***
— Ночи доброй, Принцесса, — Нуар склонился в наигранно-чинном поклоне. Кот приходил к ней каждую ночь, как миновала пласта сумерек на небе, смыкающая серебристые звёзды в мутно-синем полотне. Маринетт встречала его каждую ночь, как опадал наземь перламутровый серп луны с сапфирового купола над макушкой. У них всё было стремительно и так головокружительно-волнующе — совсем как при звездопаде, совсем как они начали недавно мечтать. У них всё вспыхнуло зеленоватым отблеском — так гармонично-мягко, так отчетливо символизируя строптиво тянувшуюся ввысь ветвь нового начала, процветая элегантно раскрывающейся на мшистом болоте лилией. — Здравствуй, Рыцарь Нуар, — в шутливой манере поприветствовала его Маринетт. Они оба находились в полнейшем незнании. Знали абсолютно всё и абсолютно ничего в одно и то же время. Влюбиться один в другого по второму кругу и не знать этого — так могли только они, такое могло произойти только с ними во всём мире. Раскрепощенный супергерой, теряющий голову по вине юной и стеснительной дочери пекарей, инфантильный и скромный парнишка-модель, влюблённый в отважную героиню Парижа — всё это безбрежно раздроблено в цветастых витражах, всё это они. Маринетт думала, что Кот иногда правда был похож на рыцаря: источающий браваду, красивый и щедрый на комплименты, а ещё такой, в чьих руках она могла чувствовать себя защищенной принцессой (так неожиданно для неё с такой простотой заменить такого желанного прекрасного принца на отважного рыцаря). Нуар бы не стал отрицать — девушке в его сильных объятиях, право, с её великодушием и аристократически-холёными пальцами, создающими шедевры, принцессой быть шло.Часть 1
1 января 2021 г. в 00:00
Примечания:
Немного потолкуем о цветах: в негативном значении серебряный связывают с иллюзиями и неспособностью принимать решения.
Зелёный - процветание, начало новой жизни.
У них обоих в жизни бывали неудачи самой разной степени и самого различного размаха: плохая оценка по английскому, выговор отца за неуспеваемость по фехтованию, очередная не подписанная валентинка и, что бывало чаще — триллионное одиночество за широким обеденным столом.
Чуть позже — влюбились без всякой взаимности, примеряя роли один другого.
Хуже — словно по щелчку пальцев они эти роли одновременно сменили, выжгли всё старое кредо и вывернули всё на свете наизнанку, потому что ждать своих возлюбленных, казалось, времени не было, а жить дальше надо.
Одна фраза «меняй цель» подействовала на них обоих и сменила всё до абсурдного рыдания курьёзно, точно пресловутый эффект бабочки.
Переставшая заикаться перед Адрианом — перед самим Адрианом, вы хоть представляете это! — Маринетт с ходу и будто в бреду, как очень хорошему другу заявила ему, что сегодня обязательно признается одному парню о своём неравнодушии. Естественно, в содоме из нескольких оживлённых фальцетов она не слышала трель его разбившегося сердца.
В ту же ночь взвинченная и не находившая себе места Ледибаг, крутившая в чертогах разума такое долгожданное для Нуара признание, застала его почти плачущим — он бы ещё держался, скрывая всё от неё, думала Леди, если бы она не выбила из него пару слов.
Уткнувшийся ей в плечо Кот повторял про себя, что слишком поздно влюбился в одну девушку, что ставило ей крест на пункте «счастливая жизнь». Наверное, с её стороны было слишком эгоистично всё это время так наивно полагать, что верный напарник будет рядом с ней одной всегда и до конца жизни станет ждать её признания. Эгоистично было думать, что он будет ей настолько верным.
Наверное, результат того было то, что все первоначальные идеологии серебрились* в приторно-пестрящих оттенках всевозможных кислотных цветов и отобразились неблагоприятной проекцией после.
— Он любит другую, — Маринетт честно пыталась держать себя в руках не сорваться на всхлипы перед выслушивающим все её терзания — надо же — Адрианом.
Наверное, если бы не положение, в котором она оказалась, то удивилась бы самой себе: Алья-то, в отличие от него, не знала о новых любовных похождениях своей вроде-бы-лучшей-подруги.
Адриан бы хотел надеяться, что ему таким образом лишь улыбнулся шанс вновь влюбить её в себя, но он, оказавшийся на её месте тысячу раз, мысленно сжигал эту надежду в серебрящийся от иллюзорности пепел.
