Unintentionally

— Охуеть, — это все, что пришло Хвитсерку в голову, — Пиздец. — Прости. — Нет, это… Я не знаю. — Я это зря, не бери в голову. — Да нет, ничего страшного. — Я не хотел, то есть я не должен был, ты… — Ну хватит! Хвитсерк вскочил с кровати, бледный и взвинченный, а Уббе, такой же белый, как полотно, остался среди покрывал и подушек. — Не говори мне ничего, я и сам хуйни додумаю, — Хвитсерк попытался неглядя обуть домашние тапки, а потом вдруг сорвался и унесся из комнаты брата босиком. Это и был пиздец, самый настоящий. Сперва заявился отец, уже второй раз за месяц, что ему не свойственно, с порога назвал тощим и спросил о возрасте, как будто это очень смешно. Затем Ивар явился, как из-под земли, стал пресмыкаться перед батей и подобострастно бренчать костылями и ортезами, отчего стало ещё гаже. А потом Уббе, которому всегда можно было высказаться и перед которым никогда не было стыдно даже с мокрыми глазами появиться, вдруг полез с поцелуями — и это почему-то гадко не было. — Да ты не ноешь. Это нормально — обижаться на него, он ведь тот ещё гондон скользкий, хоть и отец, — Уббе сказал это, затем крепко хлопнул Хвитсерка по плечу, как обычно делал, а потом, так и не выпуская его плеча, потянулся к нему и поцеловал его висок. Так раньше бывало, в этом ничего такого нет, и об этом даже не нужно было говорить. Но затем, после нескольких секунд тишины, был второй поцелуй — почти мимо губ, а затем — не мимо. Неловкий, короткий и сухой. — Охуеть. Пиздец. — Прости. — Это низко, — так сказала мама, выпрямившись в кресле перед туалетным столиком и глядя на них обоих через зеркало спустя пару дней после того вечера. Позвала ни с того, ни с сего к себе в спальню сразу после ужина. — Что низко, мам? — Вы оба совсем оскотинились. Отец находит для вас время, бросает все… Ты! — она развернулась к сыновьям лицом и бросила взгляд на Уббе, как умела, свысока, даже будучи ниже, — Даже не спустился поздороваться. А ты — ты хам, Хвитсерк. Отец столько делает для тебя. — Сколько? — Ты хочешь чеки посмотреть? — Как раз чеки я видел, мам. Одни чеки и видел. — И что увидел там? — Барахло для Ивара, пощечину для тебя и отступные для всех остальных. В основном барахло для Ивара. Когда ты уже наконец его пошлёшь, ма? — Ты ещё не научился спать один, а хочешь научить жизни меня? — Аслауг склонила голову к плечу, прищурилась и посмотрела как будто бы сквозь, — Думаешь, я не знаю чего-то, что знаешь ты? Думаете, вы оба тут меня умнее? — Рагнар и правда ведёт себя гадко. — Он твой отец, Уббе. Так и называй его отцом. — Он сам-то в курсе, мам? — Пошли оба вон. Это был лучший разговор из всех, что могли произойти тогда, а худший был бы о том, что кому-то одному из них — скорее Уббе, он хотя бы школу закончил — нужно немедленно собрать вещи, свалить, окунуться в универ с головой, по-быстрому создать семью и больше не появляться матери на глаза. Если бы она знала. — Можно будет какое-то время пожить у Лагерты, если вдруг. Она не стала бы спрашивать. — Ты ей очень нравишься, будь ты помладше — она бы тебя усыновила, — об этом зашел разговор через неделю после первого поцелуя, на этот раз в комнате Хвитсерка. Дело тогда почти зашло достаточно далеко, до ладоней сперва под футболками, затем на ширинках. Хвитсерк ширинку Уббе почти расстегнул, но тот вдруг вскочил и принялся задергивать шторы и проверять, закрыта ли дверь. — Узнает Ивар — узнает каждая собака. Узнает мать — можно будет вешаться. — Да, наверное. Для поцелуев