высокой ноткой. - Отпусти...жарко...мнкхмм, - голос хрипит. Пытается отстраниться. Слабая попытка сквозь вязкий сон. - ...дышать нечем... отпусти… Он снова просит. Голос звучит и ощущается плотно, мокрым прикосновением... уже где-то над ключицей, губами. Горячей испариной расходится по нутру, от верха донизу, до пят, до пальцев. Слишком приятно, ласково. Пусть скажет так ещё что-нибудь... Что угодно. Чтобы по самой коже - плотно, мокро... Сяо Чжань приоткрывает губы. Хочется взять немного воздуха. И, возможно, выпустить его из себя тихим, слабым, едва-едва слышным стоном, но... Это слишком... очень... Сяо Чжань открыл глаза. Его голос. Это... Ибо. Сяо Чжань открывает рот как выброшенная на берег рыба. Так и позабыв глотнуть воздуха, он произносит его имя одними губами: - Ибо... Раз, два, пауза, три. Счёт, чтобы вернуться из своего зазеркалья. Вдох - выдох. Луна оказалась обманщицей? Коварной лгуньей?! Дурак! Какая тебе тут ещё Луна?! Они одни под куполом! Вдвоём. Мари зачем-то решила оставить слабое, тёпло-жёлтое люминесцентное свечение от покрытия пола. Наверное это Ибо просил её... Сяо Чжань медленно, очень аккуратно убирает руку, ту, что крепко прижимает голову спящего мальчишки к себе, заставляя этим касаться его своего тела не только дыханием, но и лицом, носом... губами. Горячей испариной... Подрагивающие, слегка влажные и согретые его теплом пальцы выскальзывают из спутанного золота волос. Чжань осторожно, с еле слышным шорохом одеяла над ними, убирает… по ощущениям, с голого бедра свою закинутую на него во сне ногу. Сяо Чань притягивал к себе его. Оплетал, вжимался грудью, животом, бёдрами, тазом… чертовски… Чертовски слишком! Такими объятиями он чуть... он мог бы и придушить. Он мог бы и... Парень, почувствовав желаемую свободу, тут же повернулся на другой бок, отвернулся. Спиной к нему. Но всё ещё близко, не отодвинулся совсем. Дыхание глубокое... Ибо стащил с них одеяло и зажал почти всю его ткань меж голых коленей. А где?... Шорты скомканы в углу кровати и видны неясным темным пятном на фоне светлого белья... И Сяо Чжань отстраняется. Ползёт на самый край. А мальчишка рукой тянется за спину, будто что-то ищет позади себя по простыням, почти касается отползающего от него Сяо Чжаня... И не находит позади ничего. Не просыпается. Зато окончательно просыпается Сяо Чжань. Время. До рассвета ещё очень далеко, но мужчина чувствует себя весьма бодро, даже слишком. Слишком... И он почти струится по простыням - старается не разбудить, не скрипнуть, не споткнуться… Босиком по ступеням. Вниз. Не шумно лавируя вдоль изученных тёмных углов. Сегодня доктор Сяо прибыл в ГМЦ раньше обычного. Чем не сильно обрадовал задремавшего у служебного входа охранника. … 3 января. Несколько дней спустя. Ибо радостно запрыгнул на сидение рядом с Баллетом. На солдате как всегда была его чёрная маска, которая частенько скрывала его заразительную улыбку. Ибо ужасно не терпелось рассказать ему про праздничные цзяоцзы. Они вчера весь вечер пытались лепить их с Сяо Чжанем, беспощадно уделав всю гостиную, так, что даже милая тётушка, что приходила убирать все эти бесчинства, пригрозила Сяо Чжаню отшлёпать его в следующий раз... Неужели весь персонал может себе позволить так себя вести с хозяином? Или... только с Сяо Чжанем так можно? Ну вот ведь точно не простая уборщица... И про салюты! Он хотел бы про них рассказать... Ибо видел их раньше только маленькими цветными точками с крыш бетонок. А они, оказывается, были такими огромными! Не чета простеньким фейерверкам в гетто… Хотел рассказать про то, насколько огромными и шумными были эти салюты в честь праздника. А ещё Ибо хотел ему рассказать... Сяо Чжань притащил домой целую коробку мандаринов! Ещё и с зелёными листочками! Совсем свежие, видимо только-только из теплиц. Эти мандарины, кстати, они для Баллета тоже с собой взяли. Чернющая спальня Сяо Чжаня освещалась в ту ночь то красным! То зелёным! То сине-фиолетовым и розово-золотым! И ещё они с Сяо Чжанем ели эти самые мандарины прямо на его тёмном покрывале, на кровати. Сяо Чжань их чистил и передавал Ибо, а иногда и пихал отдельными дольками прямо в рот, который он неволей открывал, пока смотрел во все глаза на цветастое шумное небо. Сяо Чжань над ним смеялся... чистил следующий мандарин, отделял дольку и смеялся. Так вкусно пахло мандариновой кожурой и от рук тоже вкусно… Эм...