***
— Вот гадство, — Маринетт скривилась, поднимая руку вверх. Она, совершенно забывшись и витая в каких-то странных мыслях, неосторожно провела острым лезвием не по конверту, а по собственной ладони. Тонкая струйка крови тут же просочилась и дала о себе знать алыми пятнышками на том самом письме. Девушка отложила ножик для вскрытия писем и небрежно бросила лист бумаги на высокий стол. Сегодня корреспонденция точно подождёт. А вот её незнакомец — вряд ли. Как только дверь открылась, тревожные зелёные глаза сразу зацепились прямо за её ладонь со свежим порезом. Она прислонила руку ко рту, автоматически скрывая испуганное «ох!». — Тебе больно? — тихонько спросил брюнет, продолжая сверлить взглядом теперь уже её побелевшее лицо. Маринетт так и не поняла, что всю кровь с ладони стерла прямо на собственные покусанные губы, которые и так кровоточили. — Ты заметил… — девушка опустила плечи. — Я надеялась, что в темноте ты не заметишь. — Что произошло? Сильно болит? — заботливый тон был столь искренним, что щеки Маринетт тут же покраснели. Простая вещь — забота. А такая редкая в её мире. — Это случайность, — Маринетт неловко почесала затылок и улыбнулась. Она подошла к подобию клетки вплотную и присела у самого угла, прямо напротив брюнета. — И часто с вами происходят такие случайности? — молодой человек нахмурился. Маринетт пожала плечами. Она не замечала, как сильно ранится. Это просто происходило и всё. В конце концов, она всегда была излишне неловкой. — Иногда, — она улыбнулась. — Вам больно, леди Маринетт? — он снова перешёл на более вежливую форму общения. — О, ты запомнил моё имя, — бросила девушка, игнорируя вопрос. — Что ж, в любом случае, я пришла сюда не хвастаться неловкими травмами. Я пришла сюда, чтобы сдержать обещание. Она протянула руку вперёд и, слегка задержав взгляд на своей кисти, покопошилась второй рукой в кармане халата. Тонкое, острое лезвие блеснуло своим холодным оттенком серебра в затхлой темнице. И этот блеск тут же отразился в глубоких зелёных глазах. Они имели тысячи оттенков, в этом сама Маринетт не имела никаких сомнений. Вот только всё это время она могла довольствоваться лишь холодом в этих нефритовых очах и — очень редко — усталостью. В этот раз напротив неё полыхали два огонька, наполненных беспокойством. А сама она лишь могла нервно сжимать тонкую рукоять, ведь сил сделать тонкий, но глубокий порез просто не было. Мелкая дрожь пробиралась по её телу от кончиков пальцев, которыми она так усердно пыталась прижать к себе лезвие, до ступней. Не получалось. Ничего не получалось. Маринетт почувствовала себя глупо. Она хотела избежать боли от яростного укуса, этой чудовищной боли, этого душераздирающего ощущения, когда клыки впиваются в твою плоть. И хотела просто порезаться, а затем предоставить со всей любезностью травмированную кисть незнакомцу. Но не могла. Ничего не получалось. Она просто не могла, не хватало духу. — Ч-что ты… — на выдохе сказала Маринетт, когда из её рук практически незаметно исчезло оружие. Брюнет ловко отобрал нож из подрагивающих пальцев и нахмурился. — Вам это ни к чему. Он потянул её поближе, придерживая лишь за тоненькие пальчики. Это было так легко и осторожно, что Маринетт показалось, будто она по велению сердца делает шаги на встречу этому невообразимому человеку. Часть темных волос с необычными светлыми нотками и отблесками продолжала ниспадать на глаза и скрывать их от неё, что немного раздражало. Маринетт хотелось изучить лицо поближе. Каждую чёрточку, каждую эмоцию. Но вместо этого, похоже, во всю изучали её. — А? — щеки снова вспыхнули. Ловким движением незнакомец провёл языком по тоненькой полоске недавнего пореза, слизывая остатки крови. Он делал это столь невинно, что стало щекотно. Маринетт зажмурилась. И в этот самый момент была готова осесть на пол, глупо и совершенно по-девичьи воскликнув от изумления. Тёплый язык переместился прямо к уголку её губ. Искусанных и давно пропитанных кровью — свежей, а ещё той, которая там оказалась после небрежного движения рукой несколькими минутами ранее. Её глаза распахнулись так широко, как это было возможно. — Это… сладко, — прошептал брюнет в приоткрытые губы. Он пробовал её, словно