и наивных ласк повод и причина нашлись быстро, спустя, может, сутки после того, как Хвитсерк босиком бежал в свою комнату. «Не знаю, зачем я это сделал. Проехали?». «Нет», — Хвитсерк над ответом не думал ни секунды, а когда сообщение ушло, откинул от себя телефон подальше — успел задуматься над тем, как это выглядит. Уббе появился под дверью через пару минут. Было неловкое приветствие совершенно не к месту, пока дверь не была закрыта, затем — попытка объясниться. — Наверное, так и должно было… Случиться? — Да, может быть. — Это ведь не сейчас началось. Не вчера. Это. Ну, ты понимаешь. — Думаешь, давно? Затем — попытка перевести дух. После — долгое молчание друг другу в губы, в одно касание. — Это пиздец. — Да, Хвиц, полный. — Отойдем от двери, ладно? Дальше стало проще, настолько, что спустя ещё пару дней Хвитсерк даже не краснел, когда Уббе гладил его бедра и когда поднимал подол его майки, чтобы целовать его живот. Тогда, почти в детстве, это казалось совсем естественным. Казалось, что на самом деле ничего ужасного не происходит, а скрываться нужно только потому, что такое не принято. Казалось нормальным вовсе это не обсуждать, но просить об этом прямо. «Можно мне?» — «Да, давай». — Давай, — говорил Хвитсерк, и Уббе брал в ладони его лицо, убирал со лба пушковые волоски, целовал в самый лоб, виски, щеки. Хвитсерк тогда фыркал, мол, борода колючая. — Сбрею хоть сегодня. — Да мне все равно, не надо. Тебе идёт. Носи пожалуйста, если хочешь, честно. — Почему не съедешь? Счёт теперь твой, сними квартиру. Хотя бы не будешь слушать, как Ивар своими веригами звенит. На всякий случай, — о жилье Хвитсерк говорил почти каждый раз, когда Уббе заявлялся к нему в комнату с каким-нибудь университетским материалом, валился поперек кровати и пытался вникать. Почему-то в обществе Хвитсерка расшарить все различия транзактной и трансферной психологической херни получалось лучше. — А зачем? Обязательный пункт в списке достижений студента-мажора? — Я бы у тебя оставался иногда. Если ты не против. Ну и мама бы не так бесилась. — Ты мог бы уже искать себе квартиру, Уббе. Что-то тебе мешает? — этот разговор Аслауг снова начала за столом, видимо, затем, чтобы ужин не показался слишком вкусным. — Ничего, мам. — Значит, ты готов в скором времени переезжать? — Пока нет. — Может, ты еще предложишь мне этим заняться? — Отвлекать тебя от Ивара? Боже сохрани, — разговор с матерью о переезде мог испортить любой день. — А ты? — Аслауг отложила приборы, отодвинула тарелку и прищурилась на Хвитсерка. — Что я? — Ничего. Надеюсь, ты сейчас внимательно слушал, потому что повторять это через полгода я не буду. Нет, не буду. Я заслужила пожить одна, вот что. Четверо детей, четверо — а мать одна на всех. Нет, хватит. Я хочу наконец пожить, как нормальный человек. Уббе нашел квартиру в ту же неделю. — Почему маме не скажешь? — Сама узнает, когда я перестану отравлять ей жизнь за завтраком и ужином, — Уббе не обижался на мать, вообще-то, хотя мог бы. — Если ей кто жизнь и отравил — так это батя и Ивар. — Скорее батя отравил ей жизнь Иваром. — Мне кажется, если мы все вдруг свалим от нее, она уже через неделю составит график, у кого в какой день недели она будет тусить. На что угодно поспорю, что она одна и месяц не протянет. Так и вышло: чуть меньше, чем через три недели после того, как Хвитсерк вообще перестал появляться дома, на пороге новой квартиры без предупреждения возникла мать, вручила Уббе свое пальто и прошла на кухню, как