Путь к смирению

      Драко покинул поле боя. С позором ли или же с почётом, со страхом или с гордостью, потому ли, что любил семью или лишь из-за трусости — уже неважно. Он оставил Хогвартс позади.       За спиной его битва не закончилась. Она, быть может, ещё только началась. Наверное, она принесёт ещё много жертв, ведь Тёмному Лорду недостаточно тех страданий, что он уже причинил. Тёмный Лорд вовсе не самый могущественный волшебник. Тёмный Лорд — монстр. Тёмный Лорд — убийца. Он превратил детство и юность множества волшебников и волшебниц в боль, погрузил их в страх и скорбь. Он уничтожил детей, и хоть и убил не всех, тех, кого оставил в живых, разрушил изнутри. Навсегда. Разрушил Драко Малфоя.       «Служить Тёмному Лорду — великая честь.»       «Ты можешь гордиться тем, что был выбран им.»       «Ты — избранный самим лордом Волдемортом.»       В воздухе ещё стояла чёрная пыль, перемешанная с пеплом, которая вызывала перхоту. Осаждаясь на ресницах, пылинки попадали в глаза и застилали взор желтовато-серым грязным подобием дымки. Драко шагал по мосту, вцепившись в руку Нарциссы. Под ногами валялись обломки, на них нередко виднелись засохшие бордовые капли крови. Он не просто уходил, он бежал прочь, поджав хвост. Стыд за свою трусость начал моментально разъедать его изнутри. Он зажмурил глаза с надеждой, что это поможет не думать и не чувствовать.       — Ничего, родной… — шептала Нарцисса, поглаживая сына по голове трясущейся рукой и с трепетом поцеловав его в белобрысую макушку. — Всё хорошо…       Эхом её голос разносился в его юной голове. Он дребезжал, словно старая гитарная струна, заставлял сжимать зубы и жмуриться, но вовсе не потому, что был неприятен и травмировал слух — лишь потому, что лгал.       Малфой удалялся от Хогвартса всё дальше и дальше. Он шагал вперёд, но чувствовал непреодолимое желание обернуться, взглянуть на него всего ещё один раз. Зачем?.. Хогвартс ведь жалкое подобие школы… Драко сжал руки в кулаки. Дикое раздражение накрыло его из-за непоследовательности собственных чувств. Он не понимал, как то, что творится внутри, может не соответствовать наружности. Но вскоре поймёт.       Прошло пару месяцев. День за окном сменялся ночью. Жизнь продолжалась, хоть волшебный мир ещё и зализывал раны. Увечья, нанесённые Хогвартсу, имели ужасающий масштаб, но и они были поправимы. Многое проходит со временем. Порезы затягиваются, боль притупляется, забываются обиды, преодолевается горе. В оплаканной земле снова прорастает трава, пробиваясь даже через слои крови, слёз и страха.       Можно вырастить цветы, восстановить здание, залечить ранения… Но нельзя скрепить расколотую душу, как бы Драко Малфой не пытался.       Нарцисса любила единственного сына безумно и нежно, но ужасалась, видя в нём его отца. Сколько любви она ему не дарила, сколько добрых слов не говорила, как ни заботилась, её сын становился всё злее, жестче и циничнее. Нарцисса не видела или же не хотела видеть, но душа его давно уже подвергалась процессу гниения. Словно окоченевший серый труп, она разлагалась, притягивая к себе мерзких таких же гнилых существ. Отвратительный запах распадающейся плоти не позволял приближаться к ней ни одной живой душе. К тому же она выделяла трупный яд, который отравлял тех, кто пытался тронуть её. Но, так как сам Драко был жив, процесс этот можно было остановить, стоило только по-настоящему захотеть. Только вот Нарцисса утомилась. Женщина ведь знала, что сама она несильно лучше ни своего сына, ни мужа. Она не видела возможности спасти своего ребёнка. Она была вынуждена признать безнадёжность ситуации, а это разрывало её сердце в клочья. Душа Нарциссы ведь тоже сгнила давным-давно в этой семье. В первую очередь её и Люциуса трупный яд изничтожил Драко.       Минуло ещё два месяца. Всё реже Драко выходил из своей комнаты с серыми стенами, кажущимися сейчас ещё более невзрачными. Он отказывался от еды, избегал домочадцев… Семье казалось, что их ребёнок всего лишь медленно приходит в себя. Они решили дать ему время. Но они явно смотрели недостаточно глубоко. Никто не видел, как мир юного Драко рушится.       