1000 и 1 оттенок

Тэхён не решается постучать. Что-то в нём его развернуть пытается: то ли страх, то ли это бешено колотящееся сердце. Оно словно убежать пытается, а Тэхён и сам рад был бы деть себя куда-нибудь. Секунды тянутся невероятно долго, и парню кажется, что сейчас он действительно струсит и убежит, вот прямо сейчас, когда разворачивается на пятках и делает шаг к лифту. Потом один обратно. Шатен оглядывается, смотрит на аккуратный номерок, чуть выше глазка, так красиво переливающийся на белом свете лампочек в подъезде. Громко вздыхает и даёт себе легкую пощёчину, тихо бурча под нос проклятия. — Так, соберись, — тихо начинает и смотрит в собственный пакет с продуктами. — Тебе ведь не пятнадцать лет, просто постучи, а там уже всё само-собой пойдёт. Парень оборачивается и за два больших шага подходит к нужной ему двери, смотрит ещё с пару секунд на звонок и, чертыхнувшись, проклиная Намджуна и весь мир, наконец звонит. Тэ уверяет себя, что, если он досчитает до десяти в уме, и никто не откроет — он развернется и поедет домой, тем более, у него как обычно много работы. Либо он уже начинает находить любые оправдания не видеться с человеком, которого поцеловал, пока тот был пьяным. Либо опьянённым. В голове уже крутится заветная семёрка, а за дверью не было слышно и шороха. Его нет дома? Тэхёну же лучше. Плечи парня медленно начинают опускаться, напряжение уходит, а вместе с ним и странная тревога через неизвестность. Что ему скажет этот парень? Спросит, что ему нужно? В любом случае, Тэхёна уже это не волнует, потому что он практически шепчет «девять» и улыбается, представляя, как скрасит этот вечер стаканчиком крепкого виски, проверяя собственные записи и отправляя друзьям скромное голосовое, что сегодняшний вечер они проведут вместе. А там уже дальше как получится, возможно, Юнги и Чимин сольются, забудутся в объятиях друг друга. Кто знает, эта сумасшедшая парочка может хоть посреди ночи за город уехать на попутках, автостопом добраться до другого города и начать новую жизнь. А с виду и не скажешь, что это обычный бариста и офисный планктон. Сперва их приписываешь к «Клубу четырёхглазых», именуемым Мином Юнги, унылым ботаникам и заядлым перфекционистам-друзьям, но никак не сумасшедшей парочке, которая по выходным, когда есть желание и настроение, ошиваются по барам, любят друг друга с учебных годов и трахаются под «Three Days Grace». Хотя, одно другому не мешает. Тэхёна озаряет улыбка, когда заветное «десять» слетает с уст и он разворачивается, без угрызений совести идя к лифту, нашёптывая: «Какой прекрасный день» и всё в таком духе. Наверняка эта радость продлится недолго, и, как только он зайдёт в собственную квартиру, его охватит будничная суета, и Киму только и останется, что молиться на расслабление от выпивки. Тэхён не приписывает себя к алкоголикам, зато это делает Намджун. — Простите? — раздаётся за спиной так не вовремя, когда двери лифта уже открываются перед носом Тэхёна. Всё улетучившееся напряжение вновь вернулось, словно забыло что-то важное в голове Тэхёна. Ах да, точно. Расплату за «прекрасный день». Шатен оглядывается и встречается со взглядом больших аквамариновых глаз, в которых искры с каждым разом по-новому взлетают фейерверком. Скользит ниже, как обычно, по чёрной одежде, и возвращается к миловидному личику, на котором так и красуется вопрос: «Какого хрена ты здесь забыл?». — Ох, я думал, тебя нет дома, — в руках пакет шелестит от того, как Тэхён его с одной руки в другую перекладывает от нервозности. — Я, эм… Взгляд цепляется за зелёное пятно на мочке уха и длинной шее, а после — за красное на пальцах. Этот парень вообще выглядит так, словно только вылез из кровати, всё время до этого рисуя что-то прямо по одеялу, своими пальцами и мыслями. Узоры, которые невозможно понять таким, как Ким Тэхён. Узоры, в которых смысла больше, нежели во всём, что окружало шатена всю его жизнь. Возможно, чтобы расслабиться, потому что этот напряжённый проницательный взгляд глаз, в которых океан плещется, Тэхёну сравним лишь с непрекращающимися проблемами, от которых жизнь переворачивается вверх