Система добычи. Железо и золото

      Феликса Эйхорна Георг принимал впервые. Удостоил личной встречи в кабинете на первом этаже собственного дома. Был четвертый час дня; из огромных окон струился неслышно мягкий серый свет, такой, как обычно бывает, когда солнце еле продирается сквозь пушистую грузную толщу облаков.       Рыночная стоимость акций «Райнтхаллер Шталленверк» заметно упала после пожара. С этого, кажется, должен был начаться их разговор, тем же и закончиться — так Георг думал. Их беседа не рискует оказаться долгой или тяжелой. Она не требует длинных предварительных реверансов о семье и домочадцах. Лишь дело, чистое, выжатое, как простыня в руках молоденькой пухлой прачки.       Служанка пригласила Эйхорна войти. Он выглядел простоватым, этот деревенского типа молодой мужчина, с жесткими усами-абажуром, невыразительными пепельными бровями и квадратным лицом.       — У вас есть для меня работа, герр Райнтхаллер? — после не слишком долгой прелюдии спросил он.       — Я слышал, вы числитесь сейчас представителем фон Фейербаха. Для начала меня интересует это.       Георгу нравилась прямота во взгляде Феликса и его уверенные, бесхитростные движения. Брокер сел глубоко в кресло, положил руки на массивные подлокотники и взял широкие плоские ладони в замок. Он не бегал глазами и не теребил манжеток, обручального кольца или сигарет, как это делали иные.       — Фон Фейербах отыграл свое. Обанкротившиеся клиенты быстро перестают мне нравиться, — не лукавя, признался он.       — С чем было связано его банкротство, разрешите узнать?       Теперь этот вопрос мог прозвучать открыто. Активы фон Фейербаха заметно обесценились, и если причина его судимости крылась в игре на повышение, ни о каком найме Эйхорна не могло идти и речи. Кажется, фон Фейербах интересовался рынком недвижимости. Так или иначе, Феликс будет либо пытаться юлить, либо выложит подноготную своего предыдущего работодателя: первое Георг неумолимо заметит, а второе окажется ему на руку.       — Вы, конечно, хотите, чтобы я рассказал о мошеннических сделках своего патрона, — кивнул Эйхорн и улыбнулся; улыбался он лукаво, и уголки его губ при этом опускались вниз. — Что ж. Он присвоил себе несколько участков в Мюзинге и Берге с десяток лет назад, уклонялся от налогов. Карточный домик посыпался, когда заявились законные наследники, и его делишки начали ворошить.       — Фон Фейербаху пришлось вернуть землю? Из-за этого весь скандал?       — Ну, нет, это было бы слишком просто, — протянул брокер и сощурил темно-голубые глаза. — Из-за долгов перед городской казной. Тысяч на триста восемьдесят. Добавьте к этому негашеные ссуды и дружбу с парочкой депутатов из нижней палаты парламента… не слишком благонадежных.       — Взяточники? — рефлекторно осведомился Райнтхаллер; в положительном ответе он не имел никаких сомнений.       — Вам не понравится то, что я сейчас скажу, — простодушно, или, по крайней мере, стараясь казаться простодушным, сознался Феликс.       Георг уставился на него, не мигая, и только постукивал тихонько по столешнице длинными ногтями.       — Вы курить не хотите? — полюбопытствовал брокер, исполнившись нахальства.       Исходя из неписаных правил, Райнтхаллер должен был угощать. Как угостил в свое время Грасса, может только чем-нибудь попроще. Он поставил пепельницу на середину стола, достал из ящика стола блестящий кейс из темного дерева с выгравированной на крышке эмблемой отцовских табачных заводов, и раскрыл его перед Эйхорном. Тот поблагодарил покорно.       — У участков фон Фейербаха богатая история. Насколько я знаю, фундамент и какие-то заводские помещения там уже были. Он поменял стекла, притащил туда оборудование и запустил две бумажных фабрики.       По тому, с какой кристальной честностью Феликс перетряхивал грязное белье своего вчерашнего покровителя, становилось очевидным, насколько он скользкий сукин сын. Георг больше не питал насчет него иллюзий.       — Герр Райнтхаллер, разрешите поинтересоваться… — он вдруг сменил тему. — Это ведь те сигары, которые вы обычно потребляете?       