Когда пролетели однотонные, туманные, томительные несколько месяцев, когда прошло уже более полугода, Малфой перестал сопротивляться атакующим его голову мыслям. Он часто сидел на холодном подоконнике, прислонившись лбом к ледяному стеклу и пустым взглядом смотрел в никуда. Никто не мог и представить, что творилось у него внутри. Теперь, когда он преодолел страх перед собственными мыслями, он впустил в голову её — ненависть к себе. Он не хотел смотреть на своё отражение в зеркале: он презирал в себе всё.       Драко отчаянно не хотел смириться с тем, что эта рука с чёрной меткой, эти опустевшие глаза и потемневшая душа принадлежат ему. Он наконец-то ощутил, как разваливается его душа, как тело усопшего, но мириться с этим не желал. Борьба в мире магии закончена, а внутри у Драко только началась.       День за днём он сидел на своём подоконнике и размышлял. Он болезненно исхудал, бледность его кожи перестала быть аристократичной. Мысли пытали его. Ночами блондин лежал на спине, вытаращив глаза в потолок, и подвергался пыткам. Вскоре он узнал ту, которая мучила его — он признал, что это был никто иной, как сама совесть.       Но голубоглазый юноша не верил ей. Он закрывал лицо руками и тихо шептал:       — Замолчи, прошу, оставь меня…       Но она не унималась. Словно наконец-то она схватила его, впервые за его быструю недлинную жизнь, и не собиралась отпускать. Она связала его в свои колючие верёвки, которое царапали кожу и проникали внутрь — к самому сердцу. Они напоминали Драко всё, абсолютно всё. Они нашёптывали: «Внутри у тебя ничего не осталось, Драко.»       Но Драко не слушал. Он отрицал всё, что они ему говорили. И с каждым днём война внутри него ожесточалась.       Но были ли у него силы вести её?.. Был ли он для этого слишком слаб, слишком ли избалован или изнежен? Или, скажете, труслив? А, может быть, всего лишь одинок?.. Малфой идёт на дно, и он не знает, как это — слышать чей-то голос, зовущий тебя всплыть. Он чувствовал, как захлёбывался, как тело его уходит всё глубже и глубже. Но Драко так не хотел верить в то, что это его лёгкие медленно наполняются водой, он стискивал зубы и не давал себе захлебнуться. Это не я. Не я держал палочку, направленную на АльбусаДамблдора. Не я чинил исчезательный шкаф за спиной у всего Хогвартса. Не я сидел за одним столом с Волан-Де-Мортом. Не я…       Когда же эмоций становилось больше, чем живой человек был способен вместить в себе и укротить, юноша, обескураженный, зарывался лицом в подушку по ночам. Из груди его неконтролируемо вырывался жалобный негромкий стон, потому что на душераздирающую истерику сил у Драко не было. Он ночи напролёт тихо скулил от нестерпимой абсолютно физически ощутимой боли в юной груди.       Но и этого никто не видел. Малфой почти целый год загибался в своей комнате от страшного недуга, напавшего на него. Состояние это не становилось менее тягостным, но зато превратилось для блондина в обыденность. Юноша всегда молчал за обедом, он прекратил читать книги, не участвовал в семейных дискуссиях, иногда даже предпочитал им убирать грязные тарелки со стола, ощущая при этом едкое неодобрение родителей. Взгляд его, отрешённый, жуткий и даже в какой-то мере иступлённый, отпугивал всех окружающих.       Драко совсем изолировался от людей: он часто расхаживал по коридорам имения Малфоев всё с тем же взором. Хотя шёл уже второй год после всего произошедшего, мысли в белобрысой голове не заканчивались и даже не повторялись, ведь так много было в прозябании Драко необдуманно. Жизнь вокруг по сути своей несильно изменилась: вот его мать, вот отец, а вот прислуга. И все ведут себя так, как прежде. И вот Люциус Малфой всё так же заносчив, хотя и знает, что проиграл крупный бой, знает, что не отмыться ему больше от грязи, от крови, от позора, в который он окунулся по собственной воле, вернее даже с превеликим удовольствием. Хотя всё вокруг явственно давало понять, что житьё-бытьё никак не поменялась и продолжает мирно течь, Драко видел теперь всё совсем иначе.       