Каждый день не дает мне спать, Не дает мне есть, Этот хитрый лис кладет на лопатки. Чернила - Thomas Mraz.
***
Антон думает, что Леха — пиздец. Думает так он уже больше десяти лет, ведь они со Смирнягой в своем ебанутом дуэте вовсю переживали то взлеты на «Уральских Авиалиниях», то падения по лестнице адекватности, морали и финансового благополучия прямиком в подвальное помещение — в общем и целом накопилось немало экстремальных переживаний. Да что там накопилось, скорее, накипело! Леха тот еще генератор охуитительных идей в духе: «Антон, расклад такой — я делаю странную, смущающую хуйню на сцене, ты — краснеешь». Вот такой вот Смирняга массовик-затейник: мужику четвертый десяток, но шило из задницы так никуда и не исчезло. Кстати, о задницах. — Здесь та еще задница! — Леха почти ноет ему в трубку и драматично сопит так, что из динамика доносятся душераздирающие помехи и скрежет. Антон ошалело отстраняется и моргает раз, другой, потом усмехается трубке как-то нервно. — Тебе заняться нечем, Лех? — Антон переводит взгляд на наручные часы, оказывается, что до Владика лететь целых 8 часов, плюс сорок минут до самого рейса. Так вышло, что лететь им пришлось раздельно, потому что Бандерас долбаеб (по заветам Смирнова, конечно же) и проебал рейс вовремя, приходилось теперь молиться всем известным и не очень богам, чтобы из самолета такси доставило его аккурат вовремя, иначе нос ему точно откусят, потом смачно сожрут и не подавятся. — А че я тут делать-то должен один по-твоему? Плевать в потолок или дрочить? — Смирнов обычно заводился с полоборота и сейчас его тон уже плавно переходил в излюбленное «я сука и че ты мне сделаешь я в другом городе». Антон на это мог только устало выдохнуть. — Леш, поплюй, но только в руку и подрочи уже, хоть расслабишься! Ты что опять такой психованный, а? — Иванов поднимается на ноги, чтобы с удовольствием прогнуться в спине и хрустнуть позвонками — впереди не самые приятные часы в его жизни, а перед смертью, как говориться, не надышишься. — Хуй на, Антоша! Хуй на! — Смирнов сначала свирепо сопит в трубку, а потом как-то успокаивается, весь сдувается, будто воздушный шарик — такой миленький, розовый с сердечками. Смирнов хоть так и не разучился бычить на старших, но парнем был отходчивым. Отличным парнем, если уж на то пошло. — Успокоился? — Антон решает топать в ту сторону, где ему предположительно продадут дорогущую и разбавленную жижу, которая здесь почему-то именовалась кофе. Лучше, чем ничего. Ага, стоило такую табличку повесить над дюжиной последних выпусков «Камеди Клаб», ей-богу. — Не-а, завелся и, кстати, что на тебе надето? — Леша хмыкает, а Антон, расплатившись, давится горячей жижей. Лешенька снова забыл свою голову дома, прямо, блядь, под супружеской кроватью — лежит там одиноко и пылится, бедная, лохматая головушка. — Так кружевное белье, естественно, такое с рюшами, — Иванов прочищает горло и сдвигает брови к переносице, не нравится ему, когда ситуация всякий раз принимает такие охуевшие в край обороты. — Погоди… — просит Антон, когда слышит тяжелое дыхание в трубке, и подошвы ботинок тогда буквально приклеиваются к полу, а спина мгновенное потеет. Ему сразу приходится понизить голос и воровато осмотреться, чтобы рядом не было любопытных долбаебов. — Ты там реально дрочишь что ли, Лех?! — Если бы с помощью гневного шепота можно было рубить головы, как гильотиной, Смирнов бы…да ничего бы Смирнову не было! Нет головы — нет, сука, проблем! — Ага-а, — Леха шумно вздыхает, а потом чуть усмехается — отдаленно слышно, как шуршит ткань. — Как ты и советовал… — Блядь! Совсем уже ебнулся наш Алеша! Все! Я кладу трубку, балда! — Кожа лица Антона по цвету уже сливается с ярко-красным чехлом его новенького яблокофона, а в животе все-таки что-то стремительно ухает в пропасть, но на «отбой» нажать сил почему-то совсем нет — любопытство ведь не порок или…? Противный голосок в голове назойливо пищит очередное за эти веселые годы обзывалово в духе «вот ты пидор, конечно, гы-гы», про Смирнягу