***
Он прекрасно помнит момент, когда впервые увидел настоящий снегопад. В первые годы его жизни зимы выдавались на редкость тёплыми и бесснежными, природа как будто чувствовала, что юному наследнику рода Рагнвиндр суждено властвовать над огнём, и окружала его материнским теплом, до краёв переполненным живительной силой пламени — жаркими и сухими сезонами. Но всё же этот день должен был когда-нибудь настать. И вот — Дилюк наконец-то видит весь суровый нрав мондштадтских зим своими глазами. Он ещё совсем мальчишка лет девяти или десяти от роду, переполненный жизнелюбием и беззаботным счастьем, не видящий ничего, что может хоть как-то сломать его хрупкую картину мира. Да, его мать рано умерла, но зато всегда рядом заботливый и любящий отец, который души не чает в Дилюке, а также множество преданных слуг, проникшихся к юному господину симпатией и неподдельной преданностью. Благополучное, беззаботное детство, можно ли пожелать большего? Дилюк ведь счастлив, и счастье это самое что ни на есть настоящее, неподдельное. Вот только может ли ребёнок осознавать это в полной мере? Едва ли. Часто, лишь становясь взрослыми, мы понимаем, что потеряли. Дилюк отчего-то просыпается посреди ночи, не то от кошмара, не то от того, что замёрз — сам он уже точно не может вспомнить. Трёт заспанные глаза, почёсывает голову, путая пальцы в неряшливо раскиданных по подушке кудряшках. Приподнимается на постели, спросонья пытаясь понять, что же его разбудило, и вдруг обращает взгляд на окно, пропускающее в комнату яркий лунный свет, такой необычайно нежный и мягкий, что хочется выглянуть наружу только для того, чтобы полюбоваться. Мальчик, сонно позёвывая, повинуется внезапному импульсу, после чего невольно затаивает дыхание. Он не имеет понятия, который сейчас час, — около полуночи ли, или дело уже близится к рассвету, — но сон как рукой снимает, когда он, протирая маленькой ладошкой запотевшее стекло, видит, что творится за окном. Взгляд Дилюка наполняется неподдельным, ребяческим восхищением, а сердце на миг замирает. Без всякой тени раздумья он раздвигает ставни, впуская в покои прохладный ветерок, и выбирается наружу, совершенно не задумываясь, как будет возвращаться. Стоит ему вылезти, как босые ступни целиком проваливаются в глубокий сугроб, а тело окружает колючий холодок. Но Дилюка это ни капли не волнует: вдыхая полной грудью морозный воздух, он внимательно наблюдает, как на фоне яркой луны парят в волшебном, неторопливом вальсе бесчисленное множество снежинок. Они оседают в его алых кудрях, сверкая в лунном свете, точно дражайшие бриллианты, приземляются на кончик носа, отчего мальчишка только улыбается, и, протягивая ладошки к небу, восторженно оглядывает каждую опустившуюся на них снежинку. Для него будто и не существует этого лёгкого морозца, студёного ветерка, что продувает ночную рубашку, заставляя всю кожу Рагнвиндра покрыться мелкими мурашками, словно бы и не чувствует вовсе этого холода, пребывая где-то в своих детских фантазиях. Сейчас здесь только он, огромная, ласковая луна и мягкий снежок, что старается окутать Дилюка, точно белоснежное, пушистое покрывало. Но сея идиллия в один момент рушится, стоит только в крохотный мир Дилюка вторгнуться незваному гостю. — Мастер Дилюк! Барбатоса ради, такой буран, а вы на улице! Ещё и в таком виде! — слышится над ухом голос старшей служанки, и, не успевает мальчик даже повернуть головы, как та тут же заключает его в объятья, укутывая в собственную шаль. — Что же вы делаете, господин? Совсем себя не бережёте! Что, по-вашему, скажет ваш батюшка, если вы заболеете? Она, продолжая ворчать, хватает Дилюка за руку, как можно быстрее заводит в особняк, укрывая кучей громоздких одеял, и поит чаем с мёдом, в судорожных попытках отогреть непослушного мальчонку. Но все её попытки оказываются тщетны: на следующий день Дилюк всё равно заболевает. Лежит в постели