Только с тобой

Фёдор Морозов, в отличие от своей фамилии, морозы не любит, поэтому Новый год предпочитает отмечать где-нибудь на юге, подальше от холодных ветров и пушисто-хрустящих снегов, в тёплой компании друзей, проверенной годами. Они сдружились ещё в студенческие годы и теперь все праздники и не праздники отмечают вместе. В этот раз методом очередной жеребьёвки решили отдыхать на берегу моря у подножия высоких гор, где снега, если и есть, то только на вершинах. Здесь хоть и прохладно вечерами, днём светит тёплое солнце, а ещё деревья круглый год покрыты зелёной кроной. Травка на лужайке зеленеет, а к галечному пляжу ведёт вымощенная камнем дорожка, чтобы было удобней спускаться, хоть и не высоко. Море немного штормит в эту пору, но приносит некий колорит самому месту. Пенистые волны постепенно уносят завезённую гальку в море, зато выбрасывают разноцветные отшлифованные осколки бутылочного стекла и мелкие ракушки, чаще расколотые, но иногда попадаются почти целые, которые можно забирать с собой на память о море или в подарок друзьям. Двухэтажный домик, взятый в аренду, радует глаз — не новый и не старый, а ещё в меру просторный, как раз для их небольшой компании. С пятью отдельными спальнями на разных этажах, уютной кухней и большой гостиной, где теплится настоящий камин из камня. В гостиной они собираются по вечерам, играют в настольные игры, привезённые с собой, или смотрят огромный телевизор, висящий на стене: то футбол, то мелодрамы, но бывает и фантастику, что радует. Завтракают тоже вместе — на кухне, а после разбредаются кто куда. Федя старается не мешать влюблённым парочкам, но иногда всё же отправляется с кем-нибудь из них, если маршрут кажется ему удачным. Богатырь Лёша, как всегда, приехал с очередной нимфеточкой по имени Рая, которая, видимо, Остапову обещала вечный рай, если тот остепенится и женится на ней. Красивая девушка, вроде и не глупая, но наивная. Алексей меняет их, как перчатки, и каждая очередная верит, что она единственная. Вот и умничка Рая тоже верит, угадывая каждое его желание. То на ужин закажет, что он любит, то канал переключит, потому что там футбол, то подушечку да под спиночку… Аж зубы сводит от её влюблённости. Умник Женька Менделеев, прозванный так не из-за своей фамилии, а потому, что всамделишно умный, неизменно приехал с прямой как палка Натальей, с которой живёт уже три года. Любит её, поэтому называет умницей и красавицей, и старается никогда не выпускать из рук — а вдруг потеряется! То, что Наталья умница, никто не оспаривает, но вот красавицей Фёдору она не кажется. Худая, длинная, с нулевым размером груди и немного носатая. Нос как нос, но если бы чуточку покороче, то девушка была бы и милей, и краше, а так, что есть, то есть, но на вкус и цвет, как говорится, товарищей нет, главное, что любят друг друга. Еще есть Толик Лапочкин со своей женой Оленькой Лапочкиной, добрые и отзывчивые. Создали твёрдую ячейку общества ещё в студенческие годы и настругали пару лапочек, с которыми сидят попеременно то её, то его родители, пока они сами отдыхают на юге. И никто не в обиде — все счастливы, потому что Лапочкины — это не только фамилия, но и состояние души. Все они когда-то учились вместе на экономическом факультете местного университета, но после выпуска судьба сыграла с ними шутку, да вполне удачную по жизни, и разметала друзей по разным сферам деятельности, не меняя только изначального — их крепкую дружбу. Фёдор за друзей всегда радуется, и то, что в Новогодние праздники он один, так это только его вина. Вроде и с девушками всегда везёт, знакомится, встречается, да только рано или поздно они находят себе другие партии, более выгодные, и обязательно в канун Нового года, тем самым оставляя Феденьку на произвол судьбы в новогоднюю ночь. А ещё все, как одна, утверждают, что Морозов соответствует своей фамилии — холодный. И в постели, и в чувствах. А Федя при этих словах всегда молчит, сказать ему нечего. Он понимает своих бывших подруг, которые хотели от него тепла и ласки, а ещё хотели быть за