Медные монеты даруют миру покой

Сюаньминь был очень высоким, и этот воришка едва доставал ему до талии; тощий, как обезьяна, он выглядел самое большее на восемь-девять лет. Схваченный за ворот, он бросился яростно отбиваться, однако так и не сумел дотянуться до Сюаньминя и скоро завопил: — Помогите! Грабят! А-а-а-а! Отпусти!.. «Вор кричит: “Держи вора!” и устраивает такую сцену — да этот малец смышлёный», — пришёл в восторг Сюэ Сянь. Увы, Святоша не ладил с людьми, и никто — от мала до велика — в его глазах как будто ничуть и не отличался друг от друга; совсем не то, что обычные буддийские монахи. Выглядя по-прежнему непоколебимо, Сюаньминь одной рукой удержал воришку, а другой достал из-за пазухи талисман, выверенным движением прижал его к макушке маленького вора и произнёс: — Запрещаю говорить. Истошные вопли внезапно затихли, и воришка задохнулся до полусмерти, всё лицо его налилось краской. Сюэ Сянь без слов потрогал промокшей лапой собственный рот, странным образом расчувствовавшись так, будто всё произошло с ним самим, но в итоге, так как весь он насквозь пропитался водой, лапа случайно приклеилась ко рту. Если он с грубым упрямством будет разделять их сам, то, вероятно, или оторвёт руку, или раздерёт рот. Поистине невыносимо. Именно в этот момент Сюаньминь бросил на него взгляд — и увидел это злобное создание застывшим без малейшего движения в столь глупом положении. Сюэ Сянь с каменным лицом закрыл глаза. Молча. «Доброе имя всей жизни потеряно в единый миг. Кто-нибудь, дайте верёвку, чтобы повесить этого Святошу — и никто не узнает об этой моей неловкости». Сюаньминь перевёл взгляд на воришку и сказал равнодушно: — Вытяни руки. Жёлтый талисман на лбу воришки вздрогнул, и тот, совсем как театральная марионетка на нитях, сразу же протянул обе руки, хоть в лице его не осталось и капли желания жить. Когда Сюаньминь забирал золотую жемчужину из его ладони, было не понять, стыдится воришка или злится — он побагровел от самой макушки до основания шеи, даже контуры глаз его стали красными. Однако выражение его лица было крайне упрямым, точно говорило: «Убей меня, если осмелишься». Ему действительно недоставало воспитания. Получив желаемое, Сюаньминь больше не удерживал воришку, он снял с его лба бумажный талисман, заново сложил его и аккуратно спрятал. Сюэ Сянь в нетерпении не спускал глаз с золотой жемчужины в руке Сюаньминя, ожидая, когда Святоша отдаст жемчужину ему. На самом деле он вовсе не ожидал, что этот Святоша так поможет ему, и, тотчас обнаружив внизу живота до слёз жалкие крупицы совести, подумал: «Ладно, когда снова получу жемчужину, в следующие несколько дней возьму на себя труд быть чуть сдержаннее — так, будто выказываю Святоше немного уважения. А не получится, снова дам ему драконью чешуйку, всё равно ещё осталось несколько». Однако Сюаньминь, сжав золотую жемчужину, пристально изучал её, и между бровей у него вдруг пролегла складка. Мгновение — и в выражении его лица проскользнула тень неописуемого чувства: словно бы нечто среднее между задумчивостью и совершенной потерянностью. Он всмотрелся в жемчужину на мгновение, погладил большим пальцем, а затем, слегка нахмурив брови, поднёс её ближе и понюхал. Сюэ Сянь растерял все слова. Он закатил глаза, необъяснимым образом чувствуя себя весьма неуютно. К счастью, сейчас его здоровье ещё не восстановилось, и тело — золотая жемчужина — и душа пока не были связаны, иначе… с этими поглаживаниями и обнюхиваниями Сюэ Сянь, вероятно, давным-давно потерял бы контроль и заколотил бы всеми конечностями по его лицу. Про себя он задыхался от восьми сотен проклятий в адрес Святоши, но рот его был склеен с лапой, и хоть умри, а раскрыть его и заговорить было невозможно; от безысходности оставалось лишь проглотить их, рискуя удавиться. Благо болезнь Святоши не продлилась долго. Нюхнув всего раз, он вернул то же равнодушное выражение лица и поднял голову. Немного подумав, он сказал Сюэ Сяню: — Я пока подержу эту золотую жемчужину вместо тебя. Есть возражения? «Есть! Нельзя! Разве что в твоих мечтах!» Сюэ Сянь кричал в душе, но рот его всё ещё не мог издать и звука. — Хорошо, — Сюаньминь принял его молчание за согласие и положил золотую жемчужину в потайной мешочек на поясе, где та тесно прижалась к телу. При любом движении можно было ощутить лёгкое давление, что полностью исключало вероятность случайно потерять её. В тот же миг Сюэ Сянем овладела апатия — голова низко повисла, а разум застыл, всякие чувства и устремления исчезли. Не то чтобы он действительно боялся, будто Сюаньминь взял его золотую жемчужину из алчности, просто он потерял своё истинное тело более чем на полгода, и теперь, отыскав его с таким трудом, он отчаянно не желал выпускать его из рук. По тому, как он мелко вздрогнул, Сюаньминь