весь горячий и с больным горлом, пока вокруг него стайками вьются слуги, что громко причитают и сочувственно качают головами. Рагнвиндр до сих пор никогда не болел, по крайней мере, так сильно. Даже Крепус сильно взволнован состоянием сына, настолько, что решается отложить все свои дела, лишь бы только провести время с ним, сделать всё, чтобы ему стало лучше. А Дилюк, хоть и совершенно осип и от слабости не может даже подняться с кровати, так и продолжает мечтательно смотреть в окно, наблюдая за хороводами снежинок, представляет в голове, как поправится и тут же выскочит на улицу, только бы оказаться посреди этой снежной сказки хоть ещё один раз. И не знает он, даже не имеет ни малейшего понятия, что это первая и последняя подобная зима в его жизни. А дальше… дальше всё изменится.***
На следующий год, знаменуя начало нового зимнего сезона, вновь идёт снег. Только вот нет никакого бурана, лишь одинокие, мелкие снежинки окропляют землю, совершенно теряясь в заиндевевшей траве. Зима в этот раз не бьёт напролом — она медленно подкрадывается, точно ловкая хищница, готовясь впиться в горло потенциальной жертве. И есть в этом определённая доля правды: ещё утром Крепус, прежде чем уехать по своим обычным делам, досадливо качая головой, выражает опасения, что холода на этот раз будут особенно сильными и мороз побьёт виноградники. Так, в общем-то, и происходит, и семья Рагнвиндр несёт в тот год значительные убытки. Но всё же случается в эту зиму и что-то хорошее — вместе с холодами в жизнь Дилюка приходит кое-кто ещё. Жизнь юного наследника рода Рагнвиндр переворачивается с ног на голову, когда Крепус тёмным, студёным вечером возвращается домой в компании неизвестного ему мальчика. Едва вышедший навстречу отцу Дилюк тут же замирает на месте, глядя, как того окружают со всех сторон обеспокоенные слуги, и прячется на втором этаже, продолжая украдкой наблюдать за происходящим. Незнакомый мальчишка, бережно закутанный в плащ Крепуса, ужасно дрожит и безучастно смотрит в пол, пока взрослые о чём-то торопливо переговариваются. Он кажется Дилюку таким чудны́м, буквально всё в нём кричит о его экзотичности: и чуть смуглая кожа, и отливающие морской волной, покрытые инеем волосы, и странные глаза. Последние удивляют Рагнвиндра больше всего — с вертикальными зрачками, будто бы кошачьи, сияющие светом той волшебной, голубоватой луны, что так в своё время заворожила Дилюка. Мальчишке только и остаётся, что, распахнув глаза, с любопытством осматривать нежданного гостя, растерянно гадая, кто же он и по какой причине отец привёл его с собой. Ночью того же дня разразилась ужасная буря, жуткий буран, что валил деревья и сметал всё на своём пути. Становилось очевидно — не подбери Крепус этого мальчика, в тот же день он бы замёрз насмерть. Следующие несколько дней глава рода Рагнвиндр проводит в глубоких раздумьях, после чего сообщает сыну неожиданную новость. Теперь у Дилюка появился брат.***
Все воспоминания Дилюка о Кэйе окрашены в серый. Некогда они, все как одно, были кристально чисты, и казалось, будто ничто не сможет обезобразить их, свести на нет всё то тепло, коим от них веяло. Но Дилюк ошибался, был невероятно наивен, когда так думал. Ему было бы куда проще, будь они тёмными, словно густые чернила, настолько, что их хотелось бы запечатать глубоко-глубоко в себе и никогда больше не тревожить. Но вот незадача — они всё ещё продолжают находить отклик в его душе. Как бы больно ему ни было, Дилюк продолжает переживать их снова и снова, судорожно вылавливая крупицы давно забытого, утраченного счастья. Никогда он никому в этом не признается, но они единственное, что до сих пор греет его, не даёт сердцу окончательно заледенеть. Такая жестокая, чертовски злая ирония… Дилюк всегда был сам по себе, совсем один, и вот у него появляется сводный брат. На первый взгляд Кэйа кажется ему редкостным тихоней, но