Он в первую очередь по-другому смотрел на своего отца. Почему я любил этого человека? Почему жаждал подражать ему? Почему не остановил его, когда он разрушал меня? Нет же, я совсем не он, моя душа ещё не так зачерствела, не стала так чванна и алчна, подобно его душе. Драко прятал взгляд при виде Люциуса, а затем невзначай спрашивал себя о причине такого поведения. И он, неохотно закрывая глаза на гордость и надменность свою, приходил к выводу: он до дрожи боится увидеть в Люциусе Малфое, будто бы в зеркале, себя. От одной только мысли о том, как сильно они похожи, Драко наполняла буря отрицания. Отрицания с каждым днём накапливалось в нём всё больше, оно отравляло тело Драко, а с ним и его мысли и чувства. Он отказывался признавать очевидный факт: неизбежную смерть своей души.       Шло время, но Драко не переставал хворать этой ужасной душевной болезнью. Даже через годы его эмоции не перестали терзать его. Они лишь становились немного более очевидными. Только именно эта очевидность драла душу сильнее, будто колючий терновник заточил её в своих ветвях и каждую попытку освободиться превращал в нестерпимые истязания.       Из мальчика Драко превращался в молодого мужчину, но окреп он лишь снаружи, а не внутри. Одна зима за окном сменялась другой. Через несколько лет Драко познакомился с женщиной по имени Астории Гринграсс — впоследствии она и стала его женой, о чём вскоре пожалела.       Хотя время и прошло, оно не излечило Драко. Он терялся в жизни, терялся в своих размышлениях. Целых шесть лет подобно скоростному поезду унеслось вдаль, а переживания никуда не делись. Малфой всё ещё отказывался верить в то, что был участником войны, бесславно занимая при этом тёмную сторону. Мысли менялись, а отрицание нет. До того момента, пока оно не заставило Драко ощущать злобу. Он давно был на дне, хотя и отрицал факт, что тонет. Теперь же он принялся разъярённо, но бессмысленно барахтаться. Чувство это перевернуло мироощущение с ног на голову. Малфой устал опровергать свою сущность. Но и принимать её он не собирался. Он был разгневан тем, что он — Драко Малфой. Это ощущение не появилось внезапно, оно зрело все эти годы в его и без того отравленной груди. Оно было в его естестве, он неизбежно должен был перейти от отрицания к гневу.       Драко не раз начинал кричать на жену без причины. Особенно сильно злился он в случае, если она говорила о его семье. Стоило ему услышать о своём отце лишь только малейшее упоминание, и тотчас он окатывал Асторию презрительным ледяным взглядом, от которого её трясло. Годами она искала проблему в себе, затем совершенно выбилась из сил и свыклась с безрадостностью собственного брака. Она ничего не знала. Она не могла представить, что вышла замуж за останки, а не за человека вовсе. Возможно, Астория хотела бы спасти его, если бы знала от чего. Но спустя столько лет появилась проблема совсем иная: Малфой сам не считал себя достойным прощения, сострадания, искупления, и это в том числе гневило его всё сильнее.       Конечно, этот гнев выплёскивался на родителей при каждой встрече. Если рядом с ним была жена, Малфой старался держаться более-менее спокойно, хотя все чувства его выдавали грустные глаза. Оставаясь же один на один со своей семьёй Драко не мог молчать — он одолевал их бурей своей неподконтрольной ярости.       — Вы ничтожества! И в такое же ничтожество вы превратили меня!       Глаза его невольно наполнялись слезами. Они ведь были ключом ко всему. Если только кто-нибудь хотел бы разобраться в Драко, он заглянул бы поглубже в его лазурные глаза и увидел бы, что за их печальной кристальной чистотой прячется мерзкий тлен. Внутри Драко — кострище, а там, как известно, ничто живое вырасти не может. Огонь навечно превращает почву в безжизненный кусок грязи. Именно это навязанная жестокость, злоба, презрение, непонимание и одиночество делает с человеком.       Вот только никто в этом мире по-настоящему не желал разобраться в Драко. Он в гордом одиночестве спрашивал: почему? Неужели всё пережитое было дано ему для того, чтобы он провёл остаток дней своих в истязаниях?..       Почему же именно он?!       