и обнаружил некоторую странность его позы — вот уже сколько он держал рот прикрытым, не двигая рукой. Сюаньминь остолбенел, наконец понимая, почему это злобное создание вело себя так покладисто и смирно, несколько мгновений он оставался безмолвным, а после обратился к воришке: — Есть жаровня? Хотя воришка был столь храбр, что осмелился украсть золотую жемчужину Сюэ Сяня, но, так или иначе, он был всего лишь ребёнком. Проученный Сюаньминем, он не мог не испытывать угрызений совести. Сюаньминь спросил — и он не посмел игнорировать. Воришка бросил косой взгляд, полный глубокого нежелания, и, обернувшись, пошёл к единственной в небольшом дворике комнате, где можно было спать. Изнутри послышалась череда шума, и вскоре он вышел, таща побитый медный таз, который с грохотом бросил перед Сюаньминем. — Очень признателен, — всё так же спокойно, как вода в озере, поблагодарил Сюаньминь. Под навесом в относительно сухом углу лежало две связки хвороста. По сравнению с теми, что были в семьях обычных людей, эти связки выглядели слишком уж небольшими, к тому же ветки изгибались и скручивались множество раз — совсем не то, что можно назвать хорошим хворостом. Сюаньминь с лёгкостью сломал несколько веток, поджёг их спичкой и бросил в жаровню. Потребовалось некоторое время, чтобы голые ветви разгорелись, но в конце концов огонь поднялся, и в подобном курятнику дворике разом потеплело. Сначала воришка упрямо не обращал на Сюаньминя внимания, отворачиваясь, но уже скоро он всё-таки сдался согревающему теплу и, не проронив и звука, подошёл к жаровне, украдкой потирая руки. Сюэ Сяня и Цзян Шинина Сюаньминь оставил сушиться на веточке жасмина, что простиралась как раз на нужном расстоянии от жаровни: чуть ближе — и языки пламени добрались бы до паха, чуть дальше — и было бы недостаточно тепло. Когда дело касается мокрой бумаги, просушивание у огня весьма практично. Во всяком случае, Сюэ Сянь чувствовал, как понемногу высыхает и распрямляется. Повиснув на ветке, он видел, как Сюаньминь достал из потайного кармана за пазухой сложенный лист тонкой бумаги. Под таким углом он мог рассмотреть лишь то, что лист был исписан множеством иероглифов — одни выстраивались в столбцы, другие же стояли обособленными фразами, а кроме них был даже… рисунок? Сюаньминь взглянул на некое место на бумаге, снова сложил и спрятал тонкий лист. Он спросил этого воришку восьми-девяти лет: — Твоё родовое имя — Лу? Сюэ Сянь и воришка разом остолбенели. Воришка посмотрел на него насторожённо: — Чего ты хочешь? — Видимо, да, — сразу же понял Сюаньминь, увидев его лицо. Он спросил снова: — У тебя есть слепой старший брат? Глаза воришки из семьи Лу вмиг покраснели, он вспыхнул: — Кто ты такой?! Спрашиваешь о Лу, зачем ищешь его?! Сюэ Сянь бросил на Сюаньминя удивлённый взгляд и подумал про себя: «Оказывается, этот Святоша пришёл не только поймать меня, он искал кое-кого? Что за совпадение?» Как раз когда он размышлял, вода, впитавшаяся в лицо и лапу, по большей части уже высохла, лапа с шуршанием отпала ото рта и наконец больше не мешала ему говорить вволю. — Где Лу Шицзю? — спросил Сюэ Сянь и, не удержавшись, добавил, обращаясь к воришке: — Я пришёл, чтобы он нашёл для меня одного человека по предмету. Раньше он приходил дважды, однако о живущих здесь братьях Лу узнал немного, выяснив лишь то, что было на поверхности. Например, что их родителей и всего старшего поколения уже нет в живых, но причин он не знал; он слышал, что один из братьев слеп из-за врождённых способностей к гаданию на символах инь и ян, а другой глуховат из-за травмы уха; уже несколько лет они были опорой друг для друга, однако отношения их далеки от хороших. Поскольку у них нет старших и они ещё не создали собственных семей, они так и не получили надлежащих имён и имели лишь незамысловатые детские прозвища, соответствующие дате рождения. Старшего звали Лу Шицзю, а младшего восьми или девяти лет — Лу Няньци. Этот Лу Няньци был мал, однако лишён детской глуповатости. Услышав Сюэ Сяня, он заговорил: — Я знаю тебя, я слышал твой голос. Ты и раньше приходил к Шицзю. Следуя за Лу Шицзю, он привык видеть разного рода мистические вещи и, обнаружив бумагу, способную говорить, сам не лишился дара речи от страха, а принял это весьма стойко. — Я приходил уже дважды, но впервые получил такой впечатляющий приём, — представив тот выплеснутый на голову таз воды, Сюэ Сянь не сдержал смешка. — Ладно, не будем отвлекаться, где Лу Шицзю? Куда он ушёл и когда вернётся? Да и, кстати, с чего это ты стал грабить чужаков? Откуда же было знать, что едва он замолчит, из глаз Лу Няньци нежданно-негаданно покатятся слёзы размером горошины: — Я тоже ищу его, я ищу его уже по меньшей мере полмесяца, он, он в реке. Сюэ Сянь не нашёл слов. Нет, что значит — «он в реке»?