Съезд кукушки

      То ли от усталости, то ли от количества выпитого алкоголя зажечь сигарету не удавалось. Дрожали руки, срывалось пламя. И тем сильнее она нервничала и злилась — тем сильнее дрожал в руке, часто-часто двигался туда-сюда кончик «Black&Gold». Наконец, сигарета начала тлеть, сверкая редкими крошечными огнями, и девушка жадно затянулась. Вкус свежего табака и едва уловимый запах успокаивали.              На золотом фильтре оставались отпечатки черной помады.              — Вот черт, — раздался голос позади, и девушка, почти убаюканная меланхоличным процессом, обернулась.       — Что-то случилось?       — Да инст опять вылетел. Хотела фотку в истории залить, — отозвалась ее подруга. В одной руке — побитый телефон в чехле с маленькими звездочками по периметру, в другой — бутылка вина, которую она видимо и фотографировала минутой ранее.       — Нужны деньги на ремонт?       — Да тут ремонт не поможет. Слушай, Кукушка, может, одолжишь полсотки? Я верну, как смогу.              Она безразлично согласилась, прекрасно зная, что обратно ничего не получит. Ну и ничего. Она еще заработает, а Рошель нужнее. С ней ведь судьба не так мила.              Кукушка, больше известная обществу под именем Лулы Лэндри, снова затянулась и выпустила сквозь приоткрытые губы быстро тающий в темноте клуб дыма. В воздухе витал кислый запах сигарет, до этого скуренных подругой. Дешевка. Наверняка такие убивают за пару лет. Так что нужно будет подарить хорошие. Ей бы очень не хотелось, чтобы Рошель умерла. Ведь кроме нее, кто ее поймет и примет?              Разве что Эван, но… Они, похоже, расстались, так что о чем тут можно говорить?              Лула, не отнимая сигареты от губ, повалилась на подушку. И тут же подавилась и закашлялась.              — Э! Только не откинься, а то как я это объяснять буду? — фыркнула Рошель, лениво поворачивая к ней большую голову с такой же большой копной растрепанных волос.       — Не откинусь, — сипло ответила Лула и улыбнулась. — Как же вы без меня.       — И то верно.              Просто повезло. Случайно исторически сложилось, и стоило бы не испытывать за это вины, но как-то не получалось. Нет, Луле не казалось, что, улыбаясь с рекламных постеров и обложек глянцевых журналов, она занимает чужое место, но… Разве она испытала достаточно, чтобы заслужить все это? Кто-то мучился в модельных школах, кто-то изнурял себя диетами, кто-то спал с сальными продюсерами, обещающими помочь, а она просто ворвалась в этом мир, почти ничего не отдав ему взамен.              Лула тряхнула головой: это неважно. Не отказываться же теперь.              Проблема лишь в том, что в такие дни и ночи мыслей гораздо больше, чем обычно. Они жужжат, не замолкая ни на минуту, и сводят с ума. В них нет смысла, но бесконечный шум изнуряет. Его не заглушить ни табаком, ни алкоголем, ни сексом — он затихает на короткий миг, чтобы вернуться еще более надоедливым.              Рошель тоже это знакомо, но говорить об этом нет смысла. Все равно что подойти и сказать: «Эй, у тебя ведь тоже умирали близкие, давай это обсудим?». Вместо этого Лула говорит о другом.              — Представляешь, мне вчера писал Рикки. Ты его не помнишь, наверное, но мы как-то ужинали вместе. Мы с тобой, Эван и он.       — Рикки? — Рошель отвлеклась от экрана телефона и заинтересованно посмотрела на подругу. — Такой блондин в татуировках?              Рикки блондином уже давно не был. Он красился почти каждый месяц, а две недели назад вовсе побрился под ноль, но это было уже не столь важно. А ещё у него появились новые татуировки: раскрытый глаз на ладони и витиеватый плющ на плече. Но суть была явно не в этом.              — Да, тот самый Рикки, — отозвалась Лула.              