Quantum error

BTS — Blood Sweat & Tears

Мои кровь, пот и слёзы, а также

моя плоть, разум и моя душа

— это всё принадлежит тебе, я знаю,

это колдовство, наказание для меня:

персики и сливки слаще, чем конфеты.

Future. Date unknown.

[Будущее. Дата неизвестна.]

      — А ведь даже наши потуги встречаться выглядели как гладиаторские сражения за первенство. Ты начала яростно цепляться за моё сердце ещё тогда. После Рождества две тысячи двадцать четвёртого. А я ещё не знал тогда, как кого-то любить.

Past. After December 25th, 2024.

[Прошлое. После 25 декабря 2024 г.]

      Алый платок скользнул вниз, в ушах разорвался выстрел, но нога не двинулась к финишу. Файв не объяснили правила, что надо не смотреть на рыжие волосы, а бежать к красной полосе, пока ткань не разлилась лужей по ковру. Охота была объявлена неожиданно. Не то чтобы Файв знает все сезоны, но кое-что он вроде смыслит в скрытном выслеживании и мастерском «приготовлении» мяса с кровью. Не сказать, что Файв снискал благословение Артемиды (хотя боги довольно часто дают добро на убийство), но тоже своего рода Орион, обладает каким-никаким талантом к этому промыслу на генном уровне. Но Рыжая… Рыжая явно недооценена Комиссией времени как лучший работник месяца. Невообразимо, как они смогли пропустить такое сокровище, которое может с такой лёгкостью умерщвлять прикосновениями губ и будто ядом прыскать свои улыбки.       Её оружие — она сама и всё, что хоть как-то с ней связано. Вместо пуль — её слова. Вместо ножей — её взгляд. Вместо кувалды — улыбка и скачущие веснушки на щеках от смеха. Рыжую необходимо было изолировать от Файв ещё с первой их встречи, только вот целилась она в него из бракованного ружья, связала непрофессионально. Не старалась убить по-настоящему. Ведьмочка любит играть. А теперь снова начала набирать холостые обороты, но когда из коробки как чёрт из табакерки выскочит взрыв — непонятно. Ведь у Рыжей самый извращённый метод сразить человека через неожиданные поцелуи в щеку. Находка для устаревшей нервной системы Файв. Где и какие драйвера скачать против новых вирусных американских горок, к которым привыкнуть слишком сложно, потому что Файв не ощущал физического контакта плюс-минус с тринадцати лет? Всплеск такого количества близости и нежности заставляет его пугаться каждый раз чужого проявления заботы и симпатии. Пару раз он даже чуть не вмазал ей по ушам от неожиданности.       Потому что сам он уже был оглушён.       Держать чью-то руку — оглушительно, от этого немеет тело, в ушах бьёт вроде сердце, а вроде пулемётная рябь, мышцы замерзают и перестают подавать признаки жизни. От того, как чужие пальцы сжимают в ответ, поглаживают, переплетаются, столбенеет тело. Деревенеют все нервы, кроме воспалённых окончаний кожи руки. А Ведьма будто и не догадывается. Играется с рукой, ведёт по костяшкам за ужином, а Файв вилкой хочет в ответ пригвоздить её ладонь к дереву. Хватает запястья, залезает под манжеты, как под веки и делает лоботомию ударом тока. И Файв уже раз миллион пожалел, что согласился идти на эшафот по углям — не знает, то ли девушку на руки поднять, то ли самому быстрее бежать. Но Рыжая знает наверняка (её любимое развлечение — в костёр зарываться как в одеяло) и тащит за руку, щекотит ноготками между пальцев, обнимает его указательный всей ладонью, очерчивает ветки вен.       «Метки у себя в голове чертит, где лезвием полоснуть?» — параноидально сомневается в правильности своего доверия к ней Файв.       Потому что он никогда не чувствовал такую нагую близость, откровение мажущего поцелуя в щёку, скулу или подбородок. Это не влажный и мокрый язык, не жадная вагина и не красные губы от помады. Но обжигает больнее. Квантовые иголочки начинают покалывать наливающееся кровью место, как будто раньше оно было неприкосновенно. Оно было готово к другим касанием. И Файв дотрагивается с чёткой уверенностью, что там кожа крошится и прорастает алиссум, который не спасёт от бешенства. Как Файв вообще мог позвать её для первого поцелуя присесть на коленки (Файв отчаянно отрицает пьяный поцелуй на диване)? Естественно, что она проигнорировала, не поняла, может, и села рядом. Как вообще мог подумать, что она даст дотронуться до губ так быстро, до языка, залезть к ней в горло и мозг, раздеть и вытрахать. Не потому что это первый поцелуй или что-то постыдное, потому что губы для неё ничего не значат. Ей не нужны детали, внутренности, она высыхает по общей картинке, абстракции отношений.       