дном. Оно и неудивительно. — Я проведать решил, — наконец говорит шатен и смотрит в пол на собственные чёрные ботинки. — Купил фрукты, думал, ты не будешь против. На лестничной клетке повисла тяжелая тишина. Не комфортная, как это бывает между близкими и дорогими друг другу людьми, — когда каждый задумывается о своём и не обязан что-либо говорить, потому что и так уютно, — а неимоверно горячая, которая обжигает и обдаёт пульсацией где-то в районе груди. В спокойной тишине и так все друг друга понимают без слов. И так всем хорошо. Но сейчас иной случай. Но сейчас всё тянется слишком долго, и Тэхён готов провалиться под пол, остаться там жить на несколько недель, а после уже пойти и врезать Намджуну. Хорошенько так, чтобы прекратил заставлять делать поступки, которые в общем-то и не нужны были. Ну неужели этому парню нужна поддержка? Неужели он болен, чтобы его нужно было проведать? — Заходи. Шатен поднимает голову и видит лишь приветливую измотанную улыбку парня, любезно приглашающего его зайти. Тэхён мнётся, но делает один неосторожный шаг, а за ним следующий и так ровно до мягкого ковра с надписью «Welcome» светло-коричневого цвета. Этот цвет ему напоминает его любимый раф-кофе. Пакет из рук Тэхёна пропадает сразу же с мягким «Я отнесу это на кухню», оставляя того нервно перебирать рукава собственного пальто, которое спустя мгновение отправляется на вешалку. Теперь парень чувствует себя как-никак голым. Совершенно безоружным, и ему тяжело держать маску «холодного и неприступного Ким Тэхёна, патологоанатома, плейбоя и филантропа», когда пальцы так и просят схватить что-то, а в мозг поступают сигналы о потеющих ладонях, и Тэхён правда сдерживается, чтобы не вытереть пот о ткань штанов. Только сейчас Тэхён может уловить аромат масляных красок, — мягкий и странный, — и какого-то спирта. Тэхён чувствовал такое же, когда пришёл однажды к Намджуну, а тот во всю рисовал, заставив квартиру провоняться «искусством». Тэхёну этот запах приятен, но он стал бы приятней, если бы его друг не рассказывал про какое-то «масло» и «уайт-спирт». Как минимум, парень бы не чувствовал себя тупым в тот момент. Шатен стоит на мягком коврике прямо у порога светлой квартиры-студии. Стены тут белые, с пятнышками непонятно чего где-то на косяках, кухня совмещена с гостиной-спальней, а в каждом уголке и на светлых комодах, ящиках находятся картины. Маленькие, средние и большие. Они стоят на каждом шагу, не трогая невинные стены, словно их место лишь среди красивых лилий, что расположены в прозрачной вазе и каких-то журналов, раскиданных по всем поверхностям. От белого цвета в глазах рябит, но за большими панорамными окнами нет прекрасных видов на оживлённые улицы и красивые места. Лишь противоположный дом в винтажном стиле, старый, с небольшими открытыми балкончиками и чёрными перегородками, у которых закручены прутья, изгибаются красиво, а по ним ползут зелёные плющи и рассажены по горшкам цветы. Тэхёну в этой квартире спокойно. Спокойней, нежели на лестничной площадке, где доминируют мягкие пастельные тона и приглушённый белый свет, витает аромат чьего-то ужина и тонкого парфюма владелицы здания. Сейчас, разглядывая этот «белоснежный рай», Тэхён видит так много разноцветных картин и одну, лишь одну чёрную фигуру, стоящую так спокойно на кухне и разбирающую пакет, доставая оттуда связку бананов. Цвета на холстах абсолютно не сочетаются, так же, как и аквамариновые глубокие глаза ребёнка с мрачным, угрожающим чёрным в одежде. Это место соткано из противоречий, приносящих в сердце один покой, и шатену до одури спокойно падать в этот противоречивый «музей», ведь по-другому и не назовёшь место, где собрано так много красивого, но такого непонятного Тэхёну. И хотел бы он разбираться в этом, но это его не интересует. Абсолютно не интересует. — Проходи, — Чонгук мнётся у столешницы, пытаясь не смотреть на гостя, что так откровенно пялится на его произведения. — Может, чай? — Да, — кивает согласно Тэхён, делая первый, неуверенный шаг. — Да, чай. Не сразу парень замечает животное — пушистую кошку, спящую на диване такого же светлого цвета, как и