стоит тому немного прижиться в поместье Рагнвиндров, привыкнуть к своей новой жизни, он тут же показывает свою истинную натуру и выпускает спрятанного глубоко внутри маленького чертёнка. Именно маленького и безобидного, ведь зла ни Крепусу, ни самому Дилюку Альберих не желает, более того — безмерно благодарен за то, что те приняли его в семью. Но всё же в мелочах Кэйа совершенно не серьёзен: на губах вечно играет лукавая ухмылочка, а в голове вертится очередной тонкий подкол в сторону сводного братца — почти полной его противоположности. Сам Дилюк, не привычный к такому отношению, поначалу дуется, но затем перестаёт, приняв это как должное. В конце концов, на собственном опыте уже успевает узнать, что Кэйа добрый и невероятно преданный парнишка, что всегда утешит и придёт на помощь в трудную минуту. И настолько он им очарован, настолько проникается этим его беззаботно-бунтарским духом и заворожён голубыми, как зимняя луна, глазами, что невольно подпускает его к своему сердцу. Гораздо, гораздо ближе, чем было бы позволительно. Так они проживают одну зиму за другой, наслаждаясь этой светлой, беспечной юностью. И Дилюк, и Кэйа совсем уже не мальчики, а полные сил, цветущие молодые люди, гордость семьи Рагнвиндр и Ордо Фавониус. Первый — рассудительный будущий наследник рода, счастливый обладатель Глаза Бога, второй — его верный брат, всегда готовый прикрыть спину. Такими они видятся и всему Мондштадту, и собственному отцу, невероятно гордому за обоих своих сыновей. Только вот, когда они оказываются наедине, все титулы и обязанности совершенно забываются. Остаются лишь они вдвоём. — Скажи… ты никогда не думал сбежать отсюда? — спрашивает однажды Кэйа как бы невзначай. Дилюк не понимает сути его вопроса и с чего он вдруг вообще решился его задать. Прямо сейчас всё ведь абсолютно прекрасно: спокойная, тихая ночь, они лежат на кровати в его комнате и дарят друг другу тепло, пока за окном бушует тёмный буран. — Конечно нет, — удивлённо улыбается Рагнвиндр, слегка приподнимая голову, чтобы заглянуть тому в глаза. — Разве я должен? — Почему бы и нет, — парень загадочно ухмыляется. — Мондштадт всё больше охватывает смута и непонятные политические интриги. И тебе, как и отцу, потом ведь придётся вариться во всём этом, знаешь? — Да, но ведь… Это мой долг. В конце концов, кто если не я?.. — Узнаю своего братишку! — тихо хохочет Кэйа в ответ. Его реакция немного успокаивает Дилюка, и тот вновь кладёт голову ему на колени, наслаждаясь тем, как пальцы Альбериха скользят по его мягким волосам. — Но знаешь… всегда есть альтернатива. Представь, как нам бы жилось без Ордо Фавониус… Если не было бы понятия долга. И мы не были связаны никакими моральными дилеммами… Стали бы пиратами и жили бы припеваючи! — Кэйа… — хоть его брат и смеётся, парень отчётливо улавливает в его голосе лёгкую нервозность. Поэтому вопросительно поднимает на него глаза, что сияют рубинами в свете одной единственной тусклой свечи. — Тебя что-то беспокоит?.. Юноша как-то по-особенному меланхолично улыбается, после чего легонько наклоняется и дарит Дилюку нежный поцелуй в губы, едва слышно шепча: — Нет… Ничего такого, о чём стоило бы волноваться. Рагнвиндр категорически не верит ему, уже хочет переспросить куда более настойчиво, но тут же оказывается заткнут очередным настойчивым поцелуем. Пытается было сопротивляться, но губы Кэйи слишком нежны, шёпот — обжигающе горяч, а руки, продолжающие заискивающе блуждать под его ночной рубашкой — бесцеремонны. Дилюк, опьяненный ласками, совершенно теряет голову, всё беспокойство уходит на второй план, растворяясь где-то в небытие. На смену ему приходит лишь всепожирающее желание, возбуждение, что горячей волной разливается по телу, заставляя позабыть о том, кто он и где находится. Весь мир его сейчас в Кэйе, лишь он способен заставить его чувствовать себя настолько по-особенному. И тот