Формулировка звучала кучеряво, и Феликс явно вкладывал в свои слова больше смысла, чем могло показаться на первый взгляд. Георг кивнул беззвучно.       — Фон Фейербах следовал методичке вашего отца, проще говоря, — Эйхорн расставил, наконец, точки над «i». — Детишки, сколько им там было? По четырнадцать, пятнадцать лет, может. Не знаю, представляете ли вы, как работают с целлюлозой, но история с душком, мягко говоря.       Георг знал, как выглядят настоящие истории с душком, знал гораздо больше, чем Феликс мог себе вообразить, и готов был поспорить, что тот даже не чаял подноготной. Люди, которые представляют подноготную, говорят об этом иначе. Это люди определенного склада, определенных наклонностей. Люди своего круга. Феликс слишком молод, чтобы вдаваться в подробности истории — это первое, но, пожалуй, не главное. И второе: он никогда не был другом Дирка Большого Табака. Это самое главное, обязательное условие.       — Я думал, после смерти отца его лобби быстро прикрыли, — не выражая особенного удивления, произнес Георг.       Он внимательно наблюдал, как Эйхорн курит. В его манерах угадывалась привычка к дорогим вещам: хотя бы потому, что он не делал из них особенного ритуала. Не пытался маниакально высосать из сигары весь никотин, как это делал Грасс, мгновение назад узнавший ее стоимость, например.       — Законы, ограничивающие рабочий день малолетних, всегда будут кому-нибудь не выгодны, — пожал плечами Эйхорн. — Увеличение страховок, отпускных, а в перспективе так и вовсе. Запрет на найм детей… Вам ли не знать, как это ударяет по карману, а?       Георг мог позволить себе усмехнуться, может, хотя бы внутренне, но не стал. Попытки брокера спекулировать на ничтожных крупицах слухов о его отце, выставляя это как нечто исключительное, вызывали в нем сдавленную жалость. Люди, считавшие, что имеют представление о личности его отца, всегда вызывали у Георга жалость.       Если и было что-нибудь в Казимире фон Эстерхази, что отличало бы его от остальных, то, бесспорно, именно это. Представление, нет, не просто представление, но соучастие. Фон Эстерхази был одним из немногих, чьего влияния Георг боялся.       — Вы оставили инвестиции, чтобы получить брокерскую лицензию, и играли в пользу фон Фейербаха все это время. Но для чего? — обратился Георг к Эйхорну, и глаза его сверкнули нездоровым стальным блеском.       — Бумаги сейчас слишком стремительно обесцениваются, герр Райнтхаллер, — улыбнулся тот, и снова — уголками губ вниз. — Взять даже ваши акции, ваших производств.       Так они подошли к тому, о чем действительно должны были говорить.       — Брокер уносит домой свою комиссию, — продолжил Эйхорн. — Количество сделок может быть колоссальным… Это — реальные деньги с реальным номиналом, хрустящие, осязаемые. Неужели нужны какие-нибудь еще объяснения?       Феликс, Феликс, ну что еще ожидать! Где сядешь на него, там и слезешь. Будет игнорировать вторую часть вопроса? Георгу, кажется, придется повторить. Или не стоит?       — Выходит, вы твердо намерены представлять меня на бирже? Мне показалось, вы сразу это решили, как только вошли в кабинет. Я прав?       — Для меня это большое удовольствие. Вы ведь друг Карла Сакса. Я многим обязан ему и его жене. Во-первых…       Георг едва ощерился, проведя кончиком языка по кромке верхних зубов. «Жена» звучало, конечно, куда лучше, чем «пассия» или что-то наподобие — так он про себя отметил.       — Верность семье — хорошее качество, герр Эйхорн. После того, как вы преподнесли Саксу Людвиг-Зюд-Норд-Бан, мне не приходится в этом сомневаться. Поинтересовался бы, с чего вдруг, но…       — А мы с ним котят крестили! — расхохотался Феликс и выдохнул дымно. — Что насчет ваших производств?       — Ценных бумаг, вы хотели сказать?       — О, нет, совсем нет. Расскажите про производства. Расскажите мне про продукцию, герр Райнтхаллер.       Георг осклабился широко, покрутил в руке регалию, разминая табак внутри, отщелкнул гильотиной ее кончик и закурил сам.       — Намекаете на то, что я не могу делиться внутренней информацией, которая указывала бы на падение или рост напрямую, верно?       Эйхорн кивнул, глубоко и многозначительно. Приторная улыбка не сходила с его лица.       — Что там с оружейными заводами Курта, а?       — Моими оружейными заводами, герр Эйхорн, — Георг произнес слово «моими» и простучал незатейливую мелодию ногтями по столешнице. — И теперь у меня, не у Курта, на руках контракт с эрзацмагазинами.       — Большой?       — Покроет убытки от пожара, смею надеяться.       — Значит-с, большой, — протянул брокер, явно удовлетворенный ответом. — Какие-нибудь еще новости?       — Не вы один с Саксом котят крестите. В Байрише Штатзайсенбаннен перепоручили моему концерну изготовление осей на два типа тяжелых локомотивов, — сощурился Георг, ожидая реакции.       — Боже, — тихо произнес Феликс; он старался не перебарщивать с ликованием, но смотрел победоносно.       — Я вам не скажу, что из этого могут следовать какие-нибудь выводы.       — Разумеется, не скажете!       — И все же, вы, конечно, меня услышали?       — Само собой, само собой… — пробормотал Феликс; на лице его был написан восторг. — И кому вы… Кому стричь купоны?.. Вы ведь за этим меня позвали — стать моим прогнозистом и поднять стоимость ваших долей?       — Скормите «семье» все, что можете. Затолкайте этот жирный кусок фон Фейербаху в глотку, если у него еще остались средства. Хартлебену, Йолленбеку… Мои дела идут не так уж плохо.       Впервые за долгое время Георг говорил горячо. Не настолько же горячо, как, скажем, его тесть, с бегающими в глазах чертиками, и не тем экспрессивным тоном, коим обыкновенно разговаривал, положим, Карл. Лишь чуть более горячо, чем следовало бы, исходя из его, Георга, темперамента, но этого оказалось достаточно. Рыночная цена бумаг, выпущенных его концерном, возрастет, как только Эйхорн примется за дело и всобачит их кому надо. Эйхорн, вне всяких сомнений, возьмется за них жадно: больно очевидным оказывался рост, прогноз — кристально явным.       Брокер похоже, вознамеривался докурить неспешно, с расстановкой; отсалютовать и, когда разговор исчерпает себя — по правде, он уже был исчерпан, — покинуть Райнтхаллера, вальяжно развернувшись на низких плоских каблуках. Георг не ждал никого больше, и он никого не пригласил бы войти, пока они с Феликсом не закончат.       Дверь в кабинет распахнулась, громко и резко. Вошел Каспар Левин, фон Эстерхази-младший, с побагровевшим лицом, сопровождаемый запахом противного, въедливого одеколона.       Феликс вскочил, как обожженный. Фон Эстерхази зыркнул на него исподлобья, сухо поприветствовал, не протягивая ладони, и уставился на Райнтхаллера.       — Собака ты, Георг, с-собака! — прошипел он.       И все же пожатия руки «собака» была удостоена.       — Феликс, простите, — произнес Георг тихо. — Мы, кажется, как раз заканчивали.       — Ничего, — шмыгнул тот. — Ваше здоровье, фрайгерр фон Эстерхази.       О нарочито растянутой церемонии прощания теперь не шло и речи. Не сказав более ни слова, предварительно расшаркнувшись и таращась ядовито на сынка барона, брокер вышел. Регалия оставалась в его зубах, и, почти что пятясь, он уронил сантиметр пепла в полушаге от ботинок Каспара.       — Манер тебе не занимать. Мог хотя бы предупредить, что явишься, — Георг с нажимом вдавил сигару в тяжелую хрустальную пепельницу, хотя и глядел безразлично.       Он считал естественным обращаться к Каспару на «ты» и по имени. Они были почти ровесники, к тому же, фон Эстерхази-младший не имел пока права на наследство. Как и права называть Георга собакой.       — Ну уж попрошу извинить, — рявкнул он. — Сильно прервал вас, да?       — Уже не важно. Присядешь?       Георг пытался сообразить, кто из прислуги мог пропустить фон Эстерхази, покуда ему не назначено. Хотя, если посмотреть на это с другой стороны — кто мог не пропустить его?.. Тряс, небось, своими золотыми запонками размером с блюдечко, гаркнул пару раз. Достаточно, чтобы счесть его прихоть серьезной.       — Мне вся эта мышиная возня не уперлась, — процедил Каспар едко. — Но ты… Ухлопать все доверие отца, и как!..       Он медленно опустился в кресло, где минуту назад сидел Эйхорн, и грузно расплылся в его пределах, заняв тучным телом все пространство между подлокотниками. Раскормленный на убой боров. И почему у Казимира фон Эстерхази не оказалось ни одной картины со вспоротой свиной тушей внутренностями наружу? Напоминало бы сынка?       — Я не просрочил ему ни единого векселя, Каспар, — спокойно заявил Георг. — Что-нибудь еще?       — Засунь свои вексели знаешь куда? Элизабет выскочила за эту дворнягу блохастую, а у тебя хватает наглости спросить, что еще?       Ну нет, подумал Георг, так никуда не годится. Если уж Каспар и хотел сравнить Карла с собакой, следовало хотя бы… Он определенно был гораздо изящнее дворняги, и вовсе не блохастый. Брандл-бракк, может?       — А я-то крайний с какой стати? Ну, вышла она за Сакса. Не я, чай, к алтарю вел.       Каспар, конечно, был взбешен. Он слишком много позволял себе даже для отпрыска вельможи, да и выражался несоответственно; кажется, следовало уподобиться, чтобы говорить с ним на одном языке.       — Отбрехаться думаешь? Я знаю, что ты отцу обещал.       — Поговорить — обещал, — отчего-то Георг чувствовал себя лучше, стоя над Каспаром и не спеша занять своего кресла.       — Сделать ей внушение, твою ж мать, не поговорить! Эльза моя, она должна мне принадлежать. Готов поспорить, ты ни черта не делал, пока она с Саксом лобызалась.       — Она все равно не девица, и не девицей под венец шла, — хмыкнул Райнтхаллер. — Получишь ты свою Элизабет через годик-другой.       Он пытался мягко намекнуть фон Эстерхази-старшему: план провальный от начала и до конца. Что Элизабет титул баронессы? Она богатый человек, сама влияет на мнения, которые ходят в свете. С Карлом или без Карла, она нашла бы себе патрона, и им совершенно точно не оказался бы Каспар. Он папенькин тюфяк и мерзавец, а теории о расовой правильности, чистоте крови и вшивых дворнягах Элизабет без надобности.       — У меня времени нет, — стиснул желваки Каспар. — Я откуда знаю, через год или через пять у меня отец представится? Он мне имущество отпишет только когда она родит.       В том, что Элизабет и Карл разведутся, у него, похоже, сомнений не возникало. Георг прошелся по кабинету, слегка потирая виски.       — И чего ты от меня хочешь? Пойди к ней сам, налей меду в уши. Еще, может, выкупишь, — предложил он, прекрасно осознавая, что звучит фальшиво. — Сакс ее бриллиантами осыпал, тебе ли не знать, но не ему с тобой тягаться. Уговори отца продать какой-нибудь из доходных домов и сделай своей жрице подношение. Наследники-то милее квадратных метров, небось.       Райнтхаллеру хотелось насладиться своим злорадством. Он жаждал посмотреть на реакцию, но Каспар, очевидно, издевку не уловил.       — Курева не предложишь? — он почесал затылок и вперился ожидающе. — Ты ж сын Дирка Большого Табака, я знаю, у тебя есть отцовское курево.       — Это — отцовское, — Георг показал на раскрытый кейс. — Бери.       Он поджег сигару в зубах фон Эстерхази собственной зажигалкой. В этом подневольном движении крылось противное Георгу сейчас лакейство, но он не подал виду; как, впрочем, и Каспар, посчитавший такой жест совершенно естественным.       — Сакс ревнует ее, а, Георг? — он явно задумался, прежде чем задать этот вопрос.       — Можешь у Сакса спросить при случае, — пожал плечами Райнтхаллер. — Я бы ревновал, за такие-то деньги.       Каспар сощурился, потирая кончик подбородка пухлыми пальцами.       — А под каким предлогом он с предыдущими расходился?       — Понятия не имею.       — А ты поинтересуйся! — Каспар обнажил верхние зубы. — Вы же снюхались. Вывали ему женушкины грешки и в рот положи.       — Решил с обратной стороны подкопаться?       — Цель оправдывает средства, — хохотнул Каспар и еще глубже вдавился в кресло.       «Если цель — спасение души», — успел подумать Георг, но промолчал. Фон Эстерхази продолжил свою нехитрую логическую цепочку:       — Наверняка там причина одинаковая. Сакс же мастак находить себе шлюх, а потом жаловаться, что они шлюхи.       — А ты, я смотрю, неплохо осведомлен, — Георг хотел добавить «насчет шлюх», но прикусил язык, как всегда.       — Так он же с Инессой Мессерли встречался, а потом поперся, мазохист, их сердечный союз документировать. Я же раньше понятия не имел, кто он такой, все пытался вспомнить, где мне его рожа примелькалась.       — С актрисой?       — Да уж да, актрисой. Куртизанка она была первостатейная. Обслуживала за деньги, это я тебе поклясться готов, и с Саксом закрутила, когда он уже с биржи выполз. Везде потом с ним под ручку появлялась.       — Ну, положим. А дальше что?       — Ты не задавался вопросом, кто ей лицо расколошматил? Наверное, чтобы никому не доставалась, с новой образиной-то.       Георг задумался. Не то что бы ему было дело до Мессерли, но подобные детали… Он, конечно, тут же вспомнил слова Готтлоба фон Олена на свадьбе. Его передернуло слегка — хотелось скинуть это и больше не брать в голову.       — Устроить-то можно, — произнес Георг под нос, поглядывая на Каспара и на то, какое выражение теперь примет его ухмылка. — Но тебе-то Элизабет в сохранности нужна.       — Честно? Плевал я. Да и Саксу мозгов хватит, он не станет бить графскую дочурку, пускай и внебрачную. Нарвется.       — Уверен? — с недоверием покосился Райнтхаллер.       Он начинал думать, и весьма напряженно, что из сказанного Каспаром вообще могло быть правдой. Элизабет не афишировала, кто приходится ей и Марвину родным отцом. Граф, серьезно? Георг знал лишь то, что он ушел из семьи. По правде, он даже не спрашивал. Если люди не хотят о чем-то рассказывать, значит, это слишком интимное — так он считал. Но если о графе солгать сложновато, то о Мессерли и ее способах заработка можно додумать и наплести что угодно.       — Самое страшное, что Сакс сделает, так это треснет ей пару раз для проформы, — пришел к выводу Каспар. — Убеди его, что они с Эльзой не пара, и пусть отдает. Она мне причитается, Георг.       — Сдалась тебе Элизабет?..       — Сдалась. Она нравится мне и будет моя, — он повторял это, словно какую-то мантру. — Да и отец сказал, что так должно быть. Это давние родовые разборки, но тебе они, очевидно, невдомек. Хотя вон, сам на аристократке женился. Ты не пойми неправильно, я не осуждаю. Мне ли осуждать! Но как факт…       Напоследок Фон Эстерхази-младший поинтересовался, достигли ли они понимания. Иного, кроме как согласиться, от Георга не требовалось, по крайней мере если он хотел выпроводить Каспара как можно раньше.       Лишь только дверь за ним закрылась, Райнтхаллер почувствовал, как в сознании зародился неприятный осадок и тихо отравил собой нутро. Эти сплетни, которые Каспар так кропотливо ему приготовил и сервировал в самом нелицеприятном тоне — зачем только?..       Георг закончил дела, не покидая дома. Керстин была в этот вечер непривычно нежная. Ее пальцы пахли смолой даммара, а запястья — туалетной водой, слегка лишь сладкой, цветочной. Смеркалось, и она закончила работу с живописью на сегодня. С час назад она покрывала один из «завтраков» Виллема Класа, который недавно очистила от зажелтевшего лака.       — Ты, наверное, уже собираешься на Кимзее?       Керстин была права: он всегда отлучался к его берегам примерно в это время.       — Константин сказал, что очень хочет с тобой, — невзначай проговорилась она.       — Хочешь, все вместе поедем?       — А ты возьмешь? — похоже, она удивилась.       — Ну конечно, — ласково произнес Георг. — Как раньше. Почти как раньше, только с Марикой и мальчишками. Возьму маленький отпуск, давно пора.       Керстин довольно зажмурилась и прильнула к нему, поддерживая уже немного заметный живот рукой.       — Ты хотел бы сына или дочку, а, Джорджи?       