шкафы в этом месте. Это точно та же кошка, которую он видел на заставке украденного телефона. Украденного телефона. Как только эта мысль мелькает в сознании Тэ, тот сразу отворачивается, стараясь не смотреть на посапывающую зверушку. — Это Поппи, — Чонгук оказывается слишком близко, и Тэхён практически подпрыгивает на месте, когда над ухом раздаётся внезапный голос. Тэ оглядывается на Чонгука, стоящего, оказывается, не так близко, как подумал сперва парень, а после вновь на Поппи. Она потягивается сквозь сон, переворачиваясь на спину животом вверх, и отчего-то улыбка появляется на лице. В университете у Тэхёна был смешной преподаватель, всегда рассказывающий о своих питомцах. Доктор Смит, — так звали профессора, — всегда говорил, как мило спит его большой и жирный кот Баффи — всегда животом вверх, доверяя хозяину и чувствуя себя в безопасности. Ведь живот — самая уязвимая часть тела животного и если тот спит им кверху — признак полного доверия, ведь кому, как не хозяину, можно доверять свою жизнь? И пусть кто там ни говорит, что их у кошек девять — Тэ в это не верит. — Поппи, значит, — улыбаясь, Тэхён садится аккуратно на диван рядом с кошкой, отчего та сразу же просыпается, вскидывая голову наверх и переворачиваясь на живот, и Тэхён долго смотрит на места, где должны быть глаза. — Она… — Слепая, да, — соглашается Чонгук, поджимая губы и садясь позади Поппи, гладя ту по мягкой шёрстке. — Я взял её такую из приюта, когда был маленьким. Даже слепым, животное выглядело счастливо: ластилось к знакомым рукам Чонгука и урчало. — Она такая красивая, — спустя недолгое молчание говорит Тэхён, разглядывая маленькую мордочку животного с большими, длинными усами. — Это ведь девочка, правильно? Поднимая голову, Тэхён встречается с шокированными глазами парня напротив, и улыбка моментально спадает. Он что-то сказал неправильно? Ему не следовало вообще говорить про кошку, да? Мысли роем жужжат в голове шатена, и он уже представляет, как вылетит отсюда через пару минут под аккомпанемент слёз или ругани за собственное животное. Всё-таки хозяева бывают разные. — Красивая? — тихо переспрашивает Чонгук, моргая так часто, что у Тэхёна сейчас эпилептический припадок начнётся, потому что он тонет. В глазах, в которых тонуть запрещено, нельзя категорически. В подобных глазах он уже однажды захлебнулся. В подобных глазах он видел собственную смерть, как моряки, что в штормах последний раз дышали. — Да, — соглашается Тэ и вновь смотрит на кошку, что тычется мокрым носом в пальцы брюнета. — У меня нет животных, но я в детстве мечтал иметь кошку. А… Поппи, — у него уходит меньше пяти секунд, чтобы вспомнить имя. — Очень красивая, как по мне. И сильная, раз живёт без глазок в таком жестоком мире. Гук слушает, не прерывая, а после расплывается в улыбке, смотря на чудо в своих руках. Никто в этой жизни, да и в прошлой бы, не называл его животное «красивым». Сокджин стыдился, не позволял кошке тереться об него, хотя та не линяет и Чонгук следит, чтобы шерсть была ухоженной и помытой, если уж Поппи и обваляется в своём же наполнителе для лотка. Никто и никогда так не улыбался, кроме него самого, на безглазую старую кошку. Этот мир действительно жесток по отношению к Чонгуку, раз даже его любимый человек ненавидит животное, которое не способно видеть. Которое даже не способно ответить и защитить себя, когда его за шкирку стаскивают с кровати, потому что Джину «противно». Этот мир действительно жесток. Нарисовав какие-то особые рамки «красоты», стандарты, в которые каждый пытается влезть, так или иначе избивая собственную душу своими же ногами. Этот мир действительно жесток, раз на сто людей найдётся лишь десяток, смотрящий на звёзды, что в небе, а не на тех, кто на красных дорожках. Но Чонгуку пришлось уживаться, бросая вызов миру. Жестокому и несправедливому к дальтоникам, к творчеству, к мечтам. — Смотри, она облизывает меня! — словно маленький ребёнок, радуется Тэхён, к которому уже перебралась кошка, и тот вовсю с ней сюсюкается. Мир изо дня в день бьёт под дых, но сейчас Чонгук в безопасности. В собственной квартире с парнем, проще говоря «незнакомцем», чьего имени он даже не знает. Но именно этот парень сейчас играет с его кошкой и гладит её, словно это самое очаровательное существо в мире. А Тэхёну непонятно, отчего в сердце разливается тепло: от урчания Поппи, или же от того, что он наконец забыл про собственную работу хотя бы на несколько минут, часов, дней? — Как… Тебя зовут? — Чонгук подходит осторожно, но тут же практически ломается под глазами напротив. Серыми для него и ореховыми для всего мира. — Тэхён, — не сразу отвечает Тэ, хоть и знает, что в ступоре он не от неудобства, а потому что волна в глазах Чонгука накрывает полностью. — Ким Тэхён. За окном понемногу темнело, а в квартире становилось с каждой секундой всё уютнее. Для Тэхёна стены больше не казались голыми — на них танцевали светлые пятна от зажжённых свеч с ароматом жасмина. Они тоже были белыми, но теперь этот цвет напоминал шатену вечер только-только начавшейся зимы, когда он обсуждал с парнем по имени Чонгук животных и всякую фигню. Тэхён тянет носом аромат цветов и думает лишь о том, что домой он купит точно такие же. Парень напротив смеётся, когда Тэхён вспоминает о незапланированной вечеринке и украденном телефоне, совершенно не обижается, лишь говорит, что это было весело, пусть и коленки дрожали от такого количества народа, а Тэхён мысленно упрекает: «Ты ещё в клубе не был», но молчит. Упорно молчит, наблюдая за тем, как аквамариновые глаза мечутся по всей квартире в поисках тем для разговора, но тише не становится ни через пять минут, ни через десять. Парни увлекаются, наконец откидываясь на мягкую спинку дивана, а не ломая позвоночник в точной прямой с распрямлёнными плечами. На коленях Чонгука урчит Поппи, и Тэхёну кажется, что это единственная причина, по которой Чонгук не встаёт показать ему винил «Linkin Park» с полным альбомом «Hybrid Theory», о котором он сейчас рассказывает. Но Тэхён и так знает каждую песню в этом альбоме, — Юнги не раз включал его на компьютере, когда ребята пили у него дома. Но Тэхён не скажет и слова против этого ребёнка, когда тот всё же приносит пластинку, доставая её из упаковки, на которой изображён стрит-арт. Тэ помнит, как на пьяную голову Юнги начал ему разъяснять, что это за мужчина и почему у него нарисованы крылья стрекозы, пока он держит флаг, но под конец шатен сделал вывод: это лишь теории его друга без особых доводов и доказательств, за что получил после кулаком в глаз. Всё-таки он никак не похож на ботана в очках, как бы вы ни убеждали Тэхёна, он никогда не примет тот факт, что Мин Юнги — ботан. «Runaway» играла на фоне, пока Тэхён сидел за столешницей, смотря на спину готовящего еду Чонгука. После пятнадцати минут обсуждения всего и ничего в тот же момент желудок Тэхёна сдался первым, а Чонгук, заслышав урчание, уже совсем не кошки, улыбнулся широко, словно никогда так не делал, и побежал готовить. Аромат еды смешался с запахом краски, и Тэхён глубоко вдыхает, разворачиваясь к комнате Чона. Он не сразу заметил открытые краски, стоящие в самом углу. Весь пол в том уголке был застелен клеёнкой, а сама она, в свою очередь, была обмазана разными красками. Вставая, Тэхён проходит мимо одной из картин, разглядывая виднеющиеся на холсте ветки, отдалённо напоминающие ему миндаль. Хуже, чем искусство, Тэхён разбирает лишь садоводство. Перед ним, засунутая в серебристую рамочку, светло-голубая картина, с белыми цветочками на тёмно-коричневых ветвях. — Это ты нарисовал? — оглядываясь, Тэхён смотрит внимательно на нарезающего овощи Гука. Брюнет разворачивается и вытягивает шею, чтобы посмотреть, о чём его спрашивает Тэ, тут же засмеявшись. — Ты чего? Это же картина Винсента ван Гога. Ну, вернее, её пародия, перерисованная каким-то неизвестным дедушкой, что продавал её на крутом спуске за низкую цену. — Винсент ван кто? — он слышал это имя. Клянётся, что слышал, но вспомнить где, никак не мог. Шатен долго смотрит, как на лице медленно, но верно показывается удивление. Как медленно его брови ползут вверх, а глаза открываются всё шире и шире, что Тэ едва сдерживается не попросить его остановиться, иначе эти красивые аквамарины