А Файв сейчас просто высыхает.       Потому что самый первый поцелуй они молча забились забыть. А теперь до губ как до Луны. Не безопасно. Потому что тогда она пришла (Файв принёс) из чёртового ЛГБТ бара, платье и то было ровнее неё. Файв не нужны воспоминания с ней без её обоснованного присутствия. Потому что он всё ещё не может обосновать для самого себя его. Зачем он ей, если она так злостно использует его нервную систему, а не его, как все. Что он должен взамен? Месть за ласковый инсульт в голове от рук поверх горячей винтовки ARX-160 и выдоха: «научите»? Он планировал бросить автомат прямо на стрельбище и разложить её на столике, но даже это не смог, прикидывая с какой скоростью она ударит его бутылкой и с какой частотой завизжит. Поэтому сердце скукоживается, а мысль: «Она не готова к отношениям, к которым готов я.» свербит в голове в ответ на: «Чьей смерти она добивается?».       Хуже этого только дотрагиваться до чужих волос в поглаживании. Однажды Файв даже зарылся в них пальцами. Случайно и внезапно даже для себя. Будто впервые за долгое время спишь на мягкой кровати. Кто-кто, а Файв в курсе какого это. В тот судьбоносный день, когда его голая спина коснулась чистых до скрипа простынь и утонула в перине со свистом — вших, — ни один кошмар не посетил его. Но когда его рука пропала в рыжих локонах, таких же ласковых, появился только испуг, что когда-нибудь Файв увидит их на белом кружеве под закрывающейся крышкой, которую засыплют землёй. У Файв плохо с крышей. Но после страх отступил и появилось лишь желание прижаться грудью к живому, ощутить шеей эти чёртовы локоны, под подбородком и у носа, слышать запах пастилы, сахарной пудры, утонуть в этом пламене и плавиться на плечах девушки. И жадно потянуть их вниз, вместо колец наматывая на все фаланги пальцев, чтобы её глаза жмурились, а рот открывался.       Кажется, после этих мыслей он оттолкнул её сильнее. Файв не привык отступать назад, но сейчас ему хотелось просто сбежать из своего оккупированного дома. Он не знал, что именно потеряет. Плюс-минус бесконечность. Но Ведьма так усиленно наступала, не делая ничего, что ему казалось это абсолютно оправданным действием — забыть о своей силе, либидо и просто ничего не делать с этим наступлением. Дать ей фору, чтобы убедиться в её скорости, намерениях, ибо кто в здравом уме и твёрдой памяти предложит встречаться пятидесяти восьмилетнему двадцатилеткой, который дружит только с оружием, а друзей может заводит всегда и везде, если потребуется. Но Файв успокаивает то, что, если подумать, она уложила его дважды или трижды. Он, конечно, поддавался. Но мысли о худшем редко отпускают тех, кто за них цеплялся всю жизнь. Пока не находится человек, который постепенно расслабляет и даёт поддержку.       А ведь однажды Файв даже не посчастливилось коснуться её плеча, и моментально он понял, что нашёл опору. Слишком лживое чувство неодиночества заполнило его — никто не может быть крепким, как скала, а полагаться на кого-то уж точно не в его стиле. Тем более плечо было до сих пор худеньким, даже после утренних тренировок, готовки Файв и её многоразовых перекусов сладостями, которые она от феи находила под подушкой, ведь Файв нельзя заходить в её комнату, это явно Санта Клаус мучался. Даже её упорство не казалось таким непоколебимым и несокрушимым, как хрупкое плечо. Будто Ведьма наложила на себя проклятие титанизма для него. Под большим пальцем, под колючим белым воротничком с резными рюшками упиралась каменная ключица, а подушечки остальных на лопатке — в упругую мышцу. Живой человек со скелетом и органами. Не холодный и закоченевший. Не пластмассовый. И это почему-то поражало, как казалось, вполне адекватного, члена общества. Когда живёшь среди людей касания не впечатляют, никто не удивляется простому физическому взаимодействию, никто из-за этого не улетает с планеты Разума и не застревает в чёрной дыре ощущений.       