будто понимает это: хитровато ухмыляется, оставляя алые засосы на светлой коже, растягивает ласки, постоянно дразня Дилюка, не давая достигнуть экстаза, но держа где-то в его пределах. Наслаждается тем, что делает своему любимому человеку приятно, но уже буквально одержим этим вожделением, никак не может заставить самого себя остановиться, заходя всё дальше и затрагивая всё более запретные струны чувственности своего партнёра. Сам же Дилюк даже и не пытается противиться, напротив — всячески льнёт, охотно отвечает на жаркие поцелуи, обнажает перед Кэйей не только тело, но и душу, зачаровывая того с концами и заключая в эфемерный плен его же низменных страстей. Когда становится особенно горячо, Рагнвиндр изо всех сил старается ухватиться за ту последнюю трезвую мысль, что продолжает хаотично метаться в сознании, не зная, куда деться от страстного шёпота, вскруживающего голову. Ведь стоит им окончательно раствориться в пламени страсти и излишне увлечься, как тут же может случиться непоправимое, и об их с Кэйей порочной связи узнает всё поместье. Так что Дилюк отчаянно стискивает зубы, кое-как пытается выровнять дыхание, чтобы не застонать. Но в конце концов не выдерживает, ломается, жмуря глаза, точно стесняется собственной слабости. Того, что совершенно перестаёт себя контролировать рядом с ним. Даже сейчас Кэйа остаётся расчётливым, ведь досконально знает Дилюка и насколько он чувствителен, и доводит его до предела именно тогда, когда доходит до него сам. Дыхание обоих на секунду замирает, после чего оба валятся на кровать — разгорячённые и полностью обессиленные. Дилюк всё пытается упорядочить мысли, отпуская наконец ту сладостную нить, что теперь медленно растворяется, унося с собой послевкусие от только что достигнутого пика удовольствия. Альберих куда более отходчив, и тут же зарывается носом в волосы возлюбленного, нежно целуя в выступающую ключицу. — Дилюк… Знаю, я редко говорю это, но… Я так люблю тебя, — словно бы в приступе какого-то внезапного откровения, такого, что совершенно ему не свойственно, шепчет он, после чего поднимает на парня необычайно серьёзные голубые глаза. — И всегда буду любить. Пожалуйста, помни об этом. Что бы ни случилось… — Конечно! Я тебя тоже люблю… — обрадованный внезапной искренностью Кэйи, Дилюк лишь улыбается и прижимает того к себе. И тут вдруг чувствует, как с губ Альбериха срывается тихий, неровный вздох. И голос его при том ощутимо дрожит. И всё-таки в конечном итоге Дилюк забыл.***
Реальность кажется дурным сном, кошмаром, что никак не желает кончаться и продолжает болезненно сдавливать горло. Перед глазами стоят невнятные, обрывочные образы, отголоски той трагедии, совершенно не желающие складываться в общую картину. Горящие демонической ненавистью, кошмарные глаза дракона. Вспышка тёмной энергии. Истерзанное, истекающее кровью тело отца. И собственная дрожащая рука, судорожно сжимающая клинок, коим был нанесён удар милосердия. Пока Дилюк вглядывается в бледное, безжизненное лицо покоящегося в гробу Крепуса, ему вспоминаются лишь обстоятельства его трагической смерти. Просто физически он не может заставить самого себя вернуться ко всем светлым моментам, что они пережили вместе. Настолько он сейчас сломлен, что способен чувствовать лишь опустошение. На большее просто не хватает сил. Он не знает, сколько времени проводит в скорбном молчании, прежде чем гроб наконец закрывают, понимает лишь то, что этого в любом случае недостаточно, чтобы проститься с отцом. Остаётся лишь смириться, постараться запомнить его таким, каким тот был раньше. Свыкнуться с тем, что отныне его жизнь утратила всякие краски. Ведь в один день он лишился двух людей, что были его миром, тех, которыми он дорожил больше всего на свете. Только вот Крепус остался в его глазах героем. А Кэйа… Маленький, озорной чертёнок внутри него оказался самым что ни на есть настоящим