действительно выпадут из глазниц. В своей работе патологоанатома Тэхён видел многое и абсолютно не боится такого, но как минимум, в его жизни ни у кого не выпадали глазницы. Как минимум у того, на кого тот смотрит. — Ты не знаешь его? — аккуратно переспрашивает Чонгук, лишь на секунду отворачиваясь, чтобы закрыть крышкой мясо, что жарилось на сковороде. — А как… ты вообще тогда пришел на выставку, где была одна его картина, не зная его? И тут до Тэхёна наконец доходит, что он нехреново себе так попал. Люди, слишком близкие к искусству, не любят тех, кто в нём не разбирается. Ну, только Намджун терпит ничего не понимающего Тэхёна. Это единичный случай. Единственный, он бы сказал. Тэхён уже мысленно собирает собственные вещи: пальто, сумку и пакет, который он потом впихнёт в пакет с пакетами, и тут же осекается — не позориться ведь ему до конца? Хотя Чимин всегда говорил, что, если падать, так падать нормально, чтоб синяки остались, а то и вовсе констатировали перелом. У этого розоволосого абсолютно нет инстинкта самосохранения. — Я… — Тэхён мнётся, но после продолжает на одном дыхании. — Нихрена не понимаю в искусстве. Секунда. Две. И смех прокатывается по всему помещению, заставляя сердце шатена упасть глубоко вниз, к пяткам, и вернуться обратно. — Ты чего такой перепуганный стоишь, как будто я тебя сейчас из-за этого резать буду? — улыбаясь, начинает Чонгук, доставая две тарелки из навесного шкафчика, и Тэхён сразу же мечется туда взглядом — больше двух у него и нет. — Просто… У Тэхёна слов нет, чтобы оправдываться, потому что причина страха действительно глупая. Тупая, как бы сказал Юнги. Смешно просто видеть такого спокойного и рассудительного Тэтэ, пойманного на незнании «великих художников истории человечества», обливающегося страхом и потом. — Расслабься, — Чонгук машет рукой на проблему, накладывая еду на тарелки. — Я всё приготовил, мы можем садиться и есть. На столе стояли всего лишь две тарелки с жареным мясом и спагетти и две чашки ароматного облепихового чая. Ещё когда Чимин только начал наводить панику насчёт Гука, Тэхён понял, что тот едва ли не зависим от облепихового чая, хотя Ким относился к нему скептически, ставя ближе к списку «как такое вообще возможно пить». Так же делал Намджун, только с его раф-кофе, поэтому Тэ молчит и со спокойным видом делает первый глоток. — Чонгук, — он вновь ловит взгляд аквамариновых глаз. — А за что… с тобой так тот парень? Этот вопрос мучал его. Пусть Тэхён и отрицал то, что он волнуется, списывая всё на то, что ему просто интересно, но теперь, после двадцатиминутных разговоров про кошек и ароматических свечей с запахом жасмина, Тэхён действительно стал волноваться. Этот парень — контраст парню в белом костюме. И как бы сильно Тэ ни любил белый, сейчас ему ближе чёрный. Обманчиво красивая внешность таит за собой жестокость и несправедливость по отношению к… собственному парню? Тэхён не решался задать этот вопрос, возможно, ответ сам когда-то всплывёт, если они продолжат общение, но факт остаётся фактом: злость, появившаяся так внезапно в «Тёплом-Ламповом», была лишь из-за той руки с телефоном, грозящаяся вот-вот ударить запуганного… ребёнка. Чонгук действительно выглядит, словно ребёнок. У него милое личико и широкая улыбка, напоминающая кролика; красивые аквамариновые глаза, в которых можно утонуть, если долго всматриваться. Они будут сниться, если однажды поцеловать их обладателя по пьяни. И Тэхён просто не понимает, за что так можно обходиться с людьми. За что, в конце концов, можно ударить человека? Причин много, но ответов на вопрос нет. И наверняка никогда не будет, потому что люди находят повод, ударить человека, причинить боль, хотя не имеют на это никакого права. Прячутся за выдуманным «он то», «он сё», слепо веря, что это зелёный сигнал к верной смерти чувств между людьми. Люди делают больно друг другу, прикрываясь фальшивыми «разрешениями», уж Тэхён-то знает. Чонгук останавливается. Перестаёт пить и отсёрбывать горячий чай, поджимая губы. Последний трек в плейлисте заканчивается, и теперь во всей студии наступила тишина. Не слышно было сопение Поппи