Никто. Если они не прожили пять лет назад сорок пять лет в пустом мире.       Файв уверовал в Сатану, не веруя в Бога, нащупывая в бреду трапециевидную мышцу, скользя на шею, подушечками ладони проскакивая позвонки. Тонкая шея практически умещается в руку. Один поворот до хруста, но волосы закрывают его костяшки, прячут руку и будто не Файв поддерживает её затылок. И словно не от него зависит её жизнь. И будто не от него она стонет, когда пальцы блуждают по лесу, запинаются об корни волос. Непонятный звук заставляет наморщить переносицу. Взгляд зелёных глаз ловит мир вокруг, понимая, что он не зациклен на плечах, встречается с прикрытыми веками голубыми глазами. И Файв смутно осознаёт, что шагнул к ней, выдал себя из укрытия. Прогнал антилоп мурашками по её коже. Файв проиграл. Файв показал, насколько ему необходимы её прикосновения, но в её глазах нет ни намёка на игривость. В них страх. Потому что Файв не умеет держать шею и не сжимать её до удушья. Никто из них не может набрать в лёгкие воздух, а мир дробится и пустеет, оставляя только глаза напротив. Рыжая не освобождается, продолжая стоять и смотреть. Топя страх. Завороженно глотая момент, будто он никогда больше не произойдёт. Будто она его любит до одури. И доверяет.       До огромной ошибки.       Быть Файв больно. Касаться кого-то, будучи Файв ещё больнее. Будто получать кастетом в солнечное сплетение, битой по позвоночнику, отшибать мозги с прыжком с обрыва. Терять дыхание, до привычки организма забывать о воздухе, будто даже мозг соглашался на смерть. Но Файв тонул, и в самый ужасный момент, на дне реальность отключалась, а рот открывался, чтобы залить тело водой. Раз за разом труп прибивало к берегу, Файв выживал и делал первородный вздох. Наконец наполнял жгучие лёгкие нитроксом, а не кислородом, отравлял этим голову до выворачивающей мании. Это заставляло все мышцы гореть и ощущать агонию на клеточном уровне из-за того, что выжил и сделал этот треклятый вздох. Лопаться сверхновой, отталкивать, а после пожирать всё, до чего дотянется взгляд, до самого горизонта событий. Потому что Файв не должен идти к ней, пока она сама в трезвости не сделает сто шагов к нему. Потому что он с ней, пока она делает шаг за дверь, но не может поддерживать её в глупой затеи приблизиться к убийце.       Быть рядом с Рыжей чертовски дурманящее, сладко. Файв бы это сравнил только с бойней, когда иррационально поднимается адреналин и серотонин, появляется туман и, кажется, желание сделать всё, что придёт в голову. Дофамин, которого так не хватало вечность, снова маячит красными тряпками в разных направлениях. Хочется шевелиться и даже жить, будто Рыжая накладывает заклятия в своей комнате, варит приворотные зелья (Файв не знает, как объяснить ещё эти засушенный листья на подоконнике). Клаус сравнил бы это с дозой, хотя так оно и было. Хотелось врать себе, всем остальным, что всё хорошо, пока не случится передоз. Но Файв хватало и его прошлой работы, без которой тоже ломка, но в этом он никогда не признается. Потому что признаться в желании сделать больно, потому что слишком хорошо, может только психопат, а в нём лишь кровь убийц, даже если трезвость всё равно покидает его при виде алой плазмы. А теперь и Ведьмы.       Все Харгривзы сидят на адреналиновой игле.       Следить за ней взглядом стало хобби, которое развилось из привычки опасаться за свою безопасность. А безопасность часто подвергалась нападкам со спины. Гнусно подкрадываться, окликать его, а после его доверчивого поворота целовать в щёку стало хобби уже для Рыжей. Та, кто бесится за своё личное пространство, максимально эгоистично забывает про радиус спокойствия Файв. И приносит поражение. Файв бы принёс его ей на блюдечке, только вот вряд ли разложить её на диване или полу (единственные поверхности в «общих» помещениях) будет именно тем пиком, к которому она подводит. К какому-то космическому, не пошлому, но взрывоопасному оргазму. Файв проживает свою жизнь задом наперёд. Потому что его старость кажется детским садом, скоро его укутают в конверт, прижмут к груди, и он лопнет, разделится на два выброса энергии при чьём-то чужом сексе. Все эти пальчики, улыбочки и поцелуйчики что-то подпиливают в нём, но ни к чему не приводят. Рыжая, кажется, вообще ни к чему не ведёт. Ей видятся эти аттракционы охуительно правильными или что? И если Файв это осточертело, тогда почему он, даже зная, что она рядом, не делает предупредительный выстрел для самого себя. Почему не контратакует, а ждёт нового выпада с её стороны?       