***
Саймон завалился в родительский дом в отвратительном расположении духа и уже было вознамерился проскользнуть на второй этаж незамеченным, но проклятое «Simon, vieni qui sii gentile»* вынудило его скорректировать маршрут, включив в него обязательное посещение кухни. Тонна однотипных вопросов, повторявшихся почти каждые выходные — редкую пару суток совершенной трезвости — мгновенно утомила его настолько, что он, не произнеся ничего, кроме раздражённого «si», решительным шагом направился к лестнице. Он упал на расправленную кровать прямо в одежде, закурил, включил Placebo и попытался ещё раз переосмыслить все произошедшее. В голове бушевал тайфун. На душе скребли все кошки мира, соскабливая острыми коготками чувство недосказанности и скатывая то в огромный, поминутно растущий ком. Рука сама собой переключила дорожку, выбирая мотив получше, но тот никак не подбирался. Пластинка, хрустнув, затормозила на «I know». Будь вся эта ситуация кроссвордом с единственно верным набором правильных ответов, ограниченным одними только рамками смысла и масштаба лексических единиц, всё было бы намного, намного проще. Перед глазами нарисовался тетрадный лист с небрежно намеченными очертаниями омультяшенной фигурки — бритая голова, несуразная кофта, длинные ноги, дырка — по одной на каждое ухо… Узнаваемый даже без лица — расчерченный на несколько полосок. Все полоски разной длины, внутри полосок — точно подогнанные друг под друга квадратики, за пределами контура — односложные вопросы. Кто? Что? Когда? Зачем? Заполнишь эти — перейдёшь к следующим. I know, you cut me loose from contradiction I know, I'm all wrapped-up in sweet attrition I know, it's asking for your benediction I know I know…***
Остаток недели прошёл по-ебанутому циклично. Вплоть до вторника Рентон не покидал родительский дом, двадцать четыре часа в сутки мечась между вывариванием из себя всех соков в бурлящем котле страстей и отмоканием в меланхоличной отрешённости от всего, что происходило за пределами его черепной коробки. Мама сидела с ним до пятницы, откармливая и выхаживая, но выходные он вынужден был пережидать в одиночестве. Сон, завтрак, дрочка в попытках отвлечься от дерьмовых дум, сон, обед, дерьмовые думы, ужин, дрочка в попытках уснуть, сон… И так на повторе каждый злоебучий день. Мамино «ко всему привыкаешь» с каждым днём казалось всё более далёким от реального положения дел. Привыкание вгоняло в депресняк, привыкание подначивало ширнуться, привыкание доводило до стёртых в мозоли ладоней, привыкание всей своей тупостью сводило с его ума. Этот до кипенно-белых костяшек процесс вынудил Марка искать отвлечение в чём-то новом: так он привык заправлять по утрам постель, мыть посуду даже тогда, когда не просят, принимать блядский душ утром и вечером, чистить зубы по три минуты с каждой стороны, время от времени браться за отцовскую литературу — псевдо-детективную ссанину, будь трижды она неладна! Рент перепробовал, как ему казалось, всё в ожидании четверга… О, четверг — лакомый кусочек на фоне пресной недели: долгожданная пинта пива, болтовня с сырой, пропитанной фальшью улыбкой от уха до уха. О, четверг — глоток свежего воздуха, скромный аналог иглы и ваты, однократная серотониновая пуля прямо в мозг. О, четверг — тахикардические сто девяносто в минуту, эфемерная горечь спермы на губах, выжигающее пятна на щеках избегание прямого контакта… Как ни крути, все мысли его, минуя значимость четверга, рано или поздно упирались в нахальную блондинистую физиономию — в точку невозврата, в камень преткновения на пути к нормальному существованию, в гарант несгибаемого стояка трижды в день по кличке Дохлый. И это больше бесило, чем возбуждало или огорчало — Дохлый заёбывал своим присутствием даже не присутствуя! Натирая до блеска очередную тарелку, Марк крепко стиснул зубы, прогоняя из головы знакомый образ. — Ты подумал над папиным предложением, дорогой?.. Это ведь правда может пойти на пользу, нет ничего плохого в том, чтобы просто попробовать, даже если ты не готов выходить на полную ставку… — Я думал, ма, — гора натёртых тарелок и продольные ряды кружек стремительно разрастались