***
Все кажется невесомым и таким далеким. Ощущение жжения в легких, звуки на грани сознания. Корявые руки культиста хватают его за рубашку и вытаскивают из мутных вод. Он задыхается и кашляет, пока легкие пытаются вспомнить, как они должны работать. На улице темно, и Гарретту кажется, что он вот-вот уплывет куда-то далеко (прямо как рядом с Фейт в этих ее созданных Блажью галлюцинациях), но затем Джон оказывается перед ним, и голубые глаза удерживают на месте. Внезапно каждая мелочь становится для Гарретта ясной, как прозрение. Что помимо гнева и разочарования всегда был голод, который вспыхивал в Джоне, когда тот смотрел на него. Голод проявлялся в том, как он снова и снова хватал Гарретта за горло, сжимал, оставлял синяки, как предупреждение для других не трогать. Гарретт наконец-то понял. Он не знает, почему раньше это упускал. Так же внезапно, это знание вновь ускользает, когда Джон насильно возвращает его под воду. Синяки на синяках, вода в легких, теплые руки. Затем его снова вытаскивают, рука Джона погружается в волосы Гарретта и откидывает его голову назад, заставляя взглянуть на себя. Еще один кусочек головоломки, которую Гарретт, похоже, никак не может до конца собрать, хоть всеми силами и борется с Блажью. Джон, кажется, зациклен на том, чтобы Гарретт смотрел лишь на него. Видимо, это связано с тем, что тот ненавидит, когда его игнорируют. Если бы у Гарретта было достаточно времени, чтобы обдумать это, он смог бы во всем разобраться, но появляется Джозеф и два брата разговаривают, а он вздрагивает, потому что это слишком громко. Джозеф уходит, и Джон приближается к нему, наклоняется так, что его губы касаются уха Гарретта, когда он шепчет: «Ты мой». Он не запомнит ничего из этого, кроме слов, которые прошептал Джон, и даже в них он не будет полностью уверен. Действительно ли те были когда-либо сказаны или это всего лишь шутки подсознания, накачанного Блажью.***
Гарретт очнулся в кузове фургона с женщиной и мужчиной, которые тоже связаны, и одним культистом с винтовкой, охраняющим их. Во рту пересохло, шея болит, а на коже наверняка появятся синяки пурпурного и желтого цвета. «От места Очищения к месту Покаяния» — хмуро думает Гарретт и откидывается, прислонившись головой к металлическому каркасу грузовика. Он не хочет, чтобы Джон снова резал его. Двое других пленников разговаривают, но Гарретт все еще сонный и дезориентированный из-за Блажи, поэтому позволяет шуму окутать себя. Глаза открываются, когда эдемщик ударяет женщину прикладом своей винтовки, и внезапно раздается рев двигателя, скрежет металла о металл, и все они летят. Грузовик катится и катится, а они перекатываются внутри него, как внутри консервной банки. Гарретт в шоке смотрит на то место, где он вот-вот приземлится, и внезапно время, кажется, замедлилось. Угол, под которым он войдет, сломает ему шею. «Я снова умру» — думает он отстраненно. — «И я все еще не приблизился к разгадке». Время возвращается к своему обычному темпу, и все заканчивается через секунду. Он снова стоит в церкви. — В наручники его, салага.***
Самое сложное в этих временных петлях - добраться до моста. На сей раз Гарретту не так легко удается это сделать. После 98 раза он перестает считать. Потому что №98 был другим. Усталость от повторения всего этого снова, и снова, и снова сказалась на нем. Решив сделать то, что предлагает Джозеф, Гарретт игнорирует приказ Берка арестовать этого человека. Вместо этого он просто разворачивается и уходит, не сказав ни слова. Не обращая внимания на жаркий спор между Берком и Уайтхорсом, Гарретт распахивает двери церкви. Едва он делает несколько шагов наружу, как его встречает знакомый звук лопаты, ударяющейся о чей-то затылок. За исключением того, что это по его черепу только что пришелся удар лопаты. Он спотыкается, глаза широко раскрываются от шока, когда рука касается затылка и на ней остается кровь. Хадсон кричит что-то, еще более громкий и злобный крик раздается изнутри церкви, и Гарретт едва успевает обернуться, чтобы взглянуть на напавшего на него эдемщика с остекленевшими в религиозном экстазе глазами, когда лопата встречается с его лицом, а затем он возвращается церковь. Берк и Уайтхорс рядом с ним, как будто его только что не забили до смерти лопатой. В каком-то смысле он полагает, что и не забили, но убийственная головная боль, говорит об обратном. Похоже, Вселенная, или чем бы ни было то, что создает временные петли, не хочет, чтобы он уходил и игнорировал происходящее. Это единственный знак, который он получил относительно всей ситуации. И это только еще больше расстраивает, потому что не ясно, чего от него хотят. — В наручники его, салага. Гарретт возненавидел эти слова. Но он исполняет приказ, и игнорирует прожигающие его насквозь яркие глаза Джона. Иногда он задается вопросом, реально ли хоть что-то из этого… время, повторяющееся само себя… или это просто что-то, вызванное его разумом, а сам он все еще в бункере с пробитой головой, медленно умирает, пока мир горит.***
Гарретт снова пытается украсть запасной телефон, прежде чем угнать самолет Ника Рая. Задняя дверь как всегда открыта, но он останавливается в гостиной, осознавая, что не один в комнате. На этот раз Джон оказывается в собственном доме и сидит в темноте с почти пустой бутылкой виски. Гарретт придвигается ближе, неуверенный, спит ли тот или нет. Он протягивает руку, чтобы забрать бутылку, дабы та не выскользнула со звоном. Как только он касается руки мужчины, глаза Джона открываются, и тот хватает Гарретта за запястье. — Воровать у меня, помощник шерифа? Ты же знаешь, что воровство есть грех? — говорит Джон, его слова немного невнятны. Мужчина притягивает Гарретта ближе, и ему приходится вытянуть вторую руку, чтобы не упасть, но они все равно оказываются слишком близко друг к другу. Он чувствует запах виски. — Все, что ты делаешь, это только берешь, берешь и берешь. Гарретт правда не знает, как поступить в данной ситуации, кроме как тупо уставиться на Вестника. — Я не люблю, когда меня игнорируют, помощник. А затем есть только теплые губы на его губах в напористом поцелуе. Своего рода отчаянный поцелуй человека, что годами ждал этого шанса и не хотел его упускать, и по спине Гарретта пробегают мурашки. Ему это нравится. Ему это слишком нравится. Слова Аделаиды и Акулы снова и снова преследуют, когда он кусается в ответ, а кусает он достаточно сильно, чтобы прокусить губу Джона. «Ты мой» Они отстраняются друг от друга со вкусом меди на губах, и Джон так крепко сжимает запястье Гарретта, что на нем определенно останутся синяки по форме пальцев. Гарретт не вырывается, лишь наблюдает, завороженный, как Джон облизывает окровавленную губу. Через несколько мгновений мужчина забирает бутылку виски, отпускает Гарретта и сует ему в руку свой запасной телефон. — Возьми это. Бери телефон, садись в самолет и улетай, — в оцепенении приказывает Джон и делает глоток виски. Усталость и возраст не по годам отражаются на лице. — Чт… — Ты что, оглох? Просто бери и проваливай, я устал на тебя смотреть. Гарретт бросает последний взгляд на Джона, видит разочарование и гнев, бьющиеся у того под кожей, подергивание руки, как будто тот сдерживается, чтобы не протянуть ее, и не последовать за ним. А затем он выскакивает за дверь в ночь.