десерт. Самое лучшее в мире лакомство. Изучал прохладными подушечками пальцев, водя ими по её скулам и шее. И всё это бережно, невесомо. Едва дыша, едва касаясь. Сводя с ума. Это даже не было поцелуем, ведь пленник просто слизал кровь и чуть отстранился. Маринетт наконец-то увидела, как цвет глаз изменился на бледно-бордовый, словно оттенок разбавленного чем-то вина. И крошечного выдоха хватило, чтобы дать волю какому-то странному чувству. Это было как сон. Это было как повод. Необходимость. Кровь взывала к нему, пела и оглушала, заставляя терять ясность рассудка. Он негромко рыкнул. И Маринетт в очередной раз утонула в этом звуке его некогда нежного голоса. Тон низкий, вызывающий мурашки по её коже, заставляющий колени дрожать. Отголоски этого секундного рычания всё ещё разносились по сознанию, пробирая до самых костей. В живот ударила сладкая судорога. Господи. Маринетт хорошо, превосходно знала это чувство. И прежде чем она бы позволила себе собраться с мыслями, брюнет приблизил своё лицо к её губам. Облизывал каждую ранку, каждую трещинку на алых устах, уже припухающих от недопоцелуев. А затем прикусил краюшек, желая испить чуть больше. Познать чуть выше, ускорить сердцебиение. Уловить поток горячей жидкости, которая всё ещё пела, всё ещё дурманила. Маринетт не стала жмуриться, прекрасно осознавая и так степень покраснений своих щек. И также прикрывать глаза не хотелось, ведь в довольно мрачной комнате, освещаемой лампой и фонарём, можно было заметить, как поблёскивали уже совсем красные глаза этого цветка, питающегося кровью. Очередной укус был более несдержанным и Маринетт ощутила в полной мере всю горечь, всю боль, но та на удивление быстро прошла. Осталось лишь разливающееся внизу живота тепло. Она чувствовала, как пальцы на ногах непроизвольно сжимаются, как подрагивают её коленки. Как она не может прекратить это. Это. А что это было? Между ними не было вопросов и недосказанности. Они были никем друг для друга. Но между ними была тонкая нить слюны, разделяющая открытые губы. — Прекрати, — сказала Маринетт, чудом совладав с собственным голосом. Перед глазами было забавное зрелище и эти притягательные алые очи. И путаница волос, доходящих до кончика носа рваными прядями. И влажные губы. Эти чертовы влажные губы! Она чуть отстранилась. Он путал её мысли, сам того не понимая. — Прекрати, — повторила Маринетт, приподняв свои руки и тут же поспешно прижав их к мужским щекам. — Зачем ты продолжаешь зализывать мои раны? Ты же не собака. Девушка смущённо повернула лицо в сторону, стараясь не сойти с ума от этой странной полу-ласки. Полу-боли. Полуукуса. Не сойти. Не сойти. Брюнет смотрел с искренним изумлением и… его щеки порозовели. Не сойти с ума? Поздно, уже сошла. Маринетт облизала влажные губы, а незнакомец буквально проглотил этот жест, ощущая эйфорию внизу живота. Точнее, лишь самую малость. Начало… Начало чего? Он не понимал. На шее заходили желваки. Девушка скользнула влажным, приторным взглядом, полным какой-то жажды, которую был способен утолить лишь он один, по мужским ключицам. Она елозила по ним столько и так быстро, что в глазах чувствовалась некая резь. А в голове почему-то предстала совершенно странная картина. Эти лохмотья точно следовало сбросить. А затем… Нельзя. Сотрясая головой со стороны в сторону, Маринетт попыталась прийти в себя. Если бы могла — даже бы ударила себя по щекам. Сильно с придыханием. Всё ещё не сходит с ума? Как бы не так. — Так вот что считается для вас странным, — спокойно прошептал он. — Сожалею, если доставил вам неудобство. Невинность читалась в этих глазах, совершенно кристальная и ослепляющая. Брюнет даже не понимал, какому искушению поддавался. В какой омут окунул её. Девушке хотелось досчитать до десяти. Нет, до сотни и тысячи звёзд на небе за пределами особняка. Стоя на морозе и вглядываясь в бескрайние небеса. Но даже этого, вероятно, было бы мало, чтобы успокоиться. — Ты не доставил мне неудобство, — сказала она, собираясь с силами. — Это твой особый способ отблагодарить меня, наверное. Я всё поняла. Ты же не пытаешься меня соблазнить или что-то в этом роде. Поспешно улыбнувшись, Маринетт провела пальчиками по его розовеющему лицу. Пунцовые щеки просто заставляли кровь кипеть. Она правда это чувствовала. Это почти сломило её. «Чёрт, от странноватых вещей я возбуждаюсь, однако. Какие прекрасные алые очи…». Брюнет почувствовал умиротворение, когда по его волосам прошлась нежная рука. А затем ещё раз и ещё. Его гладили, словно питомца или ребёнка. Это было так тепло и приятно. Необходимо. И лишь когда это ощущение исчезло, а свет покинул комнату вместе с хозяйкой этого дома, он вздрогнул. — Соблазнить? — удивлённо сказал молодой человек в пустоту. Его щёки стали совершенно пунцовыми. Он наконец-то понял.***