Малфой всё ждал облегчения. Ждал его и через семь лет, и через восемь, и даже через девять… Но оно не приходило, даже когда у него родился маленький сын. Каждое утро, стоило Драко открыть глаза, он снова отправлялся в пыточную камеру своих воспоминаний, мыслей и рассуждений. Нет, Драко больше не рыдал в подушку. Порой, не в силах вынести очередных пыток, он, как одержимый, бил кулаком об стену, да так сильно, что боль от костяшек отдавалась в самое плечо, и, чтобы не вскрикнуть, ему приходилось зажимать рот ладонью. Однажды он даже разбил зеркало. Он смотрел в него так долго, что разум его охватила ненависть и ярость до самого предела. Он весь закипел мыслью о том, что жизнь его могла бы сложиться совершенно иначе. Кто-то должен был лишь не дать Драко разрушить свою тогда ещё живую душу. Ведь не всегда человек может справиться сам…       Драко нередко отвлекался от негодований и задумывался, глубоко-глубоко уходя в себя. Он в такие моменты пыталась убедить себя не жить прошлым. Но невозможно выбросить прошлое из жизни, будто бы его и не было, особенно если в прошлом ты приносил страдания другим людям. Забыть о прошлом нельзя, ведь без него ты бы не был тем, кто ты сейчас, нравится тебе это или нет.       С годами гнев Драко переставал быть столь необузданным. Вот Малфою уже перевалило за тридцать. Он был уставшим от жизни измотанным душевными терзаниями человеком, мотающим срок в тюрьме сожалений. Из-за этой усталости в голове у него иногда зарождалась мысль о том, что он мог бы простить себя, если попробует не делать ошибок впредь. Драко ведь отлично знал: главный враг его — он сам. И вот он принялся ненароком пытаться договориться сам с собой.       Каждый раз, когда он обращался со своим сыном так, как никогда не поступил бы отец с самим Драко, он мысленно делал пометку, а затем предъявлял себе же: «Видишь, я ведь стараюсь. Давай же сторгуемся, совесть, и ты наконец отставишь меня в покое.» Он уже не так активно барахтался в озере, он теперь молил его дать ему ещё один шанс или хотя бы отсрочку…       Но совесть не желала идти с ним на сделку, ведь сам Драко недостаточно искренне просил её. В глубоком своём тёмном подсознании Малфой наказывал себя. Может быть, только это желание не позволяло черноте окончательно поглотить мужчину, ведь истинное зло никогда не признает себя злом.              Когда пришло время провожать маленького сына в Хогвартс, Малфой с необычайной тяжестью шагал по перрону, стараясь не смотреть на поезд. Здесь было слишком яркое напоминание о его детстве и юности, которые он так бы хотел вернуть и изменить. Но вот двери вагонов с грохотом захлопнулись, и поезд поехал, увозя маленького Скорпиуса в новую жизнь. Драко грустно оглядел перрон платформы девять и три четверти. Среди похожих друг на друга машущих руками своим детям людей в серых пальто, с растроганными улыбками на лице и слезами на глазах блондин вдруг рассмотрел знакомое лицо. Он встретился взглядом с невысоким шатеном в знакомых до боли очках. Они несколько минут смотрели друг на друга, и Драко вдруг даже показалось, что губы его вытягиваются в беззаботной улыбке. Поттер же смотрел на него взглядом спокойным, зрелым и весьма сухим. Мысли со скоростью света носились в голове Малфоя, а сердце его забилось быстрее. Но вот мгновение это подошло к концу, Гарри отвёл взгляд, а Драко ощутил, как в груди вдруг опустело. Улыбка сошла с его лица, забрав с собой последние отблески света из его голубых глаз. Драко захотелось закричать, но сил на крик у него не было. Ему на минуту показалось, что, вернувшись домой, ему не останется ничего, как взять в руку револьвер, лежащий в ящике его стола, и пустить пулю себе в лоб быстро и без раздумий. Нужно только сделать это так, чтобы перед глазами не проносилось никаких картинок из жизни — они болезненнее той пули, что пробьёт ему череп.       Блондин закрыл глаза. Что же это я?.. Он положил руки в карманы, мысленно уговаривая себя остановиться. Но совесть вдруг словно плетью принялась необузданно избивать его, желая услышать рыдания и мольбу о пощаде. Он в глазах Гарри вдруг снова увидел всё, в чём виновен. Это лишь усугубило травмы.       