Рошель мечтательно улыбнулась. Нет, она не влюбилась — вряд ли это возможно, у Лулы не было поводов ревновать. Да и желания тоже. В конце концов, они даже не вместе… Просто порой больше некому позвонить, и Лула зовет подругу гулять. Несколько бутылок алкоголя, пачка презервативов и вперёд. Рошель никогда не против. Может, Лула иногда пугается этой мысли, она влюбилась? Она спрашивала несколько раз у Рошель напрямую, та в ответ мотала головой.              Так что и это в ее жизни случайность. Встреча в клинике, нелепо завязавшаяся дружба, эти прокуренные ночи в дешёвых отелях, где приходится прятать лицо от охраны и администраторов.              — И что же хотел Рикки? — спросила Рошель. Её лицо, болезненно белое, с пятнами размазанной туши на щеках, было непозволительно близко. Луна не удержалась — чмокнула в губы и прокляла себя.              — Передавал приглашение на вечеринку.       — Пойдёшь? — глаза Рошель блеснули.       — Нет, — Лула покачала головой. — Там будет слишком много друзей Эвана, а я не хочу слушать опять о нас.              «Потому что каждый раз, когда я слышу его имя, я вспоминаю его голос, его слова, его любовь».               Правда в том, что Лула не хотела этого расставания. И забываться удавалось только здесь.               Лула любила Рошель. Возможно, даже больше, чем она этого заслуживала. Больше, чем заслуживал кто-либо в мире.               Меньше, чем Эвана.               Лула готова было посвятить Рошель всю свою жизнь: все дни и ночи. Но любить… Это было бы лицемерно. Они просто рядом, и этого достаточно. Это ни к чему не обязывает. Порой Луле казалось, что она только врет всем вокруг и себе, что она грязная, что этот порок и грех можно высечь из тела только вместе с самой жизнью.              Но это проходило. Психотерапия помогала. Становилось чуть лучше. Иногда.              — Я бы сходила, — расстроено отозвалась Рошель и, устраиваясь в объятиях Лулы, добавила: — Там, наверное, сто-олько красивых людей.       — Мне жаль, что я не могу отправить тебя вместо себя.       — А, плевать. У меня же есть ты. Зачем остальные? — Рошель вызывающе заглянула в глаза, так что Луле оставалось только глухо рассмеяться и кивнуть. Она, не глядя, затушила сигарету только о пепельницу, стоящую на прикроватной тумбочке, то ли о ножку фужера и оставила ее там же. Еще грязнее от этого не станет.              — Мне жаль, что я не всегда могу быть рядом, — Луна охватила подругу за плечи и вздохнула. Лёгкие наполнил кислый запах пота, сигарет и алкоголя. Он отвращал и пьянил. Напоминал обо всех поцелуях с привкусом вины.              Лула скользнула рукой вниз по обнаженной груди. Она знала: стоит позволить Рошель повалить себя, прижать лопатками к кровати, развести ноги и проникнуть в пульсирующее лоно, как в голове возникнет совсем иной образ. И каждый толчок, каждый губами с губ сорванный стон будет его делать его всего ярче.              Лула цеплялась пальцами за плечи Рошель, тянулась, хватала ее за волосы, сжимала в себе тонкие пальцы и умоляла хриплый внутренний голос не повторять до крови в мечтах затертое мужское имя. Чужие признание в любви. Чужие стоны. Чужие прикосновения. Чужое.              Словно их трое.              Лула открывала глаза, смотрела на Рошель, растрепанную, возбужденную, щекочущую жарким дыханием. Но образ плыл перед глазами.              Зарычав от отчаяния и боли в груди, Лула откинула подругу, уперевшись ступней ей в бедро, и сама нависла сверху. Она целовала ключицы, грудь, повисшую на голых ребрах, пупок — пальцы на половых губах, как издевка. Рошель, слишком чувствительная и яркая, почти кричала. И кто-то уже стучал в стену.              Грязь. Лула действовала механически, думая о том, как балансировать на одном локте, как не прикусить кожу слишком сильно. И эти мысли глушили все остальное. А потом снова будут сигареты, пьяный смех, ругань и тревожный сон перед рассветом. Уже знакомо. А пока только глухое удовольствие, звучащее, как некогда полезная привычка, не оставляющая даже послевкусия. И блаженство оргазма, тающее так быстро, что лучше бы не наступало вовсе.              — Прости.              Рошель приподнялся на локтях, тяжело дыша, глядя удивленно.              — Что такое, Кукушка?       Лула не ответила. Да и что она могла? Им обеим было хорошо, так что вряд ли все их встречи можно подвести под категории «алчного пользования». А то, что в мысли невольно вновь и вновь возвращается Эван… Она не были любовницами (корень неподходящий), так что и ревность тут ни к чему. А фразу «прости, что живу прошлым» стоило бы говорить своему отражению, а не подруге.              Да и сложно все это. Зачем грузить кого-то еще? У Лулы достаточно сил и денег, чтобы справиться в одиночку или при помощи со специалистов.              — Как знаешь, — Рошель задумчиво потерла подбородок. — Дашь жвачку?       — Конечно.              Лула наклонилась и достала упаковку из кармана брошенной на пол большой джинсовой куртки с капюшоном. Дешевка. Куплена в крошечном магазинчике за городом как раз для таких ночей. В ней можно спрятать и себя, и, при желании, Рошель, и все их сумки с покупками. Взгляд невольно скользнул по комом валяющемся на стуле платью в стразах. Конверсы, красный шарф, сумочка. Ковер в разводах, исцарапанный шкаф, отошедшие от стены обои.              Лулу затошнило. Она отыскала среди вещей платье-рубашку, накинула его на плечи и прошла к окну, шлепая босыми ногами. Если открыть окно и высунуть на улицу, то можно задохнуться от смрада. Переулочек, гремящий в отдалении проспект, мусорные баки под окнами. И Луле очень страшно. Не потому, что она здесь, а потому, что она уйдет уже на утро, а кто-то останется, кто-то проведет здесь всю жизнь. Лула недовольно подумала про приют, в котором живет Рошель, и сжалась, зажмурилась.              — Почему некоторым людям так не везет?       — Йо, сестренка, — Эван смеется заливисто. — Разве я похож на философа? Просто такова жизнь. Дают — бери, бьют… Сегодня жалеешь ты, завтра тебя.       — Они тоже заслужили… — Лула качает головой и прячет лицо в изгибе шеи.       — Все мы заслужили. Почем ты знаешь, может, они там счастливы до одури, пока ты таблетки жрешь.              Все заслужили…              Лула забралась с ногами на подоконник, чувствуя, как из всех щелей веет холодом. Они жила прошлым и даже не находила больше сил это скрывать. Прошлым? С каждым днем все сложнее было думать о том, что все это действительно никогда не повторится. Его хотелось верить, что это шутка, издевательство судьбы, что все снова встанет на места. Она скучала по Эвану до слез и воя. И самое паршивое заключалось в невозможности поделиться хоть с кем-нибудь тем, как тлеется в груди одиночество и потерянность.              Нет, не прошлым. Лула жила мечтой о своей версии будущего, отдавала каждой миг той реальности, которая, может, никогда и не будет ей принадлежать.              Никому из них. Но, просто, так хотелось бы…              Лула прижала руку к лицу и едва слышно всхлипнула, распарывая себе легкие.              Кровь брызнула на ладонь.              — Эй, ты чего? — удивленно спросила Рошель. Лула не собиралась ее пугать. Она быстро вытерла выступившие слезы и натянуто улыбнулась.       — Все в порядке. Люблю тебя, — она попыталась сложить губы, чтобы послать воздушный поцелуй, но задохнулась и всхлипнула еще раз.       — Ага, — отозвалась Рошель, нахмуривавшись. Ситуация не очень походила на «в порядке», но не им донимать друг друга расспросами. Пусть это делают врачи или полиция. Рошель тоже попыталась улыбнуться. — Я тебя тоже, конечно.       — Тебе так идет улыбка, — Лула вздохнула, верхняя губа обнажила кончики выбеленных зубов.       