День был действительно чарующим, ведь пришёл час снимать все те швы, что ранее чесались и доставляли много дискомфорта. Сейчас, она не испытывала ничего из того, что было пару дней назад, но желание вымыть кожу под бинтами было довольно-таки острым и напрочь засело глубоко под рёбрами. И чесалось даже оттуда. Зудело так назойливо и настойчиво, что забыть о повязке на ноге Маринетт просто не имела права и шанса. Просто ни единого. — Здравствуйте, леди Мари, — добродушно проворковал доктор. — Пришёл час снимать швы! Усаживаясь рядом с девушкой, довольно тучный мужчина улыбнулся. — Хорошая новость, — Маринетт улыбнулась в ответ. — Довольно хлопотно, когда нет возможности вымыть место под этими лоскутками ткани. Доктор засмеялся, распаковывая свою сумку с инструментами. — Понимаю, леди! Уж простите за это, я заставил вас ждать… Терпеливо ожидая, когда её освободят от повязки, девушка принялась разглядывать потолок. Мужчина присел, изредка бормоча себе под нос о том, что после всех наложенных швов, к сожалению, должен остаться довольно заметный шрам. Маринетт это ничуть не пугало, в то время как озабоченных своей внешностью леди наверняка бы просто свело с ума. — Точно останется шрам, рана была очень глубокая, — продолжал причитать мужчина. — Но если вы будете регулярно применять мазь, которую я вам дал ранее, то конечный результат заживления будет чуть получше. Развязав последние узелки на бинтах, доктор озадаченно нахмурился. Маринетт тут же отреагировала: — Что такое? — Мадам, вы незадолго до меня посещали талантливого хирурга? Синеволосая склонила голову, желая рассмотреть свою рану, на которую так таращился старик. Но никакой раны, никаких шрамов и синяков и в помине не было. Даже следа не осталось — лишь линии от бинтов, которые только что сдавливали кожу, да сами нитки, которые должны были помочь ране зарасти быстрее. Взгляд брюнетки, привычно отслеживающий каждое действие молодой герцогини, был не менее обескураженным. Похоже, Натали понятия не имела, что произошло. — Никаких следов, — сказала Маринетт, всё ещё не веря собственным глазам. — Вы вроде говорили, что раны были глубокими? — Может вы так быстро поправились, потому что такая молодая? — с сомнением протянул врач. — И всё это очень странно. С-сейчас я сниму швы. Маринетт напряглась всем телом и не чувствовала себя расслабленной до тех пор, пока дверь не захлопнулась за стариком и назойливой главной горничной с гулким рокотом. Едва защелка на замке клацнула, девушка тотчас бросилась к огромному зеркалу у столика с украшениями. Она не любила разглядывать себя часами — всегда было достаточно парочки мимолётных взглядов во время сборов на светские мероприятия. Служанки собирали её довольно быстро и аккуратно, а видеть тоску и меланхолию в своих тускнеющих очах не хотелось вот уже полгода как. Поэтому сейчас, приближаясь к огромной зеркальной поверхности, Маринетт чувствовала себя растерянно и смущённо. Что она там увидит? Кого? Ответ был прост — нечто чудесное. Ведь её губы не кровоточили, а глаза блестели. К тому же, следов от укусов незнакомца не оказалось ни на ноге, ни на щеках. И тоской в этот раз от неё точно не веяло, что было удивительным. «Раны вокруг моего рта… И на лодыжке исчезли за одну ночь, будто по волшебству. А объединяет их то, что тот человек облизал их, — её щеки вновь едва заметно заалели. — Неужели это действительно так? Он умеет исцелять?».***