демоном. Они с отцом приняли его, подарили тепло, любовь и заботу, а он всё это время даже не считал их настоящей семьёй. У него другая родина, другой отец… действительно, и зачем ему Дилюк с Крепусом? Он лишь притворялся, водил их за нос и манипулировал чувствами. И Рагнвиндр теперь даже не уверен, была ли в Кэйе всё это время хотя бы капля искренности. В ту роковую ночь, когда бушевала жуткая гроза, Альберих, кажется, и правда раскаивался, говорил так проникновенно и искренне, словно бы и правда сожалел, что не открыл правду раньше. Только вот было ли Дилюку от этого легче? Отнюдь. Его любимый человек, тот, коему он без доли сомнения отдал своё сердце, безжалостно его разбил, убил в юноше всякую веру, втоптал в грязь память об их отце. И если с первым Дилюк ещё мог бы смириться, то простить его за Крепуса, что, как и он сам, доверял ему, любил как родного сына, просто-напросто не способен. Той ночью, в тот самый миг, когда их клинки соприкоснулись, Кэйе был дарован Глаз Бога. Концентрированная энергия Крио элемента, воплощающая в себе всю смертоносность и беспощадность некогда так любимой Дилюком зимы, поразила его в мгновение ока. Он даже не сразу успел понять, что произошло, только рухнул на пол, обессиленно выпустив из руки меч. Мышцы вдруг будто закоченели, каждая попытка пошевелиться отдавалась во всём теле жуткой болью. Казалось, будто одним единственным касанием Альберих высосал из брата совершенно всю жизненную силу. Что стало бы с Дилюком, если бы не собственный Глаз Бога — остаётся загадкой. Светлый, окрашенный в розовые тона мир Рагнвиндра полностью рушится в один день: теперь у него нет ни отца, ни брата. А ещё он вдруг начинает ужасно мёрзнуть. Будто бы энергия Крио, что воспылала в Кэйе в тот самый миг, заморозила само его сердце, и любой холод теперь причиняет необъяснимую, нестерпимую боль. И отчего-то, как бы он ни старался, Дилюк с тех пор никак не может согреться. Даже сейчас, пока он глядит на то, как гроб с телом его отца погружают в глубокую могилу, он весь ужасно дрожит. Впрочем, не без причины. Погода абсурдно холодная для начала мая, складывается впечатление, будто сама природа оплакивает смерть Крепуса: небо затянуто тёмно-серой пеленой туч, с неба сыпется жуткий град вперемешку с ледяным дождём, а по пустырю, на котором проходят похороны, гуляет ужасный ветер, что рвёт и кусает похуже голодного волка. Дилюк уже не может выносить этот холод, изо всех сил кутается в собственный сюртук, но не сдвигается с места. Просто продолжает безмолвно смотреть, как некогда самого дорогого ему человека засыпают землёй. Похороны наконец оканчиваются, и множество мондштадтцев спешат лично выразить Дилюку свои соболезнования. Среди них есть как обычные горожане, так и бывшие его сослуживцы по Ордо Фавониус. И хоть он не желает ничего больше слышать об ордене после всей той грязи, что вылил на него командующий, всё же выслушивает их. В конце концов, как бы ни было сильно́ то презрение, коим он горит к рыцарям, все они имеют право проститься с его отцом. Как-никак Крепус был невероятным человеком, и многие в Мондштадте знали и уважали его. В душе Дилюка царит тяжёлая, пугающая пустота, ровно до того момента, как он вдруг видит в толпе знакомый стройный силуэт, облачённый в форму Ордо Фавониус. Кэйа в тот же миг обращает на него взор холодных глаз, и настолько сильный укол в сердце чувствует Рагнвиндр, когда их взгляды пересекаются, что молча, без всяческих объяснений тут же покидает кладбище. Для Дилюка это мучительно: не может видеть его лицо, эту злосчастную форму, даже от мыслей о нём становится тошно. Столько бед и горечи свалилось на него разом, что юноша уже просто ломается под их тяжестью. В ту же ночь он оставляет свой Глаз Бога и решается покинуть Мондштадт. Просто потому, что не остаётся больше ничего светлого в его жизни, что было бы способно удержать его здесь. Просто потому, что не может больше этого выносить…***