ни в чем ни бывало. — Ну мам. — Зачем это тебе, я спрашиваю, — в холодильнике Аслауг первым делом обнаружила спиртное. — А ты как будто бы не знаешь. Чтобы пить, конечно. — А тебе не рано? — Нет, раз не рано было поскорее сваливать от тебя. И мне уже давно есть восемнадцать, мам, если помнишь, — пока Уббе вяло бранился с матерью на кухне, Хвитсерк надеялся, что про него Аслауг не вспомнит. Но она вспомнила — ровно тогда, когда он в своей новой комнате пытался создать видимость своего частого там присутствия. — Мог бы хотя бы сказать, где пропадаешь. — Подумал, и так несложно догадаться. — Да, но ты мог бы сказать. Просто из уважения, может быть. — Извиниться? — Не надо, — Аслауг встала из-за стола и пошла к выходу, протянула руку, и Уббе должен был успеть подать ей пальто. Такие визиты Аслауг напрягали, и потому пришлось приучиться к старомодной задвижке, которую Аслауг, невесть как добывшая ключи в своем стремлении быть матерью, преодолеть не смогла бы. — Она мама, всё-таки. — Но она сама хотела, чтобы мы свалили. Психология, знаешь ли, всё-таки не мое, но выстраивать с родителями личные границы в двадцать два года — это нормально. — Мне двадцать. — Это нормально даже в десять, Хвиц. А хотя бы стучать в дверь, прежде чем войти, она и тогда не умела. — Подумает, что мы от неё скрываемся. — Пусть лучше подумает, что у меня может быть какая-то личная жизнь. Личная жизнь — очень сложная для понимания материя, когда всё так. Так — это Маргрет и ее большое сердце, где места хватает всем. — Да ничего такого. Так, пьяные были. Ты же понимаешь, просто секс, — Уббе говорил об этом прямо, а Хвитсерк и в самом деле понимал. Это же Маргрет. Подружка всем и каждому, закончила школу в прошлом году. Даже в саду иногда играли все вместе, пока были достаточно мелкие. — Тогда был просто секс. И у нас с тобой тоже был просто секс. Ты так согласен? — Да все нормально. — Ты душка, — Маргрет заправила Хвитсерку за ухо прядь волос, улыбнулась и ушла. Просто секс, за который не назовут извращенцем в случае чего, за который себя извинять не нужно. — Мы с Маргрет, — Хвитсерк молчать об этом не собирался вообще, и собрался рассказать в тот же день, но хватило духа только через неделю, — у меня с ней был… — Да я знаю, не переживай. Ты в порядке? — А что со мной сделается. Просто подумал, нечестно будет тебе не сказать. — Спасибо, — Уббе тогда даже в лице не изменился, как будто так и должно быть, — Это просто секс, Хвиц, не надо за это оправдываться и прощения просить. — У нас с тобой тоже просто? — Ты знаешь, что нет. Хочешь поговорить? — Нет. Хочу, как раньше. До неё. — А разве что-то изменилось? — Нет? — Нет. Ничего не изменилось даже тогда, когда Маргрет, которая сперва сама притащила Хвитсерка за руку к Уббе в постель после двух бутылок вермута на троих, выбежала из квартиры, хлопнув дверью. — Надо было самой додуматься, какой же пиздец, просто пиздец. Не надо! — она никак не могла нащупать рукав куртки, но помочь себе не позволила, — Нашли себе ширму, да? — Да уймись ты! Что не так? — это спросил Уббе, поразительно спокойно для той ситуации. — Хочешь, чтобы я это вслух сказала? — Я хочу, чтобы ты успокоилась. — Пошли вы оба, — Маргрет прекратила попытки надеть куртку и вылетела за дверь, даже не зашнуровав ботинки. На самом деле, не произошло абсолютно ничего из того, что могло бы произойти. Маргрет притащила Хвитсерка за руку к Уббе в постель, сама в его рубашке и без белья, как в дешёвом кино, пьяно хихикая. — Никогда