— Кристоф? Молодой человек склонил голову, скучающе смотря в сторону. — Может, хм… Себастиан? Нет, тоже нет. Это не подходит, — Маринетт раскачивалась с пятки на носок у холодного окна темницы. Почему-то ей показалось, что выбрать имя незнакомцу надо именно сегодня. Будто это их сблизит. — Или Карлос? Рубериот? Аванаэль? Брюнет чуть покачнулся и прикрыл глаза, избегая взгляда синеволосой девушки. — Мадам, что вы делаете? — спросил он после того, как ещё с десяток имён были озвучены. — А? — Маринетт будто очнулась ото сна. — Пытаюсь выбрать тебе имя. Такое, какое бы подходило именно тебе. «Интересно, есть ли такое нежное, словно пушистое имя, которое могло бы идеально отразить эту суть? — думала девушка, глядя в невинные зелёные очи. — Что-то милозвучное и невесомое…». — Вы выглядите сегодня не так, как обычно, — прошептал незнакомец, избегая её взгляда. Маринетт вздрогнула и приоткрыла рот. Ей стало немного неловко, ведь до этого самого момента она приходила только ночью и в простом халате с ночной сорочкой. А сегодня представилась возможность спуститься в подвал в нарядном платье, ведь сразу после чаепития в доме графини Куффен, она поспешила прямиком к нему. — Так ты знал, что раны исцелятся намного быстрее, если ты их залижешь? — поинтересовалась Маринетт. Затем её лицо просияло, и она негромко, но очень быстро прошептала: — Ты зализывал свои раны раньше, как кот? Маринетт подёргала ручками перед щеками, изображая нечто вроде умывающегося котёнка. Брюнет поперхнулся и отвёл взгляд в сторону. — Нет, я никогда так не делал. Маринетт рассмеялась и вышло так звонко, что ей пришлось поспешно прикрыть рот рукой. Не хотелось, чтобы кто-то услышал этот интимный момент. И в этот самый миг молодой человек не сдержался, протянул руку к блестящему личику и вновь провёл по алым щекам своими холодными пальцами. Она была сокровищем. — Кхэм, — Маринетт потупила взгляд. Они отстранились одновременно, чувствуя острое желание продлить ласку и неловкость, которая и была вызвана трепетными касаниями. — Адриан. Девушка дёрнулась и повернула голову в сторону молодого мужчины, а с таким смущенным выражением лица… юноши. Невероятно привлекательного юноши. — Что? — сипло выдавила она. Её мысли летали где-то далеко, а сердце уже почему-то ушло в пятки. Разум же почувствовал беду. И не ошибся. Отдалённые воспоминания, которые давным-давно были погребены другими, в тот момент более значимыми миражами прошлого, наконец-то выплыли наружу. — Меня зовут Адриан, леди Маринетт. Адриан Агрест. Если бы сердце могло действительно разбиться, то в этот самый момент обескураженная Маринетт Дюпэн почувствовала бы нестерпимую боль. Возможно, даже более острую, чем та, которая сейчас пронзила её тело. Словно тысячи маленьких иголок впились в её дрожащие руки, которые было уже даже невозможно сжать. Она до крови закусила губу. — Агрест?! Зелёные глаза потускнели, превращаясь в две льдинки, застывшие в морозную погоду. Застыл и он сам. Адриан потупил взгляд и как-то неловко почесал затылок, смущённо улыбнувшись. Ему было неловко говорить об этом. Кажется, он позволил мелодии своего имени зазвучать впервые за многие годы. Это было так необычно. — Да, так называл меня отец, когда я был ещё маленьким. В последний раз отец приходил к нему лет пять назад. Да и то лишь для того, чтобы запереть в темнице после его тайной вылазки. Она почувствовала, что руки уже просто не поднимутся. А сердце не вернёт время вспять. К глазам подступила влажная пелена. — Мне бы хотелось, чтобы вы звали меня по имени, леди Дюпэн. Зелёные глаза блестели всё той же искренностью и невинностью, способной выбить последний дух даже из самого сильного человека. Вскочив, Маринетт крепко зажмурила глаза. Он не ненавидел, не сожалел и не был чёрств, словно заплесневелый сухарик на этом бетонном полу. — Прости, я должна идти. Сердце, кажется, уже не стучало. Оно скорбело, отдавая дань уважения этому человеку. Выскочив с темницы, Маринетт побежала прочь, не разбирая дороги и несмотря перед собой. Не давая объяснений и не говоря более ничего. А спина продолжала жечь от этого невинного и не понимающего нежного взгляда. Чудом этим вечером Маринетт ни на кого не наткнулась. Только на собственную совесть. Она — владычица мира людского, покачивала головой и снисходительно улыбалась, глядя на то, как синеволосая девушка хотела провалиться сквозь землю от