Теперь, когда Скорпиус большую часть года проводил в Хогвартсе, дела пошли ещё хуже, если что-то может быть хуже. Астория и Драко не разговаривали неделями. Она больше не пыталась помочь ему, она не боялась его, не жалела — она была зла за то, во что он превратил её жизнь и её саму. Женщина не устраивала мужу скандалов, не демонстрировала ему картинную обиду. Она лишь молча смотрела на то, как он закрывается в своём кабинете и исчезает там порой на сутки. Иногда Астория, конечно, чувствовала необычайно сильную любовь к этому человеку, например, когда поздней ночью он наконец-то приходил в постель, как можно тише ложился спиной к ней на самый край и тяжело дышал. В такие моменты она с трепетом прикасалась к его спине, поглаживала по плечам, зарывалась пальцами в светлые волосы, нежно целовала его шею. Женщина безмолвно проливала слёзы. Она могла даже прошептать ему на ухо, что любит его и крепко обнять. Драко слышал всё это. Он ощущал. Он знал, что причиняет ей боль. Он видел, что превращается в своего отца, а, быть может, даже в кого похуже. Но Малфой должен был признаться сам себе: он не любит свою жену. Факт этот приносил только большие мучения.       Он устал бороться, устал пытаться уговорить самого себя остановиться. Если предыдущие двадцать пять лет Драко не прожил ни минуты, не думая, то теперь внутренние голоса наконец-то замолчали. Осталась только чёрная пыль, зависшая туманом в его голове, прямо как та, окружившая Хогвартс в тот день двадцать пять лет назад. В тот день, когда всё закончилось. Всё, включая душу Драко.       Малфой постарел внешне сильнее, чем должен был. Ему было слегка только за сорок, а он был подобен старику. Теперь он целые дни мог провести, бездвижно сидя за столом, мог пролежать в постели, а мог просидеть в саду под дождём. Астория, захлёбываясь рыданиями, рассказывала родителям, что Драко стал, словно «мебель». Он не разговаривал с ней, мало общался с сыном и никого не хотел видеть. Он чах сам и угнетал её.       Однажды, зимним утром, она решила, что так продолжаться больше не может. Когда Драко проснулся, её уже не было. Она оставила лишь короткую записку, в которой писала, что не может больше выдерживать его вечной апатии, его агрессии, его равнодушия, его всего, признаться честно… Драко читал записку, но понимал от силы одно слово из десяти. Он замечательно знал, что она во всём была права: все её обвинения были справедливы. Малфой медленно опустился на стул, дочитав письмо в пятый раз. Колени и руки его тряслись, но в груди не дрогнуло ровным счёт ничего. Он знал, что это случится рано или поздно. Внутри он очерствел слишком сильно, чтобы проронить сейчас хотя бы слезу.       Теперь тотальная тишина большого дома примкнула к той, что стояла в его голове, одиночество окружило его со всех сторон, снаружи и изнутри. Всё вокруг опустело, включая его самого. Наступила окончательная и бесповоротная депрессия.       Когда мужчина теперь погружался в раздумья, его взгляд больше почти не менялся, он становился только более тоскливым. Теперь думал он обо всём в глухом отчаянии, более близком к тихой печали, смотря в одну точку в стене. Руки его даже не тянулись больше к револьверу — чтобы застрелиться, нужно жаждать уйти из жизни. Для Драко же смерть не была ожидаемой, ему казалось, что он и не заметит, как она наступит — так глубоко погрузилась во тьму его тленная жизнь. Он погрузился на дно, и силы у него остались лишь на то, чтобы горевать.       Его душа уже совсем развалилась, черви давно изъели его сердце, и состояло оно теперь из одних дыр. От этой гнили уже не исходило запаха, на неё даже не летели питающиеся ею твари — она уже стала частью земли, простым перегноем, каким станет каждый из нас однажды. Тело Драко наконец-то превратилось в пустой саркофаг. Оно было способно только ненавидеть, в первую очередь себя. Следующие годы Малфой проводил совсем один. Редкие гости в виде его семьи появлялись на его пороге, безмолвно ужасались его виду и старались провести в этом доме как можно меньше времени — с Драко было физически тяжко находиться в одной комнате. Он изредка видел сына, но искренне радовался каждому его появлению. Каждый раз один лишь факт придавал невзрачной жизни немного смысла: Скорпиус был совсем не похож на него. Порой, в особенности если на улице лил ливень, Драко позволял себе беззвучно расплакаться, сидя на скамейке в саду. Слёзы смешивались с дождевыми каплями, и он мог лгать себе, что вовсе не плачет и нет у него никаких чувств, а на лице его — дождевая вода. Хотя, пожалуй, и не было в этом смысла, ведь чувства и вправду стали редкими посетителями.       