Он не знал. Когда ребенок четвертый, кажется, про это уже не думаешь. Георг признался: счастлив сейчас уже тому, что он у них есть. Он любил свою единственную девочку той трепетной и особой любовью, которой отцы любят дочерей, он старался к Константину и Ойгену относиться как можно внимательнее. Кики рассказала: ей снилось этой ночью, как она купает мальчика. Материнское сердце, видно, чувствует, подумал Георг.       — Думаешь, я могу поехать? — голос Керстин принял меланхолическое выражение. — У вас там, наверное, регата будет. Хоть между собой, и все-таки.       — Вряд ли. Пока вытащим яхты из эллингов, пока почистим, вооружим, поставим на воду. Возни, конечно, много, даст бог, закончим к вечеру. А на следующий уже пройдемся. Ты ведь любишь это озеро, да?       — Там чудесная природа. Я точно не буду мешать?       — Брось это.       — Хорошо. Правда, я очень рада.       Она приобняла Георга руками и закрыла глаза. Тяжелые мысли, вившиеся в его голове, как рой потревоженных диких пчел, отступали понемногу. Он стал размышлять, как назвал бы мальчика.       — Ты уже забыл, за зиму-то, как шкоты держать? — хихикнула Керстин.       — Я, может, и забыл, а руки помнят!       Георг положил ладонь на ее волосы, пушистые, пшеничные, разбросанные по плечам слабыми волнами. Мягкий овал ее лица, ощутимо северные его черты и сдержанные выражения делали ее похожей на какое-нибудь неземное, мифологическое создание. На сирену или нимфу, может. Он так ясно отождествил Керстин с Лорелеей, особенно теперь, воскрешая в памяти их первый выход под парусами вместе; и строки какой-то старой английской песни прозвучали в голове.       — God have mercy on the grey-headed mariner and pass him untouched through the storm, — напел он чуть сипло. — From the waterfronts of Weymouth like a winner I’ll return to the house I’ve been born.       Из уст Георга мрачная баллада старого моряка звучала скорее колыбельной. Английский казался ему мелодичнее родного немецкого; даже ступая на борт судна он употреблял больше английские, чем голландские названия такелажа. Керстин же наоборот, отстранилась, будто разбуженная.       — Меня начинает всерьез беспокоить кое-какая вещь.       — Какая же?..       — Марика почти не говорит, — беспокойство, видно, охватило ее, может, в тот момент, когда из уст Георга прозвучала чужая речь. — Ты помнишь Ойгена в четыре? Он уже лопотал без умолку. Константин меньше, но…       — Думаешь, это серьезно?       — Я переживаю. Не похоже, что так должно быть.       Керстин начала озвучивать невысказанное. Рой удушающих мыслей вновь сгустился над Георгом и ужалил больнее прежнего. На задворках сознания еще громче заиграла старая пластинка.       «My Lord, to be honest, you may have a cruel hands!       For the last thirty years I’ve been belong to the sea.       You, ancient and ruthless! I know all your elements.       My mournful thomb here is not gonna be», — таким был один из куплетов баллады.       Карл Сакс сидел на ступеньках у главного входа биржи. Вот так вот непосредственно, словно какой-нибудь босяк или уличный музыкант, подставляя яркому свету заметно обветренное лицо.       Георг остановился рядом.       Карл, видно, недоумевал сначала, чья облая фигура нависла над ним, беспардонно загораживая солнце и не спеша уходить. Даже фыркнул. И обернулся с соответствующим выражением.       — Джорджи! — воскликнул он, через секунду расплывшись в улыбке.       Карл был все в том же черном кожаном плаще, несоразмерном ему, тощему, в том же костюме, в котором Георг видел его множество раз. Его голые костистые лодыжки слегка покраснели на холоде.       — Не хочешь пойти куда-нибудь пообедать? — предложил Райнтхаллер, не имея под этим какого-нибудь особенного умысла.       Карл мотнул головой.       — Ты посмотри, какой май, дурак. Не хочу нигде сидеть, к черту.       Георг присел рядом, ощущая себя как-то глупо. Мимо них резво сбегали по ступенькам маклеры — особенно почему-то спешили восьмушечники, — и нерасторопно спускались господа, картинно посматривая на часы и оглядываясь в поисках экипажей.       — Купил что-нибудь или ходил на торги посмотреть? — поинтересовался Георг.       — Доли частников вылавливаю. Палатинская и пфальцская линия все еще жрут у нас часть трафика, но это ничего. Еще наедятся земли. Дорогие слишком.       — Я тебя не заметил. Через Геске работаешь?       Иво Геске, большеглазый, с припухшими нижними веками и высоким покатым лбом, напоминал Георгу рыбу. Временами плывущую в потоке, серую, непримечательную рыбешку, временами — исполнительную краснобрюхую пиранью. Георг как раз наблюдал эту пиранью сегодня, в естественной среде обитания: слышал его зычный, с небольшой хрипотцой, приятный тенор, вместилищем которому было маленькое, тщедушное, узкогрудое тело.       — Теперь — да. Он единственный, кто не обижается, когда его называешь кретином.       — Ну почему так сразу? — криво ухмыльнулся Райнтхаллер.       — Да все они кретины. Никакой чуйки. Считают медленно. Мрак, одним словом, но на бесптичье и задница — соловей.       Георг гоготнул.       — Я слышал, ты для Иво типа крестного папаши, а?       — А что, так говорят? Он желторотый совсем был, когда я его встретил, это да. Но тогда я многим тут крестный папаша, выходит.       Карл задумался о чем-то своем, видно. С полминуты они сидели молча, как вдруг он спросил, словно опомнившись:       — А ты-то чего?       — Котировки взглянуть. Я тут Феликса нанял, знаешь?       Георг не согласился бы, что Иво кретин. Ограниченно талантливый, скорее, слегка агрессивный, но… Геске делал так, как ему говорили. Следовал маниакально наводке своего нанимателя. Феликс Эйхорн, по большей части, оказался не таков. Немного себе на уме.       — О-о, — потер ладони Карл. — И как он тебе?       — Ловкий, я бы сказал. И не кривляется.       — Феликс, гаденыш, молодец, — как-то по доброму усмехнулся Сакс. — С ним занятно.       — Почему к нему не пошел? — поинтересовался Георг, ожидая каких-нибудь каверзных подробностей.       — Я его комиссию в гробу видал, — сознался Карл совершенно бесхитростно. — У него в конторе все расценки аморальные. Хотя кому я рассказываю…       — Жалеешь, что не остался при своей лицензии?       — Кто ж из реального сектора в брокеры попрется?       — Ну… Эйхорн?       — Эйхорну денег не хватило, в реальном секторе-то обосноваться.       — Почему это?       — Завод, которого он соучредителем был, накрылся. Целлюлозно-бумажный. Там какие-то проблемы с землей нарисовались, деталей я не знаю.       — Дай угадать… — Райнтхаллер посерьезнел и принялся говорить привычно-бестелесным голосом. — Он его не фон Фейербаху сплавил случайно?       Карл вдруг встрепенулся. Скрестил руки на груди, одарил Георга каким-то странным взглядом и спросил:       — Ты там что-то сказал про «пойти выпить»?       — Не совсем, но, кажется, все к тому располагает.       Георг не испытывал неудобств со своим пищевым инфантилизмом. Выбор еды и напитков он перепоручал другим, считал лишним об этом даже думать: пил то, что наливают, со стола брал то, что ближе лежало. К счастью Райнтхаллера, Сакс не страдал отсутствием вкуса.       Они зашли в закусочную, выглядящую бедно по меркам Георга, но весьма уютно.       — Моему отцу нравилось это место, — пояснил Карл. — Оно немного изменилось с тех пор, но домашнее вино у них по-прежнему отличное.       Мужчины заняли столик. Георг подумал, что в первую очередь остро нуждается в пепельнице.       — Я все еще не хочу засиживаться, по правде, — признался Карл.       — Предлагаешь на улице распивать?       Райнтхаллер произнес это со смешком. Сакс оскалился в ответ.       — Если ты курить собираешься, то лучше уж на улице.       Георг никогда раньше не чувствовал себя так по-идиотски, как теперь, идя через Мариенплац в сторону Ворот Победы с бутылкой наперевес. Его золотые часы, начищенные ботинки из лаковой кожи и это чертово вино явно не складывались у прохожих в понятную картинку. Но любого идиота склонна временами охватывать радость — своя, идиотическая, — и поэтому он был совершенно доволен, даже осознавая нелепость своего положения.       Они завели разговор о фон Фейербахе. Искренний интерес Карла чуялся за километр. Он поначалу резво налег на выпивку, но сейчас отчего-то прекратил, глядя на друга внимательно.       — Я делаю ставку на то, что это личное, — осторожно начал Георг перед тем, как осветить детали. — Но говорил Феликс очень спокойно.       — Лиса, захотевшая уйти от гончих, спрячется в псарне. Вот тебе и спокойствие. Ты не осведомлялся, за какую фракцию он голосовал на последних выборах?       Карл слегка приложился к горлу своей бутылки. Ему, похоже, совсем не было хоть сколько-нибудь неудобно. Может, в потрепанном плаще сходил за своего?..       Множество людей проходили по правую руку от них, по левую: десятки бежевых пальто, аккуратных шляпок, блестящих мужских туфель. То и дело бил в нос горький, дешевый дым папирос в зубах дерганных молодых людей. Георг порой ловил на себе странные взгляды.       Градус растекся по телу приятным жаром. Он вывалил Карлу все, как есть. Он сказал:       — Пошли, подойдем к костелу.       Георг имел ввиду Театинеркирхе. Он вынул из кармана всю мелочь, и в порыве раскидал ее по шапкам просящих милостыню, а потом просто прислонился к стене святыни, гладкой, каменной, обогретой солнцем.       — Выпей, — настоял Карл.       — Подожди, сейчас… Я доскажу, ну это. Мысль.       Райнтхаллер судорожно пытался сообразить, что же еще не упомянул насчет Эйхорна и насчет лоббистов.       — Пей! Пей, я сказал.       Карл смеялся. Георг отхлебнул изрядно.       Он вспомнил, что принял слова Каспара за какую-то бульварную выдумку. Отчего-то очень живо представилось лицо Мессерли, изуродованное шрамами, и Георг поежился. Но интересоваться о роде занятий третьей жены Карла без прелюдий он посчитал оскорбительным, да и кондиция была не та.       — Некстати говоря… — пробубнил он, — я понимаю, Элизабет вряд ли представляла тебя отцу, и все-таки. Ты знаешь, кто он?       — Граф фон Польцин, — не задумываясь, ответил Карл.       Георг не собирался действовать по указке фон Эстерхази, скорее напротив; но за спрос, как известно, денег не берут.       — И каков?.. Я не слышал его фамилии раньше.       — Там слушать нечего. Полевой командир, бригадный генерал. Орденов — как чешуи на рыбе. Страшный человек, говорят; я в общем-то верю, — Сакс на секунду замолчал. — Думал, тебе известно.       Райнтхаллер мотнул головой.       — Погляжу, ты справки наводишь? — брякнул Карл цинично; голубоватые глаза его заблестели.       — Надо разобраться в пангерманском паскудстве этом, — Георг приготовился выдать пассаж тоном очень серьезным и взял Карла за плечо. — Я хочу тебе вещь сказать.       — Скажи.       — Будь осторожен с фон Эстерхази и с Элизабет. Он возжелал вернуть ее якобы в лоно семьи. Это химера как есть, конечно, но бросаться патетическими речами он от этого не перестанет.       — Старший или детина? — оскалился Сакс.       — По правде — оба. Но у Казимира по крайней мере присутствует чувство такта. Хоть в какую-то обертку свои намерения заворачивает. Что до Каспара, то он…       — Дерьмоед, — без единой эмоции констатировал Карл.       Георг невольно вспомнил словесный портрет собственного отца и поморщился. Отец обожал слово «грязь». И наряду с «грязью», конечно же, «дерьмо». Он так часто говорил, какое же дерьмо, то, это, сплошное дерьмо — даже возгласы о пресвятых богородицах и бессчетном христианском пантеоне из уст убежденных атеистов звучали приятнее.       — Свинья — это пожалуй. Но вряд ли неразборчивая, — словно поправляя, произнес Георг.       — Жрет-то он отменно, но я не про это, — прозубоскалил Карл.       — Что делать думаешь?       — А что должен? Пойду к его папочке на званый ужин, раз пригласили, полюбуюсь на поросенка.       — Когда успел?..       — Пригласить? Пару дней назад. Я имею в виду, старший фон Эстерхази, он начал у Эльзы в салоне ошиваться.       — Деньги ей не предлагал? — угукнув, осведомился Георг.       — Это нет, похоже, но она так смотрит на него, будто хочет ему в глотку вцепиться.       Они разошлись у триумфальной арки. Где-то там же Георг отправил в урну опустошенную тару; у Карла в бутылке еще плескалось.