вширь и ввысь, — попробовать можно, но я… не хочу создавать проблем… — О, милый, какие проблемы! Всё будет чудно, ты со всем справишься, ты ведь у меня такой способный мальчик!.. — Ма-а… Миниатюрный двойник Дохлого, прописавшийся в голове на правах бесстыжего оккупанта, помахал на прощание, наконец позволив Рентону выговориться: — Я за эти три года даже считать в уме разучился, ты о чём? Наркота мне все извилины разгладила, я теперь даже двух слов на ходу не склею… — Не надо так, сынок, всё поправимо! Ты ещё такой молодой, у тебя всё-всё впереди… Марк лишь пожал плечами, подрубая напор воды помощнее — эту женщину не переубедить, но принимать поражение в споре было не так уж и сложно, когда параллельно тебя с головы до ног заливали граничащей с неприкрытой лестью похвалой и мотивирующими речами. — Я выйду во вторник. Посмотрим, что из этого получится… До вторника оставалось только одно — дожить. И, по возможности, сберечь на соплях держащиеся кусочки рассудка.***
Утро вторника принесло облегчение: уже через два дня спасительный, как окрестил его Рент, «социальный четверг» — в случае, если сегодня всё провалится. А до четверга у него есть неплохие шансы испытать кое-что новое и полезное; завести знакомства, которые никто не обзовёт потенциально опасными; начать приносить хоть какую-то пользу и в конце-то концов прекратить быть обузой для предков. Не этого ли хочет каждый распиздяй, застрявший на пороге двадцати трёх лет без основного образования и планов на дальнейший остаток жизни? Вставать в половине седьмого утра и спускаться на ранний завтрак всей семьёй было до чёртиков непривычно. Отец просиял ему одобрительной улыбкой, мама стиснула в объятиях и, не сдержавшись, пустила по щекам редкие слезинки. Марк, разодетый в белую рубашку с рукавами в три четверти и вписывающиеся в образ школьника-переростка брюки, выглядел смешнее некуда. Наряд висел бесформенным мешком, но все были рады. Чем не семейная идиллия? Яичница и горстка бобов в томатной заправке на завтрак, чашка немного пережжённого кофе с молоком, сырные тосты в браунбэге на обед — прямо как в школьные годы. Прелесть… Марк даже искренне порадовался нахлынувшей ностальгии, отъезжая от дома на пассажирском сидении отцовского Форда. — Сложного ничего нет: внимательно слушаешь, запоминаешь и записываешь всё, что чувствуешь, что не запомнишь. Блокнот с собой? Ручка?.. Молодец. К шести приеду, придётся немного подождать после закрытия. Марк вникал в наставления, послушно кивая всю дорогу вплоть до появления за поворотом кронштейной вывески «Picware: photography & videography equipment» — вывески, у которой их пути расходились: его, Рентона, к стеклянной двери с кратким перечнем всех предоставляемых конторой услуг и подвесной пластинкой «закрыто», отцовский — вдоль по дороге за следующий поворот. Рентон, в привычной подстраховке заблаговременно послав всё плохое к чёрту, потянул за ручку. Сидящая за прилавком фигура приветственно подскочила на ноги, завлекая посетителя вглубь помещения вращением руки. Фигурой оказался парнишка немногим старше Марка — тощий и длинный, как фонарный столб, с асимметричной улыбкой и цепляющей взгляд диастемой промеж по-заячьи торчащих зубов. — Марк, да? — голос, окликнувший Рентона, звучал совсем уж по-пацански звонко и совершенно не вязался с внешним видом говорящего, — Я Даг, заместитель старшего менеджера. Поручили тебя проинструктировать. Ты удачно подоспел, до открытия ещё полчаса — думаю, управимся. Даг говорил одной сплошной скороговоркой, обращаясь к Рентону по имени и лыбясь прямо ему в лицо. Несмотря на то, что Рент терпеть не мог общение глаза в глаза и с непривычки вздрагивал от звучания собственного имени из уст посторонних, потенциальный коллега всё же сумел произвести на него положительное первое впечатление. После обмена рукопожатиями Даг пропустил его за стеклянный прилавок, в сию же секунду начиная инструктаж и укладывая тот вместо ожидаемых двух-трёх часов в тридцать имеющихся минут, хер кладя на размеренность повествования, но при этом заливая Ренту в уши хуиллион деталей, формулировок, названий, аббревиатур, цифр, кодов