ним, как за каменной стеной. Каждая с уходом что-то говорит, но суть сводится к одному, вот и последняя сказала: — Мужик должен взвалить деву на плечо и унести в берлогу, даже если она этого не хочет. Поверь, Федя, — хочет, ещё как хочет! Она ему за это будет и щи варить, и носки штопать, и детей рожать. А с тобой, Феденька, каши не сваришь, тебе впору самому детей рожать. Всё-то ты умеешь, вот только мужского стержня в тебе нет. А Морозов и вправду всё умеет — мама научила, пока он рос. Не научила одному — быть мужиком, так как сама этого не умела. Может, всё и было бы иначе, но в доме мужским духом не попахивало с тех пор, как ушёл на тот свет от кровоизлияния в мозг Морозов-старший. Мать на все годы так и осталась одна, храня и по сей день ненужную верность покойному мужу. Сердобольный сосед Митрич заместо отца научил когда-то Фёдора всему, что умел сам: кран поменять, гвоздь забить, розетку починить, но так и не смог изгнать, как злой дух, женское влияние на неокрепшую психику ребёнка. И вырос он хоть и «рукастым», но инфантильным, кого впору самого на плечо — и в пещеру. Женщин Фёдор всегда выбирает под стать матери: хрупких и изящных, поэтому об опоре речи никогда и нет, а она ему ой как порой необходима, особенно когда начинает наваливаться одиночество. В детстве он находил эту опору в лице Митрича, а после поступления в университет стал находить в друзьях, которые ему заменили старших братьев, всегда поддержат словом и помогут делом. Иногда он с затаённой завистью смотрит на своих друзей. На умного Женю, который действительно умён и может разложить всё по полочкам так, что ни у кого сомнений не останется. На доброго Лапочкина, у которого всё в руках и делах спорится, хоть и ростом не вышел, вот и жена с детьми с ним счастливы. На богатыря Лёшку, которому даётся всё легко по жизни, и даже его брошенки не держат на него злобы. А ещё у Остапова тело красивое, мускулистое, в меру волосатое, не то что у Феди, вечного хлюпика. Вроде и рост приличный, метр семьдесят шесть, а вот мощи в нём нет и отродясь не было. А столько в Алексее харизмы, столько мужицкой мощи, что впору самому запрыгивать ему на плечо. Вот в парнях всегда был и есть этот стержень, а в нём нет. А ещё был эпизод в жизни, когда вот также пять лет назад они встречали Новый год на базе среди заснеженных гор. Фёдор тогда проснулся от незатейливой ласки, кто-то гладил его тело, и руки эти были большими, тёплыми, немного шершавыми и совсем не женскими. Шею целовали ласковые губы, опаляя дыханием, в котором чувствовались выпитые градусы, но Федю почему-то это не смутило, а даже наоборот — возбудило. Он прислушивался к себе, к своим ощущениям, к чужим рукам, которые сминали его тело в разных местах, и ему это нравилось. Нравилась власть, которую они дарили. И даже когда палец, смазанный чем-то скользким, покрутился вокруг его ануса, а затем проник в тугое отверстие, Фёдор не отстранился, сам подставился. И было, может, и чуточку больно, но в самом начале. Потом чужой член скользил в его анусе, как родной, как будто бывал там не раз и не два, задевая простату и давя на чувствительные стенки, даря наслаждение. Свой собственный тёрся о грубую ткань простыни, требовал разрядки, но Фёдор боялся прикоснуться к нему, чтобы не кончить раньше времени, наслаждаться толчками в себе как можно дольше. А ещё понравилось чувствовать такую необходимую ему сладкую тяжесть чужого тела на своём, чужие губы на своих губах, чужую ладонь на своей шее, которая собственнически обхватила её, поворачивая голову к себе, целуя жадно Федины губы, потираясь щетиной о его щёки. Оргазм прошёл по телу неожиданной волной, снесло штормом, захватило цунами. Он долго, как ему казалось, приходил в себя, содрогаясь в судорогах, а затем неожиданно уснул в этих медвежьих объятиях, наслаждаясь их теплом и силой, а когда проснулся, никого рядом уже не было. И если бы не тянущее чувство в заднем проходе, можно было бы сказать, что ему всего лишь приснился яркий сон. Он знал, кто это был, поэтому испытал чувство