ну, нет, про то, что Сяо Чжань ему их чистил, Ибо Баллету, наверное, не расскажет… Неудобно как-то выйдет. Или может… Да блин, насрать на это! Есть вещи поинтереснее! Ибо не терпелось узнать в подробностях про задание Баллета. - Долго же тебя не было. Даже Сяо Чжань признался, что соскучился по твоей синей заднице! Ибо смотрел, как яркие глаза перевели взгляд в зеркало, на доктора, а брови слегка вздёрнулись от удивления. - Расскажешь что-нибудь про ту работу? Баллет посмотрел на Ибо своей почти светящейся синевой глаз и поднёс к маске палец, попросив этим жестом его помолчать. Ааа, мгм, Ибо понял. В крайслере об этом говорить не стоит. Значит, когда приедут… Ну хорошо, он потерпит. - А отдохнул как, расскажешь? И снова палец к маске. Но Баллет ему подмигнул. Странно, обычно он более разговорчивый. Видимо в этот раз всё потом. Ибо глянул на Сяо Чжаня. Тот чуть нахмурил брови, но складка у переносицы быстро разгладилась, стоило раз моргнуть. Следом он пожал плечами и расслабился: - Зато я смогу немного вздремнуть без вашей болтовни. Сяо Чжань расстёгивал и снимал с себя тёплую куртку, чтобы расположиться одному на задних пассажирских сидениях как следует. Рядом с Баллетом теперь было отчего-то ещё спокойнее... Ехали они как всегда, под присмотром, не менее четырёх часов. Первые минуты Ибо рассматривал куски горда, потом производства и покрытые зимней белой шапкой поля. Выйти-бы прямо тут, в городе, или сразу за... Просто пойти куда хочется. Может в кафе какое заглянуть... посмотреть, как оно тут всё выглядит в живую. А Сяо Чжань бы объяснил ему и показал… Может даже... они бы купили что-нибудь. И посидели бы вместе за одним из столиков. Или просто прошлись бы по заснеженной улице, встречая счастливых людей. Они бы поздравляли друг друга с Великим праздником и радостно махали им на прощание руками… И, может быть...они пошли бы домой прямо пешком! А какой-нибудь зазывала, что встретился бы им по дороге, пригласил их в свой бар, пропустить по стакану чего-то горячительного в честь праздника, налитого в красивые стаканчики ядовитых, но лишь на первый взгляд, оттенков. Ему бы было очень интересно что-то такое попробовать. И Чжань-гэ бы обязательно стал бузить как старый дед о том, что Ибо ещё несовершеннолетний. Но... через пару минут бы сдался. Мгм, точно. Сдался бы перед ним. И добрались бы они до высотки Сяо Чжаня только к вечеру и совсем без сил. Но зато... они бы это сделали так, как захотелось, как вздумалось... Так, как в голову взбрело! Одни. Да хоть ползком и по уши в снегу! А не по вынужденным обстоятельствам, запертыми в надёжном салоне крайслера… По обстоятельствам из-за которых до кусочка свободы им ехать ещё целых четыре часа… Но больше всего этого!... По-настоящему... Если бы... с Сынёном... по этим улицам, по барам с кислотными коктейлями, а потом в его квартиру… И мандарины... тоже с ним... салюты... одно одеяло на двоих… Увидеть бы... солдата. Манду пообещал, что вытащит... Манду ему пообещал. Когда-нибудь... И, убаюканный своими же несбыточными, он в этих желаниях - тонул. Клонило в сон, глаза смыкались. И снилось… - Сынён! Закрой глаза! Закрой, не подглядывай! - Ибо держал за своей спиной небольшой мешок, проверяя, действительно ли друг ничего не видит, - Закрыл? Хорошо… Из серого, грубой ткани мешка Ибо высыпал мандарины на свою кровать. Яркие, оранжевые, большие! Он одновременно был рад так, что хохот прорывался наружу! И взволнован был ровно на столько же! Это было в январе прошлого года, в праздник… Сынён сидел в его комнате, на краю кровати, закрыв ладонями глаза, нагнувшись к коленям. Чтобы уж точно показать, что не смотрит! И улыбался он, конечно, при этом во весь рот. На нём была чудная, цветастая, с длинными кисточками-шнурками шапка, связанная, конечно же, его мамой… За окном бушевала настоящая метель, но дома было тепло, благо отопление от Города шпарило в трубах на совесть. И очень уютно... За окном только-только