Not Mine

– Наш юный принц сегодня не ночует в общежитии? – между прочим спрашивает Хонсок у Шинвона, когда они, наконец, приходят к обоюдному согласию закончить игру и пойти уже спать. Самое оно в третьем часу ночи. – Не знаю, он не докладывает мне о своих перемещениях, – тот только пожимает плечами и проверяет телефон в сотый раз, кажется. На всякий случай. Обновляет диалоги, чтобы точно быть уверенным, что ничего не пропустил. Отсутствие уведомлений угнетает похлеще всяких там гневных сообщений, после того как он опять сболтнул лишнего на своей трансляции. Правда в том, что Шинвон только внешне выглядит ленивым и беззаботным. В действительности, он места себе не находит, думая, с кем, где и как Хёнгу проводит время. Он просто очень устал. Устал от того, как его то притягивают, то отталкивают. По крайней мере, так это чувствуется, а чувства, увы, нематериальны, их не соберешь в охапку и не ткнёшь в лицо – «на, держи, разбирайся, чего ты со мной натворил». Шинвону больно, и нет никакой гарантии, что так не будет продолжаться снова и снова. Поэтому он заставляет себя: не беспокоиться, не думать, не звонить. Не поддаваться, хотя кого он обманывает – переиграть Кан Хёнгу с его-то характером… Нереально. Каким же наивным он был, когда считал, что признаться – самое страшное и сложное, что может быть в отношениях. Как будто любимый человек автоматически останется с ним, даже не навсегда, хотя бы ненадолго, но будет его. Слова, мысли, надежды – один пустой ветер сквозь пальцы. Шинвон не знает, зачем, и насколько сильно сошёл с ума, раз потихоньку сваливает в ночи из дома вместо желанного сна. Его мятежное сердце не терпит полумер. Если в омут – то с головой, если собрался быть рядом – то для сомнений нет места. Даже если ты – неуклюже выражающий свои чувства сгусток ревности и тревоги. Интуиция не подводит – он с первой же попытки угадывает, где искать (вариантов, в самом деле, немного). Обнаруживает Хёнгу свернувшегося калачиком на чёрном кожаном диване в их студии. Руки у него, как положено художникам, все в красках, незаконченная картина стоит тут же по соседству с шинвоновой электрогитарой. «Неужели наш маленький гений утомился?» – Шинвон улыбается, бережно гладит спящего по волосам, перебирая пальцами тёмные пряди. Первой мыслью в его голове мелькает желание поцеловать украдкой приоткрытые губы, но Шинвон не был бы Шинвоном, если бы не придумал что-то менее тривиальное. Он без труда находит одну из кисточек, оставленных лежать на полу, и заносит её над умиротворённым лицом Хёнгу, размышляя, что бы такое изобразить, чтобы все работники компании померли со смеху с утра пораньше. Однако, Хёнгу открывает глаза, стоит кисточке с краской коснуться его носа. Смотрит – выразительно так, выжидающе. То ли смеётся, то ли убить хочет. Улыбается одними губами. – Что это ты задумал, хён? – Просто подумал, что у тебя очень милая родинка под глазом и решил добавить ещё одну, – Шинвон машинально прячет орудие преступления за спиной. – На нос?! – Рука дрогнула, – что-что, а врать убедительно он за годы их знакомства не научился. – Почему не предупредил, что задержишься, и заставил волноваться? Хёнгу в ответ только усмехается, довольно так, словно этого и добивался. Сжимает в кулак ткань шинвоновой футболки и тянет, пока дистанция между ними не сокращается. “Тшш”, – прикладывает палец к чужим губам и ловит в направленном на него взгляде недоумение и растерянность. Дразнить Шинвона весело – никогда не надоест, как и целоваться с ним. Жадно, хаотично сталкиваясь губами, словно соревнуясь, кто дольше продержится. Шинвон поднимается с колен, чтобы удобнее устроиться на диване, и Хёнгу тут же седлает его бёдра и стаскивает совершенно лишнюю на его взгляд футболку. Шинвон не привык, чтобы его касались, тем более выцеловывали каждый сантиметр кожи, то и дело дразняще прикусывая. Он пугается, когда вспоминает, какая «хорошая» в студии звукоизоляция, потому что сдерживаться сложно, безумно. – Тебе приятно, хён? – спрашивает Хёнгу, и вот загадка: как можно выглядеть невинно и одновременно вытворять такое, что даже представить неловко. Шинвон невнятно стонет в ответ, сгорая изнутри от того, как об него обтираются всеми мыслимыми местами. Если это способ извиниться за беспокойство, то очень странный. Страннее становится только когда Хёнгу снимает с его джинс ремень и проворно связывает им его руки, обещая, что будет «еще приятнее». Куда еще-то? В мозгу почему-то мелькает шальная мысль, какой была бы реакция Хонсока, если бы он увидел, как прямо сейчас Хёнгу сползает с его колен и устраивается между ног, невыносимо медленно двигает языком по возбужденному члену и смотрит, с всё той же фальшивой невинностью. Смотрит так, как будто знает все его грязные фантазии и, о боже, может уничтожить его одним словом или прикосновением. – А теперь? – Развяжи меня, – Шинвон не находит других слов, из-за ограничения в прикосновениях связно получается думать только о том, чтобы вернуть себе контроль над руками. – Пока нет, – Хёнгу игриво вскидывает брови и продолжает работать ртом. Дразнит ещё сильнее, параллельно надрачивая себе, запустив руку в штаны. Когда бёдра Шинвона начинают подрагивать в преддверии скорого оргазма, он нарочно прерывается и сам избавляется от совершенно лишней в их ситуации одежды. «Смотри внимательно», – говорит, как будто у Шинвона есть другой выбор, кроме как наблюдать, как он поочерёдно засовывает в себя смазанные лубрикантом пальцы. И всё-таки расстегивает ремень, заранее зная, что утром скорее всего пожалеет. Но это всё не важно сейчас. Они ни разу не заходили так далеко, но отказаться невозможно. Не когда Хёнгу беззаветно отдаётся его желаниям, полностью растворяясь в обжигающей страсти. Шинвон, наконец-то, наслаждается свободой прикасаться к прекрасному в прямом смысле, трогая его напряженное, подрагивающее от возбуждения тело. Хёнгу тихо вскрикивает и глушит стон в чужом плече, больно прикусывая кожу, когда Шинвон начинает двигаться внутри него. Слишком приятно, чтобы быть правдой. – Нас не должны услышать, – в его прерывистых словах нет ни капли уверенности, но кого это волнует.