не умела выбирать, — так она сказала и неуклюже упала на угол кровати, — Оба нравитесь. Спустя некоторое время было очевидно, что кому-то одному — Хвитсерку, наверное — надо было просто уйти, или возмутиться, или что-нибудь ещё. Но он не ушел, и даже коснулся бедра Маргрет, и за то же бедро ухватился Уббе. Их руки с себя Маргрет стряхнула мгновенно, разматерилась громко, оделась кое-как. После того, как хлопнула дверь, Маргрет не объявлялась, не отвечала на звонки и даже на смс об оставленных перчатках. — Это я ей предложил. Думал, поймет, что шучу. Не поняла, — Уббе признался в этом среди ночи, когда Хвитсерк рядом с ним все никак не мог уснуть после того, как курьер, отправленный вернуть перчатки, вернулся с ними сам. «Оставьте себе, могут пригодиться», — такая СМС пришла через полчаса после курьера. — То есть ты сам, словами через рот, предложил ей быть третьей? Ты дебил, блять? Нахуй уже ты вообще мне это говоришь? — Потому что ты наверняка думаешь, что это все из-за тебя. — Не думаю, — Хвитсерк повернулся к Уббе спиной и снова стал пытаться делать вид, что спит. — Точно думаешь, — Уббе зачем-то принялся гладить спину Хвитсерка, и получил вялый пинок в колено, — Точно думаешь, я тебя знаю. — Так хорошо знаешь, что решил, будто мне будет интересно смотреть, как вы с Маргрет трахаетесь? — больше лягаться Хвитсерк не стал. — И в мыслях не было. — И как я должен был угадать, что было в мыслях у тебя в дурной башке? — Ты и не должен был. Мой косяк, надо было думать головой. — Знать не хочу, чем ты тогда думал. Она теперь твоя бывшая или моя бывшая? — Своя собственная, отстань. — А если маме расскажет? — Она истеричка, но не до такой же степени. Думать об этом было тяжело. Следующим вечером на кровати Уббе была только одна подушка, на самой середине. — Извини. — Понял, — Хвитсерк развернулся и ушел к себе. Даже закрыл дверь, чтобы в нее можно было из вежливости постучать. Идея была так себе, потому что до утра в эту дверь Уббе так и не постучал, а утром на кухне выглядел поразительно выспавшимся. — Я ждал всю ночь, что ты придешь. — Ты мог бы и сам прийти, второй раз я бы тебя не выгнал. — Зачем выгнал в первый раз? — Стыдно было бы тебе в глаза смотреть. — Почему? — Втянул тебя в эту историю. — Давай забудем уже. — Мир? — все время, что Хвитсерк возился в раковине с двумя кружками и парой тарелок, Уббе просто стоял рядом. — Я с тобой вообще-то и не ссорился совсем, — обычно Хвитсерк никогда не стал бы вытирать полотенцем брызги воды, если бы только Уббе не смотрел, — Мир конечно. — Точно не злишься? — Ещё раз спросишь, и я задумаюсь. — Обнимешь хоть, может? — Придурок, — Хвитсерк, как обычно, закатил глаза и пытался не улыбаться, когда Уббе сам развернул его к себе, устроил голову у него на плече и сам обнял. — Ты тоже прости, зря я на тебя наехал. — Да ладно, всё уже. Прощаю, — это Уббе добавил, когда Хвитсерк как будто нарочно наступил ему на ногу — за это Уббе нащупал за его спиной косу и стащил с нее резинку. — Козлина, — Уббе этого не видел, но Хвитсерк точно улыбался в его плечо, — Да хорош, — со второй косы Уббе резинку тоже стянул, — Блять, как ты бесишь. — Хвиц. — Ой, иди ты. — Ну Хвиц? — Ну? — Приходи сегодня. — И так пришел бы. Обратно сам будешь заплетать, — к этому моменту Уббе успел расплести Хвитсерку обе косы, а резинки сунул в задний карман его штанов. — Как будто обычно не я это делаю. — Ты мразота. — Поцелуй тогда. — Ну нет. — А я тебе три заплету. — Другое дело, тогда давай.