начинало темнеть, а фонарики на стене отдавали комнате свои тёплые тени - красные огоньки. - Всё, открывай глаза. А сердце: тук-тук, тук-тук… - Вау… Ибо! Глянь-ка, мандарины притащил! Это нам?! Сынён взял один и поднёс его к лицу. Закрыл глаза, вдохнул запах. Положил мандарин обратно. И посмотрел на него, на Ибо: - Тут много… Давай разделим на всех. Твои папа с мамой, наверное, тоже... - Нет. Мама с папой ели. У нас есть. Это - тебе. От меня. Оказывается не так просто, когда вот так… Да блять... Просто возьми уже и съешь! Возьми их, боже, просто возьми и съешь один ёбаный мандарин! - С праздником... Ибо начинал нервничать сильнее и уже стал прятать пальцы в длинных рукавах своей красной кофты: - Попробуй! И скажи, нравится или не очень сладкие? Сынён тогда отчего-то подвис, всматриваясь в ярко-оранжевую кожуру на покрывале: - Вкусно пахнут… - Пффф..., - закатил Ибо глаза к потолку, - Не нюхай, а пробуй! Он не выдержал и схватил тот самый мандарин, что был ранее в его руках. Оторвал брызнувшую маслом и ярким ароматом кожурку - она очень легко отходила от спелого фрукта - и уже очищенным передал обратно: - Ешь, пожалуйста, уже… Сынён послушал. Разделив мандарин, он положил одну его половину в рот и, пережёвывая мякоть, закрыл от удовольствия глаза: - Мммм… - Сладкие? - Очень, очень вкусно, - Сынён поднял вверх большие пальцы на обеих руках в знак одобрения… Нёни принялся чистить следующий мандарин. Он улыбался. И Ибо был счастлив. Отодвинув с кровати фрукты в сторону, он забрался, садясь на неё с ногами, в позу лотоса и, подперев щеку, просто смотрел. - Бери тоже, а то что я один обжираюсь. - Не-а, у нас ещё есть. - Ну съешь, пожалуйста… Давай один? Ибо взял ближайший к себе оранжевый шарик и вгрызся зубами прямо в кожуру. ...правда, очень сладкие… Он принёс вчера вечером два таких сереньких мешка. Один - подарил маме с папой, нагородив околесицы про то, что он выиграл их оба честно, на баттле перед праздником. А второй - оставил себе. Он бы их попробовал. Мама с папой всё равно бы оставили для него несколько штук. Ну, просто...вдруг у Нёни в этот праздник их дома нет. Сынён, наевшись мандаринов, уже составлял Ибо компанию полулёжа. Его шапка съехала на лоб и он просто стянул её с головы. Отросшие тёмные волосы посыпались на глаза... Сдул: - Ты купил их? - Мгм. Обменял на другую вещь. Ибо повернулся к окну: там уже стемнело и на самом деле было ничерта не видно… Точно так же он не видел, как смотрел на него Сынён. А если бы увидел, то ему стало бы не по себе… Ни родителям, ни Сынёну, не обязательно было знать каким путём у него оказались эти мандарины. Ибо открыл глаза. За окнами крайслера белый, холодный снег. … В середине пути мальчишка отключился. Чжань видел как он уснул, видел съедающую тоску в его закрывающихся глазах. Сяо Чжань смотрел и смотрел, не мог надолго отвести глаз - поглядывал на мирно спящего в зеркало. Не выспался... В сегодняшнюю ночь им обоим не удалось нормально выспаться. Редкий житель Новой Земли в эту ночь закрывал глаза больше чем на несколько часов… Ровно со 2 января 2284 года, когда новость о продолжении и процветании Рода человеческого была официально заявлена по новостным порталам, все праздники утратили свою годность. Всё было упразднено и забыто. Единственное напоминание человечеству о ценности жизни теперь праздновалось вторым днём второго месяца зимы. Жители Земли в тот день, зимой 2284 года, заметили и оценили, какой силой и умом обладал единственный сын Верховного Управляющего. А до этого момента - что? Что люди говорили? Что они находили в нём? Половина из восхваляющих сына Верховного сейчас желала отправить его вместе с виновными в 3105 учёными в Антарктику. Лишь за то, что он имел под своими рёбрами мягкое сердце… Закали свою сталь добела. Оступись один единственный раз и - конец, Сломают, растопчут грудь-клетку. Всё бьющееся и живое - разорвут. Кости - выплюнут. Нет, не подавятся. За что?! За то, что просил не казнить таких же, как все они, людей... Оступившихся. Непростительно. И, как позднее окажется… людей, закопавших остатки человечества в один день! Предательство было единственной истинной их ошибкой.