Рошель улыбнулась шире. Волосы липли к ее пухлым губам, неумело раздвинутым в выражении счастья. Лула бы все отдала, чтобы это выражение лица стало для подруги привычным. Чтобы она не хмурилась, не ругалась на жизнь при каждой встрече, не запивала одиночество и тоску дешевым алкоголем, который не опьянил бы и ребенка. Эта жизнь будто бы была какой-то искусственной, сыгранной в театре — так не живут люди.              Люди так существуют.              И от этого никуда не деться. В деревнях, городах, мегаполисах — все одно. Яд нищеты везде, перманентным пятном. Яд голода, злости, отчаяния, сводящий с ума, толкающий к обрыву. И, глядя на Рошель, Лула все лучше понимала, почему ее брат так трясется над своими деньгами. Он будет готов продать все святое, лишь бы знать, что никогда не сорвется в пропасть.              Лула тревожно сглотнула. Они с Эваном были не такие. Тратили деньги, жили сегодня, жертвовали, проводили благотворительные встречи, ездили в приюты, даже если каждый после этого запирался в ванной и дрожал от ужаса перед жизнью, прячущейся за чертой стеклянных небоскребов, коттеджей и старинных особняков. В эти минуты все казалось таким нереальным. Блеск украшений, вкус сигарет, шорох банкнот — разве это существует?              — Мне плохо, Рошель, — пробормотала Лула, обхватывая голову руками. — Включи музыку.              Рошель взяла телефон подруги, разблокировала отпечатком пальца и принялась копаться в сохраненной музыке, комментируя почти каждую композицию. «Эта похожа на чавканье, а эта на африканские завывания!» «Слишком тихо, слишком оптимистично!» «А тут как будто горох рассыпают». Луле оставалось только посмеиваться.              Голова раскалывалась. Но таблеток у нее с собой не было, а Рошель и вовсе вышла из приюта с пустыми руками. Можно было бы попробовать заглушить алкоголем, но ничего качественного в этой гостинице точно нет, а выходить на улицу не хочется. Оставалось терпеть.              Рошель к этому времени уже выбрала песню. Ирландский рэп.              Как назло, именно ее накануне расставания напевал Эван.              — Переключи, — хрипло попросила Лула, пытаясь не прислушиваться с скребущимся на душе кошкам.       — Почему?       — Просто переключи. Мне нехорошо от нее, — Луле на полтона повысила голос и тут же затихла, виновато ежась под недоумевающим взглядом. — Прости. Оставь, если хочешь. Это же…просто песня.              Рошель все же послушала ее. Ткнула наугад — выбрала какую-то южноамериканскую попсу, которую стоило бы давно стереть с телефона, но Лула никак не могла выделить на это три минуты драгоценного времени. Парень, наверняка, как и они, темнокожий, распинался в трех куплетах о невзаимной любви и в каждом припеве сыпал оскорблениями, так что тошно становилось. Под атмосферу вечера, впрочем, подходило отлично.              — Совсем хреново? — Рошель села на подоконнике рядом, бесстыже нагая, сгорбленная и перепачканная шрамами.       — Бывает, ты же знаешь. Пройдет, — хотя она, конечно, как никто, знала, что нет никакого «пройдет». Есть работа над собой или смерть. Обеим пока удавалось угадывать верный ответ.       — Беда у тебя с головой, Кукушка, — Рошель необычайно серьезно нахмурилась. Лула сидела перед ней прозрачная, обнаженная во всех страхах и мечтах.       — Все в порядке. Просто дел много: окончательно съезжаю со старой квартиры, возня с новым контрактом, еще та мерзкая статья. Все слишком как-то навалилось, — она врала без сомнений, ловя осуждение в холодных глазах напротив, но остановиться уже не могла. Признаться, что тебе плохо, — все равно, что рухнуть лицом в грязь и молить о помощи случайных прохожих, друзей и врагов.       — Помирать не планируешь? Я бы хотела знать, если ты соберешься, — Рошель прикусила губу, будто ей было неловко или стыдно.       Лула покачала головой.              