Из прострации Дилюка вырывает чья-то настойчивая ладонь, что ложится ему на плечо, требуя обратить на себя внимание. Сколько он уже стоит тут? Не может толком сказать, но очевидно, что долго, ибо не чувствует уже собственных пальцев, настолько сильно замёрз. Он вздрагивает, невольно делает шаг назад, скидывая с себя чужую руку, когда видит перед собой до боли знакомое лицо. Кэйа изучает его пронзительным взглядом единственного глаза, что не сокрыт повязкой, и легонечко ухмыляется, точно реакция Дилюка на прикосновение его забавляет. — Что тебе нужно? — хмуро спрашивает Рагнвиндр. — Я хотел бы задать тот же вопрос, — Кэйа в ответ так и продолжает беспечно улыбаться. — Мне тут караульные доложили, что некто «господин Дилюк» ошивался около штаба ордена, но так и не соизволил войти. Ты, случайно, не знаешь такого? — Я думал, ты уже часа три как пьёшь в «Доле ангелов». Неужто в тебе проснулось внезапное желание работать? — парень игнорирует его издёвку, хоть внутри и пылает от досады. Не хотелось ему быть обнаруженным таким вот глупым образом, а теперь, когда его брат знает, что он направлялся в штаб Ордо Фавониус, он так просто этого не оставит, наверняка допытает Дилюка о цели его визита. — Ха, нет конечно! Я слышал, ты там сегодня не появлялся. А это значит, что там совершенно не на что смотреть… — только было Рагнвиндр закатывает глаза, готовясь огрызнуться, как Кэйа наносит следующий удар. — Выходит, ты ехал с самой винокурни? Ещё и в такой буран! Любопытно всё-таки, какие срочные дела привели тебя сюда? Неужели решил наконец проведать своего братца?.. — Много чести, — гневливо фыркает Дилюк, торопливо отводя взгляд, но понимает при этом, что поздно уже притворяться. План его был раскрыт. С того момента, как он четыре года спустя вернулся в Мондштадт, прошло уже несколько месяцев, а они с Кэйей так ни разу нормально и не поговорили. Много раз встречали друг друга, перекидывались короткими фразами, но не более того. И Дилюк изо всех сил пытается притворяться, что его это устраивает, доказывает себе, что Альберих и не заслуживает большего. Но обмануть своё сердце ему не удаётся. Правда в том, что Дилюк скучает по нему. Корит себя, ругает и ненавидит за это, хочет выбросить мысли о нём из головы, вырвать, точно сорняки. Только вот без его нахальной улыбки, мягких, длинных волос и вкрадчивого голоса в душе так и продолжает зиять огромная чёрная дыра. Однако Рагнвиндр не находит в себе сил, чтобы простить его. Собственная гордость и старая, глубокая обида ему этого просто не позволяют. Так вот Дилюк и продолжает стоять на перепутье, совершенно потерянный, и медленно сгорает изнутри, словно затухающая свеча. Кэйа вдруг серьёзнеет, внимательно окидывая молодого человека взглядом. Дилюк прямо сейчас похож на снеговика, ибо снега в его волнистых волосах запуталось столько, что из красных те вдруг стали белыми. Совершенно бледный и охладевший, он сжимается в комок, отчаянно пытаясь согреться, изо всех сил растирает плечи, хватаясь за ту последнюю крупицу тепла, что ещё не выветрилась из его тела. Но всё же он так и продолжает стоять смирно, не желая сдвигаться с места в поисках укрытия. — Я долго тебя искал. Неужто хочешь сказать, что всё это время был здесь? — настороженно спрашивает рыцарь, и после утвердительного кивка со стороны Рагнвиндра, беззлобно ругается. — Вот же кретин!.. Альберих стаскивает с себя накидку, без спроса оборачивает её вокруг шеи брата, точно шарф, стряхивает липкие снежинки с его головы и, взяв за руку, тащит за собой. — Пошли, а то ты так совсем окоченеешь. Дилюк не согласен, но не выражает явного протеста, словно в тот самый миг сдаётся, молча плетясь за Кэйей. Он и правда замёрз, настолько сильно, что уже еле-еле переставляет ноги. Так что остаётся только смириться и позволить парню осуществить задуманное. Как