***

31 мая 2282 года. Спустя год после 3105. День, когда стало ясно, что человечество, возможно, доживает свои последние годы. Кабинет Нового Старшего генетика отдела ГМЦ. Кабинет доктора Чжан Исина. Красивая молодая девушка сидела у стола, прямо на кипенно-белом глянцевом полу, облокотившись о его же белоснежную спинку. Летний солнечный свет проходил через большие окна кабинета не сталкиваясь ни с одним из возможных препятствий. На девушке было лёгкое струящееся зелёное платье. Подстать уходящей весне и распустившейся зелени вокруг всего ГМЦ. Свежий зелёный росток, пробивающийся сквозь бетонные сваи. Её губы были выкрашены в красный цвет. Да и светлые глаза были окрашены почти в тот же оттенок. Вот только не косметикой, а долгими, горькими слезами сожалений. - Син-Син, ты ведь сможешь… Я как выучусь - помогу! Сразу возьмусь, не оставлю тебя! Мне совсем немножко осталось, экзамены вот сдам только... - девушка шмыгнула носом. Руки гладили голову и спину мужчины, что лежал на глянце пола, уткнувшись лицом в её коленки, покрытые зелёной тканью длинного платья. Исин вжался лицом в её ноги сильнее, поэтому и голос его звучал сейчас глухо: - Лизи... моя дорогая... Ты слышала, что люди говорят?! Я так стараюсь, я стараюсь! Ради них, для них… Для нас. А они... и меня в тюрьму… Что я неправильно сделал?! Ну что со мной не так?! - Говорят - не говорят, а кроме тебя некому за них бороться. Людям просто страшно, не слушай их…, - девушка тяжело сглотнула, - Спаси нас, Син-гэ… Ты должен найти выход. А я помогу. Наберём две команды? Мы же генетики, чёрт бы нас побрал! - девушка всплеснула руками, - Неужели всё зазря?! - она замотала головой из стороны в сторону, выпуская из причёски непослушные, слегка вьющиеся пряди, - А вот и нет, скажу я тебе. Ты - так вообще лучший из всех обучавшихся! Видел табличку на своей двери? “Старший генетик”! В свои двадцать два! Чувствуешь, как звучит? И отец твой тут совсем ни при чём. Непросто, да? - она всё ещё поглаживала по его белоснежному халату в надежде расслабить напряжённую линию плеч, - Одна команда будет из людей с многолетним опытом - основной. А другая… - девушка улыбнулась, - Как я и моё платье - зелёными. А? А то что же нам ещё делать... Парень поднял на неё свои глаза. Из них проливались на её зелёное платье непрошеные капли. Она его видела всяким, не было смысла их держать. Не вышло бы. Больно ему, страшно…как и всем остальным. Но... Отец в растерянности - Исин видел его таким первый раз. Он разбит. Так и получается, что... Некому сейчас кроме него бороться? Пришло время перенести часть бремени отца... ...на свою спину. Закаляй сталь. Не оступайся. Не отступай. Лизи смотрела на него. Она улыбалась ему сквозь мутную пелену. И Исин тоже... Глядя на неё, он улыбался всё увереннее и смелее. - Твоя очередь воевать, Син-Син… Он будет горд тобой. Он сам тебе это скажет! Вот увидишь. Парень закивал, утирая свои глаза. Совсем как в детстве… Её маленький спаситель Син-Син. Он снова со всем справится. Она это знает. Лизи в этом уверена. Ценой своей жизни - справится. Он - первый грудь под тесак и подставит. - Дорогая Лизи… Я испортил твоё прекрасное платье соплями… Исин сидел на коленях, пытаясь расправить скомканные складки подола, напрочь пропитанные его слезами: - Всё испортил... Ты только посмотри... Я возьму тебе новое. Точно такое же… - Конечно возьмёшь новое! - девушка остановила беспокойные руки, взяв их в свои, - Но только после того, как найдём... выход, - Лизи аккуратно поглаживала его сбитые костяшки, - И запомни. Слышишь меня, будущий правитель? - девушка ехидно прищурилась и очень ощутимо ткнула пальцем в грудь мужчины: - Я хочу белое! А внутри - тень ребёнка, что видел лишь один человек... Белое?