Мысли о смерти приходили к ней слишком часто. И пару раз она, кажется, брала в руку лезвие, приставляла его к едва виднеющимся венам на запястье и представляла, что нажмет чуть сильнее. Острота стали ощущалась на коже, почти вспарывала ее. И Лула ждала, глядя на линию, где, словно на темном дайвинге*, очерчивался алым. Ей казалось: так просто сделать надрез. Руки дрожали. Сделать надрез и больше никогда… Лула отбрасывала лезвие, отшатывалась, прижимая руки ко рту и часто-часто дыша, себе не доверяя.              В конце концов, ответ был один: Лула еще нужна людям. Она понимала это слишком хорошо, особенно теперь, когда так часто виделась с Рошель. Невозможно осчастливить весь мир, но если помочь хоть кому-то… Это уже неплохая цена за право жить.              — Тебе нужно увидеться с Эваном, — вдруг сказала Рошель и быстро продолжила, проглатывая куски предложений и слов: — Ну типа я подумала, что над… Ты просто мертвая. Он не лучше! Instagram, да. Вы явно не все перетерли. Как-то решить надо. Кукуш… Только не плачь, я весь серь… Да не плачь же! Ты и на него глянь. Тож не жилец.              Она буквально впихнула Луле в руки телефон и принялась, невесомо касаясь экрана, листать однотипные фотографии в историях профиля. Селфи с гитаристом, фотография в гримерной, селфи с микрофоном, репост публикации о прошедшем накануне концерте… Лула сглотнула. Обычно, даже в самые загруженные дни, Эван писал в историях куски брошенных песен и стихотворений. «Слишком херовые, чтобы отнимать мое время, но они должны это увидеть!» — сказал он как-то в ответ на критику неудачной рифмы. А еще разговорные видео. Даже если требовалось только улыбнуться в камеру, утереть зубную пасту с губы и протянуть не слишком радостное приветствие. А теперь ничего.              И Лула была бы рада ошибиться, но знала его слишком хорошо. Чувствовала слишком хорошо.              — Ему плохо, — пробормотала она, нехотя возвращая Рошель телефон. Она слишком давно не видела этого лица.       — Ага. Ты выглядишь так же.       — Нам нужно встретиться, — Лула зажмурилась до слез. — Если только он согласится…       — Да как он может не согласиться, а, Кукушка? — Рошель подалась вперед, поцеловала подругу в лоб и шумно спрыгнула с подоконника. — Ты же его девушка, а?              Лула фыркнула, глотая горько, царапающее гортань «бывшая». Она его девушка. Самый близкий человек.              — Я тебя люблю, — упрямо повторила Лула, глядя в широко развернутые плечи Рошель. Та в ответ только хмыкнула, принимаясь собирать вещи. Она до странности долго застегивала пуговицы новой блузки и брюк, потом несколько раз меняла местами выстроенный в ровный ряд пакеты с покупками, а Лула и слова сказать не могла. Все это она тоже понимала. Ей оставалось только молчать наблюдать за мельтешением тонких дрожащих рук, за тем, как вздымается грудь, как двигаются узкие бедра.              — Мы ведь еще будет встречаться? Когда вы помиритесь? — обеспокоенно спросила Рошель, обернувшись. Широко распахнутые глаза на измазанном косметикой лице.       — Конечно, — Лула шумно сглотнула. — Ты моя подруга. И все это…       Было игрой? Развлечением? Просто так? Она умоляла, чтобы Рошель кивком дала знать, что ей все и так ясно. Но она не двигалась в явном ожидании.              — Все это было не навсегда, — Лула потерла краснеющие щеки и отвернулась. — Я напишу Эвану.       — Ага, — Рошель ответила почти бодро. По крайней мере, в ее тоне не было ничего необычного, и Лула выдохнула чуть свободнее. Да, она напишет Эвану. — Так ты в самом деле съезжаешь, Кукушка.       — О чем ты?       Рошель упала на край кровати и пожала плечами.       — От всего этого дерьма съезжаешь. И от ваших обид. Детских, если честно. Ну и молодец.       Луле потребовалась минута, чтобы понять, а потом она слабо рассмеялась. Да, похоже, что так. И теперь ей оставалось только надеяться, что решимость не рассеется к утру. И если так, то все будет хорошо. Ее маленький кораблик направлялся только навстречу счастью.