он и предполагал, Кэйа приводит его в штаб Ордо Фавониус. Этим вечером здесь стоит абсолютная тишина, складывается такое впечатление, будто Альберих — единственный рыцарь, что вообще пришёл сегодня на службу. Он заводит его в свой кабинет, усаживает за заваленный отчётами стол, что стоит напротив окна, подкидывает уголь в камин и бережно, точно заботливая мать, стягивает с Дилюка промокший сюртук и сапоги, чтобы тот быстрее согрелся. Рагнвиндр тут же чувствует себя лучше, протягивает босые стопы к камину, ощущая, как онемение спадает и по конечностям начинает разливаться приятное тепло. — Спасибо… — едва слышно шепчет он. Кэйа в ответ лишь качает головой, будто бы говорит таким образом, что благодарить его совершенно не за что, после чего продолжает задумчиво глядеть в окно. На город уже успели спуститься сумерки, и теперь огонь, потрескивающий в камине, становится единственным источником тёплого света, рассеивающим царящую в кабинете полутьму. Дилюк долго вглядывается в танцующие языки пламени и напряженно сидит, совершенно не зная, как прервать повисшую тишину. — Я правда пришёл к тебе… — кое-как выдавливает из себя он, тут же жалея о сказанном. Что-то подтолкнуло его в тот момент, даже он сам не может толком понять, что именно. И всё же копившиеся годами эмоции вдруг начали изливаться из души, точно из переполненной чаши. И пускай нет таких слов, что отразили бы их в полной мере, от столь короткого откровения ему всё равно становится легче. — Да… я знаю, — Кэйа в ответ легонько улыбается, так успокаивающе нежно, что в сердце Дилюка вдруг загорается давно потухший огонёк. Неуверенный в правильности своего решения, он берёт свою сумку и, покопавшись, достаёт из неё бутыль из тёмного стекла, протягивая брату. — Я думал, тебя нет на посту. Хотел передать её тебе через кого-нибудь из ордена, но… — Дилюк не договаривает, хмурится и тут же тупит взгляд, не способный подобрать нужные слова. Не веря своим глазам, Кэйа принимает бутылку из рук парня и внимательно её осматривает. Старая, с этикеткой, которую ему никогда в жизни видеть не доводилось. Вино явно не из простых. — Из отцовской коллекции? — делает предположение он, и тут же получает в ответ утвердительный кивок. — Дилюк, я… Не знаю, что сказать. — Не благодари. Это того не стоит, — Дилюк апатично пожимает плечами, почти не отрывая взгляда от яркого огня в камине. — Я просто… хочу, чтобы это было у тебя. Мне оно всё равно ни к чему… Прямо сейчас он, конечно же, лукавит, когда старается выставить всё так, будто для него это мелочь, жест, совершенно ничего не значащий. На самом же деле юноша слишком бережно хранит память об отце, чтобы разбрасываться ей направо и налево. И вот он всё-таки решился поделиться ей с Кэйей. Не ради того, чтобы потакать его алкогольной зависимости, но, быть может, чтобы стать на шаг ближе к восстановлению той гармонии, что некогда царила между ними. Хотя, разумеется, Дилюк сам себе в этом никогда не признается. Зато Кэйа прекрасно это понимает и, право, ценит. Да, за все эти годы его брат сильно изменился. Он уже больше не славный, наивный мальчишка, с сияющими добротой глазами. Но Альберих уверен, что где-то там, в глубине души Дилюк всё ещё таков. И, кто знает, быть может, однажды Кэйа вновь увидит, как он улыбается, снова ощутит на себе его ласковый взгляд и прикосновение нежных губ. А сегодняшняя их встреча — это начало. Первый шаг на пути к долгожданному примирению. И даже этому маленькому подарку судьбы они радуются, хоть и каждый по-своему. Сидят вдвоём около камина в умиротворяющей тишине, прерываемой лишь потрескиванием дров, и каждый размышляет о чём-то своём, смакует в голове старые воспоминания, чувствуя, как в сердце один за другим загораются искорки давно забытого, утраченного счастья. А за окном где-то там, в темноте всё ещё продолжается снегопад. И кто знает, что ещё он им принесёт?..