и номеров, к объёму которых тот не был готов от слова совсем… — В общем, раз ты новенький, первое время кое-что будет с рук сходить, ну и где-то я помогу, где-то Миси. Ты и не должен запомнить всё за раз, ха-хах! — под конец суперскоростного инструктажа подобное было не иначе как манной небесной, и Рент, кивнувший за эти полчаса не одну сотню раз, испытывал лёгкое головокружение в смеси с благодарностью, выразить которую в должной мере не позволяла накатившая тошнота. — Слева дверь в подсобку, направо — туалет плюс кухня, там есть всё, что нужно. И даже туалетная бумага, ха… Будь как дома, а я пошёл открываться, совсем скоро проверим тебя в действии! — получив добивающее фаталити из очереди выстрелов пальцами-пистолетами прямо в грудину, Рент безвольно осел на близстоящий пуф, всецело скрывший его обмякшее тело от взора посетителей. Так, сумбурно и бессистемно, начался первый рабочий день в жизни Марка Рентона…***
Саймон никогда не поднимался с постели раньше десяти утра по одной лишь собственной воле. Ему не нравилось наблюдать за медленным расцветом очередного ничем не примечательного утра, не нравилось столпотворение в ванной комнате и запотевшие, заплеванные зубной пастой зеркала, не нравилась жирная яичница с текучим желтком, не нравились торопливые сборы и запах одеколона. «Кипишуют и шевелятся те, кому кроме этого заняться нечем» — одна из догматических подпорок экзистенциальной философии Саймона Уильямсона. Поэтому, минуя кипиш и шевеление, просыпался он только тогда, когда был уверен, что все покинули дом и никто возвращаться хотя бы в ближайшие несколько часов не собирался. В оазисе душевного спокойствия утро начиналось с размеренного душа, а заканчивалось сигаретой и кружкой крепкого чая со странным названием «Зелёная весенняя улитка». Когда-то он даже почти сумел убедить Карлотту в том, что этот чай — не что иное, как сушёные улитки, нарезанные соломкой и оставленные сушиться на холодном весеннем солнце каким-нибудь усатым китайцем. Сестрице чай тут же разонравился, а Саймону, как по волшебству, полюбился втройне. Мелкими глоточками осушив кружку улиток на добрую треть, к полудню он находил в себе силы выдвинуться на свою давнюю и не совсем законную подработку. Не все «квартиры» специализировались на героине и выглядели чуть лучше, чем многолетнее пристанище бомжей, встречались и вполне цивильные пространства с почти официальным трудоустройством и далеко не самым нищим контингентом — мелкие бизнесмэны, золотая молодежь, пузатенькие папики с лысиной, натёртой до люминесцентности и совсем зелёненькими прошмандовками. У Дохлого не было чёткого перечня должностных обязанностей — его роль в этом сомнительном заведении по большому счёту заключалась в ведении документации, составлении отчётностей, взаимодействии с персоналом и заговаривании зубов клиентам. Этакая гремучая смесь бухгалтера и администратора. Без образования, разумеется. Иногда за вечер можно было поднять даже сотню американских долларов на одних «чаевых», однако самый приятный бонус заключался в том, что раз в месяц, в день непосредственных поставок, при должном проворстве и смекалке можно было набить карманы таблетками почти до отказа и толкнуть награбленное самостоятельно, конечно, помятуя и о собственных потребностях. В общем, работа не пыльная, почти офисная. Натуральная, одним словом, отдушина. Закончив возню с документами, он обычно авторитарно располагался в единственном кабинете с письменным столом, курил и почти год лениво почитывал одну и ту же книжку на итальянском до тех пор, пока ему не надоедало и он не решал лениво двинуться по направлению к дому. Четверг постепенно становился самым праздничными и самым ублюдочным днём на неделе. Уильямсон трусливо прибегнул к самой простой схеме общения с Рентом — максимальная близость одновременно с максимальным избеганием, и никаких лишних слов между этими двумя состояниями, которые, быть может, нашлись бы у него при случае. Четверг второй недели октября внушал ему смутное беспокойство — место встречи изменилось: вместо привычного бара компания решила двинуться в клуб с откровенно хуевой репутацией.