всепоглощающей тоски. Как бежала она, не разбирая дороги и срываясь на хриплые вздохи. Сил кричать просто не было, да и нельзя в этом доме проронить хоть каплю эмоций. Совесть посмеивалась, но не издевалась над ничтожностью хаотичных переживаний девушки. Вбегая в просторный зал, Маринетт на всех парах пронеслась прямо к ступенькам, желая скрыться в собственной комнате. — Что привело вас сюда, леди Мари? — донесся до девушки удивлённый голос главной горничной. — Ничего, — отмахнулась синеволосая, так и не взглянув на озадаченное лицо женщины. Ей просто было не до этого — не до неё, не до отца-злодея. Не до себя самой. Только… зелёные глаза до дрожи, до мороза даже под кожей. До разодранного горла. До бесконечных слёз этой ночью. Ступенька, ещё ступенька. Голова горела от хаотичных мыслей, но остановить несущийся на всех парах поезд из размышлений и позора было нельзя. Адриан Агрест. Агрест?! Он был сыном Габриэля Агреста. Он был погибшим малышом, которого когда-то оплакивали старые горничные. Он был цветком, пьющим кровь, но ни разу не жестоким мучителем, которого из него пытались вылепить. Адриан Агрест — невинное дитя, которое оказалось в заточении по неизвестным для Маринетт причинам. И он был совершенно непохожим на главу известного дома. Даже цветом волос. Почему, почему его светлое, до оскомины невинное личико, было столь ярким? И совсем не таким холодным, как у Габриэля. Агрест-старший — уже поседевший, статный мужчина с крепким телосложением, спокойным взглядом и первыми морщинками вокруг глаз. Адриан Агрест — молодой юноша с тёмными волосами, изящно очерченными скулами и ярко-зелёными, совершенно невозможными глазами. Что в них было похожего? Кровь? — Что со мной не так? — всхлипнула Маринетт, громко захлопывая дверь в свои покои. Она сбросила с себя платье с высоким воротом, что вдруг начал ее душить. И лишь когда на ней осталась старенькая ночнушка, девушка без сил бросилась на мягкую постель. Ей действительно не приходило в голову, что у незнакомца было своё имя. Своя семья. Конечно же, он был человеком. У него мириады эмоций светились на бледном лице, когда они сталкивались глазами. Он охотно ел сладости из её рук. Он никогда не осуждал и не брезговал. Ему было интересно. Он был увлечен поэзией, ведь с таким трепетом прикрывал глаза, когда она ему читала. Он любил слушать её глупую, совершенно безликую и ничего не значащую болтовню. Она рассказывала ему о здешних жителях, о природе. О горах, в которых ей хотелось бы жить когда-то, о вкусных и простых блюдах детства. А он едва заметно хмурился, пытаясь… представить, каково это. Есть. Вкусную еду, сладкие булочки осенними вечерами. Терпкую хурму холодным вечером у камина. Домашнее печенье, сидя на улице и любуясь весенним цветением яблони. Маринетт дышала им, восхищалась трепетом этой искренней души. В какой-то момент девушка даже осознала: прикоснуться нельзя. Не он её осквернит, а она его. Черноволосый ангел, которого почему-то знавали как демона, просто неспособен на зло или коварство. И чем больше она говорила, тем тягостнее было уходить. Сколько она успела сказать, а сколько молчание утонуло между бетонными стенами рядом с ними? Маринетт мотнула головой так сильно, что услышала хруст собственных костей. Наваждение, увы, не исчезло. И не исчезнет уже, наверное, никогда. Ни под кожей, ни во взгляде, ни в памяти. Только теперь вдруг стало ясно, что этот невозможный человек, фантастический незнакомец и невинное дитя не знал о мире ничегошеньки. Сердце сжалось так сильно, что Маринетт почувствовала, как задыхается от боли. Ей сдавило лёгкие. И она совершенно точно готова была потерять рассудок. — Я обращалась с тобой, милый Адриан, — Маринетт с силой сжала кулачки, — как с чудовищем. Как и все остальные! Я была так глупа. Надеюсь, ты простишь меня так легко, как я желаю себе гибели сейчас… Она продолжала шептать в темноту, продолжала покачиваться со стороны в сторону. Но успокоение не приходило. Что она знала о нём? Что он знал о ней? Кем они были? А холодная твердь, невесть откуда взявшаяся в усталых глазах, уже знала — кем. Маленькими чудовищами, глупыми уродцами, созданными на потеху Габриэлю Агресту. Слёзы моментально высохли.