— Она любит другого, — жалостливо и так совершенно не по-геройски протянул перед патрулём Кот Нуар, лицом зарывшись в прижатые к груди колени.
В своих собственных затягивающихся страданиях он, естественно, не видел, как Ледибаг самой хотелось заплакать — вместе с ним, за компанию, под шум сдавливающего тисками сердца. Или же за себя. Она сама этого не поняла.
На периферии зрения у них обоих хитросплетение эмоций безжалостно истлевало на ладони серебристой золой…
…пока в одну тёмно-синюю ночь один бродячий котяра не оказался на балконе одной юной парижанки. Ну, как, оказался? От неожиданного звука на крыше Маринетт подумалось, что туда грохнулся со всей дури некто в состоянии опьянения, потому в итоге была в полнейшем удивлении, застав на балконе случайно упавшего к ней Кота Нуара, дёрнувшегося, лишь завидев её перед собой.
С того дня их общее сплетение вновь оживлённо возгорелось жгучей прозеленью мшисто-зелёного.
Адриан не такой.
Ледибаг не такая.
На деле, всё с этой стремительностью, подобной мутно-синей буруне, казалось сумбурным до размытых панорам.
Со дня громоподобного приземления на её балкон Кот Нуар так, скрываясь в темноте ночи, мельком подглядывал за ней, даже близко не догадываясь, что уже давно был замечен. Через неделю Маринетт решила, что этот марьяж пора было прекращать, потому мягко и еле слышно позвала его к себе (она всё ещё помнила, что Кот тогда подходил к ней неуверенно, поначалу выйдя из тени так, будто сомневался, его ли она имела в виду, или какую-то пролетевшую мимо пташку). После их короткого разговора, который благополучно прервал донесшийся снизу голос её матери, Маринетт абсурдно надеялась, что ещё увидит его рядом со своим домом — надежда, впрочем, оказалась вполне реальной, потому что Нуар явился к ней почти что на следующий день.
— Птичка нашептала мне, что одной юной Муррцессе нельзя быть одной, — сказал он ей однажды без всяких приветствий, когда Маринетт стояла к нему спиной и чуть было не выронила от испуга лейку.
С того дня, как фантомная мечта начала принимать вполне реальные очертания, Кот Нуар оказывался частым гостем в особенно опустевшие ночи. Через некоторое время их посиделки стали некой традицией — с маленьким столом, щедро накрытым круассанами и кружками горячего шоколада, и пледом, укрывающим их в лёгкую осеннюю стужу (и плед этот будто специально был небольшим, из-за чего им всё же приходилось соприкасаться друг к другу плечами и ладонями — им, в общем, это втайне нравилось).
А ещё им, всё ещё влюблённым один в другого, — не так, как в первый раз, совсем не так — действовать в такт внутреннему голосу легче. Так, что некогда раскаленным фальшионом высеченную рану от отказа неведомо кем заштопывало, зашивая разъехавшиеся ткани естества.
Не было, на величайшее изумление обоих, стеснения или неуверенности, когда Кот всё же немного несмелым движением обвивал её талию обтянутыми в чёрную кожу руками и осторожно прижимал её к груди, чтобы зарыться в струившиеся по плечам пряди. Не было смущения, когда Кот ложился к ней на колени или когда забывающая про эскизы Маринетт обнимала постоянного гостя Нуара. Не было смущения, когда её пальцы перебирали его волосы на макушке.
Не было всего этого и в тот момент, когда укрытые тёмно-синей ночью они в первый раз — по инициативе Кота, конечно же — поцеловались (и разом благополучно не обратили внимание на опрокинутую кружку разлившегося какао). Всё так естественно, так правильно, будто так всё и должно было быть. Словно это — самый идеальный конец этой истории
//Наверное, с оставшимися за границами опьянённого сознания Адрианом или Ледибаг всё было бы вовсе не так, не было бы того чувства правильности, что было сейчас.//
— Принцесса, Вы снова смутились, — подавил смешок Нуар, чья голова покоилась на плече девушки и почти дыша ей в шею.
— Сэр Рыцарь, а Вы смутились ещё больше, — не бесхитростно вторила ему Маринетт.
На деле, у них всегда всё было предельно просто: принцесса у рыцаря, рыцарь — у принцессы.