Спустя тридцать мучительных лет, сложных назвать нормальной жизнью, Драко вовсе перестал покидать своё имение. Он и прежде выходил за его пределы изредка и весьма неохотно, но теперь он совсем не видел интереса в том мире снаружи. Он давным-давно уволил весь персонал. Сутками он сидел за пустым длинным столом совершенно один и вспоминал. Он больше не отвергал воспоминания, да и не терзали они его так страшно. Сейчас на глазах Драко выступали безмолвные слёзы, и он тихо оплакивал свою скончавшуюся много-много лет назад душу.       Малфой совсем затухал. С каждым днём ему становилось физически тяжелее вставать, есть и пить. Его лицо разучилось показывать эмоции, а голубые глаза посерели. Можно верить, а можно нет, но тело Драко будто бы следовало за его душой. Оно умирало. Его не могла спасти магия, не помогли бы ему ни зелья, ни заклинания, ни даже маггловские методы лечения. Возможно, Бог устал смотреть на тяжкое прозябание Драко и считал гуманным прекратить его.       Иногда Астории приходилось ухаживать за Драко, ведь он мог сутками не вставать из постели. Он изредка разговаривал с ней: несвязно умозаключал, как нещадно могут расправиться с человеком совершённые им ошибки. Из эмоций в его словах остались только тоска да сожаление.       Совесть сумела физически убить Драко Малфоя. Его сердце билось хуже, чем должно было, печень не могла достаточно хорошо фильтровать кровь, почки уже не очищали организм в необходимой степени, а лёгкие не приносили телу столько кислорода, сколько требовалось. Сильного волшебника убивало не проклятие и не яд — его убивала душа. А он не был против. Землистое его лицо иногда подёргивалось, когда в голову вновь забредали мысли. Каждая из них наполняла его сухой горечью, которая до конца никогда его не покидала. Она обуевала его волнами, и всякий раз сила их усиливалась и захлёстывала его, нанося болезненные удары по лицу, заставляя глотать и едва не захлёбываться. В один день же всё-таки этой грусти наконец стало слишком много. Драко и вправду стало казаться, будто она наполняет его лёгкие, клокочет в них, не давая места воздуху и утягивает всё глубже и глубже, навлекая темноту на глаза.       Драко в этот чудный весенний день сидел в плетённом кресле, держа в руках свою волшебную палочку, которой пользовался так редко, и слушал пение птиц, чувствуя себя иначе, чем прежде — не хуже и не лучше, лишь иначе. Сложно сказать, приятно ли, когда смерть медленно подползает и едва касается твоей руки, чтобы позвать с собой, или же нет. Он услышал шаги. Малфой нехотя открыл глаза и тут увидел то, во что не сразу поверил. К нему медленно приближался мужчина невысокого роста. Лицо его было покрыто щетиной, на носу от солнечных лучей бликовали очки. Он подошёл совсем близко и навис над Драко. Солнечный свет обрамлял его, и казалось, словно Гарри Поттер спустился к нему с самых небес. Гарри немного улыбнулся ему.       — Плохо выглядишь, Малфой. — сказал он своим мягким голосом, хоть и изменившимся с последней их встречи, но оставшимся тем же.       Драко долго молча смотрел на него. Им не нужно было разговаривать — глаза делали всё за них. Взглядом Драко благодарил и живо просил прощения, а Гарри не делал ничего, он только лишь понимал, а что ещё нужно человеку для счастья, как не понимание?.. Выражение глаз Поттера уже не было столь сухим, каким оно было тогда, на перроне. Напротив, оно сделалось мягким.       Малфой медленно поднялся с кресла на ноги и замер перед шатеном. Он едва мог стоять. Поттер проводил его внутрь дома. Они присели на кушетку. Драко впервые смотрел на Гарри глазами, полными сожаления.       — Прости меня, Гарри Поттер. — сказал Драко дрожащим голосом. Гарри медленно поднял на него свои глаза и долго смотрел. Затем же он улыбнулся. Показалось на минуту, как будто им снова по одиннадцать лет, как будто жизнь ещё впереди, как будто Драко не знает Гарри, а Гарри — Драко.       — Знаешь, жизнь у меня вышла такая неудачная… — протянул Малфой, отвернувшись от шатена. — Я ещё в тот день думал, что должен всё оставить позади, но не сумел… А ты? Ты сумел?..       Гарри уставился в пол и медленно помотал головой. Они помолчали некоторое время, прежде чем Мальчик, который выжил снова подал голос.       — Всё в порядке, Драко. — сказал он, чуть ли не впервые произнеся его имя. И рука его коснулась худой руки блондина.       Всё в порядке. После всего того, что случилось больше тридцати лет назад, всех ужасов, всех бед, всех разрушений, в которых был виновен в том числе и Драко, Гарри говорит ему, что всё в порядке… Драко все эти годы думал, что же нужно ему, чтобы успокоиться. «Всё в порядке…»       И Малфой ощутил облегчение. Грусть всё ещё топила его, а гниль изнутри пробиралась наружу, но Драко больше не сопротивлялся. Он наконец-то расслабился и тихо, лежа на дне под толщей воды, впустил её в свои лёгкие и позволил себе захлебнуться. Безжизненное тело его отдалось течению, он почти физически ощущал, как сила из рук и ног уходит, а в груди становится легче.       Он не заметил, как без сил упал на пол. Поттер подскочил с кушетки и оцепенел в недоумении. Малфой всё ещё смотрел на него, но взгляд вдруг стал каким-то детским. Гарри опустился на колени рядом с Драко и вновь взял его за руку.       — Всё в порядке, Гарри, — сказал теперь уже блондин со спокойным выражением лица, — всё в порядке…       — Знаю. — произнёс Гарри, насилу улыбнувшись. Он смотрел в затухающие глаза Драко. Он не знал, что происходит с ним, не знал, как его спасти, но видел, что Малфой и не просит об этом. Но теперь уже не потому, что не считает, что заслуживает спасения, а лишь потому, что смирился.       Душа умерла. Совесть замолчала. Внутри Драко наконец наступил долгожданный покой. Вот только жаль, что прожить в этом покое ему было суждено не дольше нескольких часов.       Гарри отнёс Драко в спальню и бережно уложил в постель. Он вызвал его семью, понимая, что пришло, кажется, время прощаться. Он сидел рядом с блондином, держа его за руку и смотрел на него, а слёзы тихонько катились по его щекам. Казалось, что сердце Драко билось всё медленнее с каждой минутой, всё тяжелее ему было перекачивать кровь и отправлять её наполнять жизнью каждую клеточку. В окно светило весеннее солнце. Под ним распускались листья, маленькие божьи коровки играли в росе на свежей светло-зелёной траве, ранние цветы благоухали. Малфой ещё раз взглянул в окно, а затем снова на Гарри. Настолько осмыслен был его взгляд, что Гарри вдруг покрылся гусиной кожей, не отводя взора от голубоглазого. А тот вдруг улыбнулся. И улыбка эта была поразительно светлой. Она, словно лучик солнца, пробилась сквозь непроглядные серые тучи его души. Это мгновение мужчина был счастлив. С этой улыбкой Драко закрыл глаза и с облегчением вздохнул в последний раз.       Отрицание, гнев, торг, депрессия — четыре стадии перед принятием. Нам всем привычно слышать эти термины в контексте приближающейся смерти. Сначала человек отрицает, что происходит это именно с ним, затем пытается совладать с обуявшим его гневом, но не справляется и принимается спорить с самим собой или, кто знает, быть может с Господом или с судьбой. Когда же человек не добивается ни от совести, ни от Бога, ни от себя самого, будь то отсрочка момента гибели, облегчение мук совести или простое прощение, он впадает в беспросветную спокойную печаль. Теперь уже из неё есть путь только к смирению, но прийти к нему совсем не так легко. Чтобы смириться, человеку нужно принять себя и свою судьбу без печали и злобы.       Сделать это Драко помог Гарри. Всю жизнь Малфой не прекращал искать возможность выбраться из чёрной трясины, утягивающей его со страшной силой, а оказалось, что ему нужно было одно — знать, что хоть один человек на всей планете не злится и не разочарован им. Знать, что всё в порядке. Возможно, Драко Малфой и отправился на тот свет, но душа его, верьте или нет, вернула себе маленькую, но живую частичку, которая продолжит существовать, не принося никому никаких страданий и боли, прямо как Драко и мечтал.