разочарования, когда увидел на следующее утро очередную нимфетку в объятиях Лёши. Он тогда отвернулся и ушёл, сначала злясь на Остапова, который так с ним поступил, — подарил нежность, затем бросил, а потом на себя, что повёлся. Лёша ему всегда нравился и совсем не так, как все остальные парни, но он гасил это чувство в себе, признавая его неправильность. Поэтому и отдался не задумываясь, когда сложилось. Долго бродить по лесным тропам не смог — замёрз. Вернулся назад в домик, собрал вещи и уехал, соврав первый раз в жизни друзьям, что мать себя плохо чувствует и просит вернуться обратно в город. По приезду долго ревел в подушку, отказывался встретиться с друзьями, когда те вернулись из поездки. Со временем всё сошло на нет, и он вернулся в компанию, но так и не смог по-прежнему смотреть на Лёшу. Всё время вспоминались его пылкие губы, оставляющие отметины на теле, грубые ладони и крупный член, который потирался о Федины упругие ягодицы. Может, поэтому отношения с девушками у него и завершались всегда к Новому году. Подсознательно Фёдор стремился к дежавю, но года сменяли друг друга и ничего не происходило. Оставались неизменными компания друзей и вечное одиночество Морозова. — Морозов, ты чего морозишься? — Остапов подошёл к Фёдору и приобнял за плечи. Обычно Фёдор скидывал руку Алексея, а тут оставил. Почему-то. Рука Леши сначала напряглась, а затем расслабилась и притянула Федю к себе поближе. — Красиво, а завтра уже уезжать. — Сожалеешь? — Вроде и нет подтекста, а почему-то Феде кажется, что есть, и он опять вспоминает события пятилетней давности. — Нет. Зато останутся воспоминания. Лёша не смотрит на него, видимо, думает в эти минуты о чём-то своём и по-прежнему сжимает плечо Феди, словно раскалённый металл, и ему уже не тепло, а жарко. Тело помнит ласку даривших рук, и Морозов, сам того не ожидая, распаляется всё равно что неопытная девица. — Я решил с Раей расстаться, — неожиданно произносит Остапов, по-прежнему смотря куда-то вдаль. — Почему? — Сердце предательски забилось, а дыхание спёрло. — Не мой она человек. — А кто твой? — И хочется услышать «ты — мой», а слышит: — Неважно. — Почему мне говоришь об этом? — Захотелось. — Алексей зло смотрит на Федю, убирает руки в карманы, забирая тепло с Фединых плеч, и уходит назад в дом. А Морозов так и остаётся стоять на крыльце, ничего не понимая и смотря на остроконечные горы, покрытые вековыми соснами и кедрами в лучах заходящего зимнего солнца. Набежавший холодный ветерок треплет его русые вихры, проникает под лёгкую курточку, выветривая тепло из-под неё, а он всё стоит и думает о словах Остапова и о том, чего тот так и не сказал, не замечая ни нелюбимого холода, ни острого взгляда со стороны гостиничного домика.

***

Будние дни побежали: работа, домашние дела и мама, постоянно ждущая ежедневного отчёта по телефону, а ещё лучше визита сына в родные пенаты. Днём думать некогда, а ночами одолевает тоска. Гложет своим одиночеством. Молодое тело требует секса, да не абы какого, а специфичного, запретного. Порно не помогает. Хочется не только разрядки, но и крепких объятий после него. Фёдор в своих фантазиях представляет каждый раз перед сном, как он кладёт Алексею на плечо голову, утыкается носом в шею и запускает пальцы в густую поросль на груди — гладит её. Лёша прижимает к своему боку Федю, сцепив руки в замок, не выпускает из образовавшегося кольца и целует его в макушку. Их ноги переплетаются, и они словно сиамские близнецы — две неразрывные частицы одной души. — Федя, тебе уже двадцать семь, жениться пора, — причитает каждый раз мать, как только представляется такая возможность. Фёдор, может быть, и рад жениться, да только мысли не о женских прелестях, а о конкретном человеке с пестиком между ног, не с бутончиком. И хочется с ним не вести, а быть ведомым. Как тут матери такое объяснишь? Никак! Да и тому, кто люб, не откроешься. Давно всё было, с тех пор много воды утекло, к тому же ничего сказано между ними не было, ничего не обещано, а значит, и надежды нет. Кран на кухне капает: кап-кап-кап. Надо бы починить, да руки не доходят. Лампочки весело горят на потолке, разместившись по его контуру, — подмигивают иногда своим свечением, отражаясь в металлических оправах светильников, но вот что-то не весело — муторно. Телевизор бубнит монотонно, Федя не прислушивается, мысли давно не здесь, и еда стынет в тарелке, хотя старался приготовить повкусней полвечера. Для кого? Всё равно есть в одиночестве. И он продолжает стоять у окна, опираясь ладонями о подоконник и разглядывая сумеречный двор. На улице темно. Освещают каменный мешок лишь фонари, да свет из окон стоящих по периметру домов. Редкие прохожие проходят мимо, неся в пакетах продукты из соседнего супермаркета, и кажется, что все они жмутся от холода, потому как самому зябко — от оконного стекла веет холодом. Кто-то ведёт детей, возможно, из детского сада, а может, и от бабушек с дедушками, как Лапочкины. Не всем так везёт. Очередная машина паркуется возле подъезда. Машина незнакомая, а тусклый свет не даёт различить, кто из соседей поменял машину, да и высоко слишком — седьмой этаж. Машина большая, на такой только на рыбалку ездить да по горам — везде пройдёт. Фёдору на такую копить и копить лет так десять, да ещё и отказывать себе во всём придётся. Грустные мысли скатываются к финансовому положению. Не лидер он, не занять высокой должности, а значит, и не заработать больших денег, хорошо хоть квартира от бабки досталась. Но на ремонт он заработал сам — это греет его душу и сердце, и Федя улыбается своему отражению. Затем дует на холодное стекло и рисует пальцем сердечко, а внизу «А+Ф=Л». Выходит всё это так глупо и по-девичьи, что Федя начинает стесняться самого себя и быстро стирает надпись, чтобы никто не увидел. Хотя кто, кроме него, может увидеть этот маленький секрет? Звонок в дверь раздаётся неожиданно. Фёдор вздрагивает всем телом, отвлекаясь от мыслей, и идёт её открывать. По привычке не спрашивает «кто», распахивает дверь, а там… Остапов. Федя смотрит на него, а сказать ничего не может, так и стоят друг против друга, в гляделки играют. Лёша приходит в себя первым, здоровается, и Фёдор отступает вглубь прихожей, пропуская богатыря. По-другому и сказать нельзя, потому как Остапов по размерам сам как прихожая. — Ужинать будешь? — вроде простые слова, а Феде кажется, что он, словно жена, буднично спрашивает мужа об этом после тяжёлой работы, и потому немного ежится внутри. — Буду, — соглашается Алексей. Снимает с себя зимнюю куртку, всё ещё пахнущую морозом, вешает на крючок рядом с Фединой, а затем скидывает ботинки с налипшим снегом и проходит в кухню. Федя вспоминает о вкусном плове, который готовил с удовольствием целый вечер, как будто ждал кого-то. Вот и дождался! Улыбается, отворачиваясь, накладывает полную тарелку, выбирая большие куски мяса, знает, что Лёша мясоед. Достаёт из холодильника помидоры с огурцами, режет их и красиво раскладывает на тарелке, а начатую бутылку водки, оставшуюся с давних времён, разливает по рюмкам. Водка обжигает горло и разливается теплом в желудке, расслабляя хозяина и гостя. Молчание затягивается, раздаётся только звон металлических вилок о фаянсовые тарелки, хруст огурцов и бубнёж с экрана телевизора. — Федь, я с тобой посоветоваться. — Лёша смотрит пристально, не улыбается. — Что-то случилось? — Фёдору становится тревожно за друга, сказывается непрошедшая влюблённость. — Мне предложили перевестись в Питер по работе. В Питер! Морозов бледнеет, смотрит в глаза Остапову и думает: а как же он?! Лёша будет за тысячи километров, и если они и смогут видеться, то только по праздникам, а если тот женится, то и вовсе никогда. Осядет, обзаведётся детьми, бывалые друзья будут уже не нужны, там появятся новые, другие. И хочется бросить горькое «уезжай и никогда не возвращайся», а говорит: — А я? Чужие пальцы касаются его лица, вытирают слёзы, размазывая их по щекам. Оказывается, они всё же пролились, а он и не заметил. Губы касаются его губ, отстраняются, шепчут: — Федь, я так больше не могу. — Как? — спрашивает Фёдор с надеждой, и дыхание