или хотя бы пение птиц из приоткрытых окон, — скорее всего, после работы с маслом Чонгук проветривал комнату. Был слышен лишь пульс, долбящий в уши и куда-то в затылок. Тэхён замер вместе с брюнетом, готовясь в третий раз вылететь отсюда. — Ты… — начинает мягко Чон, словно всё это время думал, говорить это или нет. — Наверняка заметил, что я рисую. Много рисую. Тэхён согласно кивает. — Я художник, — кивая самому себе, убеждая себя, продолжает Чонгук. — А он художественный критик. «Художественный критик» — ещё одно оправдание, которое люди берут, чтобы сделать больно другим людям. Обычным художникам. Тэхён не особо сентиментальный и не станет жалеть каждого встречного, но Чонгук сейчас выглядит таким одиноким, отстранённым от всего мира. Словно за столом с ним не сидит никого, но он всё так же приготовил ужин на двоих. Неужели пометка «художественного критика» даёт право ударить другого человека? Что ему не понравилось: работа, исполнение, идея? Сам Чонгук? При том, что слова «художество» невозможно произнести без «худо». Тэхён это услышал от Намджуна, и, наверное, это всё, что он знает про искусство. Чонгук на месте ёрзает, сидя по струнке ровно. Что-то в этом разговоре идёт не туда. Катится не туда. Летит не туда. Падает не туда. И разбивается не там. — Я дальтоник. И разбивается, похоже, тэхёново сердце. — Ты… — Тэхён прочищает горло, кашляя в сжатый кулак. — Не отличаешь некоторые цвета между собой? — Нет, — Тэхён ощущает, как по разбитому сердцу проезжается несколько машин. — Я их не различаю. У меня ахроматопсия. Тэхён прекрасно знает, что это такое. Много раз на своей практике встречал таких людей. Ладно, врёт. Всего один раз. И этот один раз убил его морально на всю оставшуюся учебу. Это была маленькая девочка. С ахроматопсией уже рождаются, и ты не можешь слушать, когда абсолютно здоровые родители смотрят на своего ребёнка и умоляют помочь. Ты ничем не можешь помочь. Тэхён помнит, как тогда был со своим другом. Тэхён помнит слова матери той девочки: «Она ведь совсем ребёнок, ей хочется надевать яркие платья». А Тэхёну хотелось надеть маску безразличия, когда у него покатились слёзы, когда он выписывал эти витамины, которые никогда и ничем ей не помогут. Он поселял в чужое сердце надежду, которую будут лелеять и беречь, но жизнь разобьёт её. Разорвёт в щепки в этом действительно жестоком мире. Парень помнит, как обещал больше никогда не входить в ступор в таких ситуациях, потому что таким людям нужна поддержка. Таким людям нужно всё, пусть они и никогда не просят. — Но эти картины… Чонгук стоял на краю обрыва, когда тупил взглядом в собственную тарелку, готовясь сделать шаг во мрак. — …они прекрасны. Но его схватили и оттащили. Оттащили от ночной истерики, оттащили от разбитого тела и души. Тэхён оттащил его, прямо сейчас, сам того не подозревая. У Чонгука глаза на мокром месте, и он прячет их за чёлкой собственных смольных волос, там же, где и улыбка. Он улыбается так сильно, как только может, стараясь не сорвать слёзы с собственных ресниц. В душе трепещет сердце и болезненно ноют чувства, но сейчас их перевязывают быстро пропитывающимися кровью бинтами, обклеивают пластырями бережно. Гладят, словно брошенное животное, без глаз. Его действительно спасли от падения в безвольное существование. Тэхён разглядывает картины, боясь глянуть на Чонгука. Он задел его чувства. Сильно. Сам того не подозревая. Наверняка задел. Он думает об этом не переставая и именно поэтому боится глянуть на парня. Сегодня вечером его действительно ждёт стакан чего покрепче. — А кем, — Тэхён сразу же смотрит на источник звука и встречается с яркой, кроличьей улыбкой. — Ты работаешь? Сперва Ким не понимает, откуда столько солнца на «чёрной картине», но после, улыбаясь, тихо отвечает: — Врачом. Его сердце бьётся быстро, и у Тэ на лицо улыбка наползает от этих счастливых аквамариновых глаз, в которых, ещё бы секунду, и угас бы драгоценный блеск. Тэхён вновь склоняется над собственной тарелкой и искренне негодует. Кажется, он устраивался работать врачом-патологоанатомом, а не тем, кто лечит чужие сердца. Но даже так Тэхёну подходит.