он вообще старается не думать сейчас, потому что у Бандераса слишком богатое воображение. — Ой, да ладно тебе, — Леха снова игриво хихикает, шумно втянув воздух через нос, а потом обманчиво лениво тянет: — Только не строй из себя ссыкуху, дружище, мы и не такое вытворяли. Антону хочется заорать на весь аэропорт: «не мы, а ты!», но справедливости ради, под большим алкогольным градусом можно многое сделать, а потом оправдывать себя еще бесконечное количество раз. Напряжение между ними начинает висеть в воздухе тяжелым камнем, который оказывается на антоновой шее — главное постараться потом не утопиться в унитазе после пережитого, а ведь впереди восьмичасовой перелет… — Антон… — Леха начинает как-то загнанно дышать, а голос его становится заметно ниже, словно бы на грани. — Ты, блядь, совсем не вовремя заткнулся, я… — Эй, да хорош уже! — Иванов, откровенно не соображая, начинает материться во весь голос и, убедившись, что любопытных ушей по-прежнему рядом нет, стремительно направляется в сторону мужского туалета. В груди становится заметно теснее, прямо, как в неудобных джинсах, чтоб его! — Я же тебя прибью, полудурок, клянусь я… «Безвольная ты тряпка, Иванов, просто заверши звонок!» — Ох, да, поори на меня еще, вот так… — Смирнов без стеснения, как только он один умеет — откровенно по-шлюшьи — постанывает в трубку, а шорох белья и другие смущающие звуки совсем не помогают абстрагироваться от происходящего. Иванов теперь уже не до конца уверен, чего хочет больше: чтобы это скорее прекратилось или чтобы подольше не заканчивалось. — Ты так забавно ругаешься, придурок, блядь…да-а-а… Тох, мне немного еще… Телефон чуть ли не выскальзывает из вспотевшей ладони, когда Иванов все-таки находит в себе силы отключить его ко всем чертям, ведь по сему дело на другом конце России доходит до кульминации. Антон думает, что Леха — пиздец. Оказаться со стояком в кабинке общественного туалета аэропорта — то еще веселье, знаете ли, особенно, когда до вылета остается совсем ничего. Антон беспомощно прикладывает руки к лицу и беззвучно орет внутри себя. Возбуждение ни хрена не спадает и тогда он, по-прежнему матеря все на свете (Смирнягу особенно!), со злостью дергает ремень штанов, а потом получается только задыхаться и быстро двигать рукой, панически отгоняя из мыслей все ебанутое, что происходило ранее. Отгонять выходило, предсказуемо, паршиво, ведь Антону совсем не повезло знать, какое обычно лицо у Смиргяни, когда тот кончает. И это совсем, блядь, не облегчало ситуацию. Чуть позже уже справившись с собой и с обширным возмущением после пережитого, будучи в самолете, пока стюардесса занята и не смотрит, Иванов решает все-таки включить телефон и первое, что он там видит — сообщение от Смирнова. Спустя пару минут, скрипнув зубами, Антон все-таки сдается. Фотка. Там дурацкая фотка Смирняги. Тот без футболки с голым торсом, растрепанными волосами и глумливой ухмылочкой демонстрирует свой средний палец. Хорошо хоть, больше ничего не демонстрирует, с него ведь станется. Жизнь Антона — хуердия, раз нюдсы ему отправляют не восторженные, молоденькие фанатки в директ инстаграмма и даже не любимая жена, а лучший друг и коллега Алешенька Смирнов. Антон качает головой и улыбается, ведь помимо тупой злости и стыда следом всегда появляется что-то теплое и горячее — слишком уж сильное, большое чувство. Как и всегда, Антон не хочет долго над ним раздумывать — он боится, поэтому чуть апатично вчитывается в сообщение под фотографией. «БАНДЕРАС — ЛОХ». Сам лох, думает Антон, невесело хмыкнув, и ничего в ответ не отправляет. А потом, уже позже и позже и позже, удерживая друга за вспотевшую шею, понимает, что действительно лох, ведь угораздило же со Смирнягой вот так вляпаться…как же сильно-то, блядь, их обоих угораздило. После финала, когда под веками начинают плясать черные мушки, а Леха оставляет свою горячую улыбку на антоновых губах и проводит широкой ладонью по влажному животу, он смеется, смеется и смеется… Антон все это время думает — пиздец.