замирает. — Без тебя. Десятый год мучаюсь, с тех пор как увидал тебя в деканате подающим заявление. Думал, пройдёт, а нет, — вздыхает горько, упираясь лбом в его лоб. А Федя как будто этого и ждал, вскакивает, руками размахивает. — Ты поэтому все эти годы этих баб своих трахал и менял как перчатки? — В сердцах выплёвывает Морозов и запоздало понимает, что это ревность, но остановиться уже не может: — Поэтому трахнул меня там, на базе, и свалил в рассвет? Поэтому, я тебя спрашиваю? Ненавижу, как же я тебя ненавижу! — Слёзы текут, и хочется сказать другое слово, обратное — «люблю», а всё шепчет «ненавижу», опускаясь на пол возле стены и пряча лицо в согнутых коленях, обнимая их. — Федя, прости, прости, я же хотел как лучше, подальше друг от друга. Мне всегда казалось неправильным это, когда два здоровых мужика в любовь играют. Я тогда на базе выпил лишнего, сдержаться не смог, потом корил себя, что так с тобой поступил. А сейчас, когда выбор есть, уехать или остаться, понял, что если уеду, то буду видеть тебя редко, а потом всё равно сорвусь и назад приеду, потому как не могу без тебя. И пусть неправильно, зато с тобой… Если примешь. — Лёша садится рядом, стискивает своими медвежьими объятиями Фёдора за плечи, утыкается в макушку и продолжает шептать «прости». Они долго сидят на полу, пока громкие всхлипы не прекращаются, и лишь вздрагивание плеч говорит о том, что Федя до сих пор не успокоился. Лёша встаёт, подхватывает его на руки и уносит в спальню. Раздевает, касаясь шершавыми ладонями обнажённого тела, распаляет его. Сам раздевается, и Фёдор в очередной раз убеждается, какой Остапов красивый. Алексею хочется сделать всё медленнее, а не получается, враз дорвавшись до заветного тела, хочется его скорее заклеймить собой. Крем, найденный в тумбочке, выдавливается на пальцы рук, а дальше эти самые длинные, мясистые пальцы смазывают задний проход, раздвигая его тугие стенки, ловко проникая вглубь. Губы у Феди горят от поцелуев, но просят ещё. Мало! Тело становится чувствительным к каждому прикосновению, как тогда, пять лет назад, а может, ещё чувственнее от вседозволенности. И сейчас они лицом к лицу, и Федя видит каждую его чёрточку, а ещё жадный взгляд Лёши, и ему становится приятно, что именно он его так распаляет. Они потираются друг о друга членами, но этого кажется мало, хочется почувствовать его в себе, глубоко. Федя сам направляет тяжёлый член к своей дырочке, расправляет его, поглаживая, вводит, помогая пальцами. И всё, как тогда, сначала немного больно, а затем шквал удовольствия от поступательных движений Алексея, раскачивающегося на нём, словно маятник. И хочется, чтобы это никогда не заканчивалось, отдаваться вот так днями и ночами, греться в его тёплых богатырских объятиях. А после оргазма он ложится Лёше на плечо, закидывает на него ногу и зарывается пальцами в колечки тёмных волосков на груди — как мечтал. Страшно думать, что вот сейчас он опять уснёт, и Алексей, как и тогда, исчезнет из его жизни. — Не уезжай, — просит Фёдор, боясь заглянуть в лицо другу, хотя уже не другу — любовнику, а тот молчит, но из цепких объятий не выпускает, и это обнадёживает. Утром Федя просыпается от солнечного света, пробивающегося сквозь незашторенное окно. Он ещё не открыл глаза — боится не увидеть рядом с собой любимого человека. Поэтому лежит с закрытыми и вспоминает вчерашние ласки, и они, будто кадры их фильма, проносятся обрывками воспоминаний. Ему кажется, что проходит вечность, хотя время отсчитывает всего минут пять, тяжело вздыхает, нехотя разлепляет глаза и переворачивается на другую сторону. Взгляд натыкается на тёплый серый, а бедра касается тяжёлая ладонь, спускается вниз и сжимает ягодицу, заставляя Федю прильнуть к мужчине. — Проснулся? — Лёша улыбается. — Да, — в ответ улыбается Федя. — Люблю тебя. — И я. — Себя? — Тебя, дурак! — Я дурак? — Ты дурак, — и так легко дурачиться и свободно дышать в эти мгновения. В душе разливается ясность — так и должно быть всегда, но остаётся последний вопрос: — Ты не уедешь? — Только с тобой.