Потому что это прекрасно — обманываться. Лучшее, что есть в человеке — вера. В идеальный мир, в справедливость, в будущее. Только вот Файв вырос без веры. Мальчик терял надежду бесчисленное количество раз, усвоил, что нужно просто делать, не испытывать стыда и неловкости, страха смерти. Просто вставать и идти к цели, без сожалений и мечты. Но проблема в том, что сколько бы не было придумано успокаивающих фраз для себя самого от лица манекена Делорес, Файв всё чувствует. Файв не эмоциональный, а социальный идиот. Он не подготовлен ко всем этим штучкам с тёплыми касаниями и живыми разговорами. Ему страшно это упустить, потому что терял это один раз в реальности и тысячи раз во снах. Поэтому он всё дольше не отпускает в ответ её руки, сильнее сжимает её шею, негласно тянется вслед за губами и запутывает волосы на пальцах морскими узлами. Пришивает её к себе, потому что теперь уверенность, что Ведьмочка сдастся первой, больно колет вскриком горло. Файв не отпускает ничего, поэтому будет медлить до последнего, растягивать время, как умеет, пока Ведьмочка не сможет от него уйти.       Файв испытывал пустоту миллионы раз. Файв полюбил пустоту, влюбился в неё и облапал все её глубинные места. Утонул в ней и научился плавать. В пустоте отношений на раз, в пустоте мира и пустоте смерти. Любые касания похожи друг на друга, если в них нет смысла. Любые обломки здания похожи друг на друга, если они не погребли под собой воспоминания. Любая могила похожа на любую другую, если не знаешь, кто там похоронен. Имя отличает. Не окружение меняет человека, а отношение человека к этому окружению. Человек растет, судя других, думая о других, помогая и улыбаясь другим. Человек создаёт себя и свои черты, зеркаля чьи-то поступки, пропуская их через призму своих желаний. Но вот Файв один, перечитывает из раза в раз одну и ту же книгу «Экстраординарная». Поступки есть, но они настолько двумерные, что выть охота. Всего лишь страницы. Любая улыбка — это лишь чья-то фотография. А желания никакого, кроме выживания, да и тут возникает вопрос: «Зачем?». Сколько это может продлиться? Всю жизнь таскать за собой свору вещей, ища место получше, и делать вид, что ты живёшь в семье? Файв обучен так — без мечты делать вид, что живёшь. У Файв привычку не отнять.       Это прекрасно — обманываться в любви к пустоте.       Но сейчас упорно пытаются отобрать его равновесие. Отобрать его «одиночество», неразрывно связанное с его прошлым «выжить». Это желание всегда неотрывно от причины, что в голове у Файв иногда путаются и сплетаются эти две ниточки прошлой жизни. Будто сейчас вырывают из рук, прижимающих к сердцу, не игрушку под артикулом «Пустота», а саму жизнь. Лишают опыта выживания. Учёные подсчитали, для того чтобы человек не чувствовал себя одиноко, был счастлив и бодр, ему нужно минимум пять друзей или близких знакомых. Файв посчитал, для того чтобы выжить нужен только ты сам. Поэтому нельзя отрицать, что на него покушаются. Файв умеет покушаться в ответ. Это вытатуировано на его повадках, у него так подвязаны мышцы к скелету. Файв с нежностью, веющей от лжи, забывает, что даже неосознанно возьмёт то, что нравится, присвоит чужое, заберёт чью-то жизнь. По-детски доказывает себе, что учит Рыженькую справлять со стрессом, миром, быть стойкой. Но не видит, как это подламывает её всё это время, подрушивает её мир и подпиливает колонны.       У Рыженькой на черепушке вырезано одиночество, но она от него никогда подсознательно не бежала, как Файв, не скрывалась за ним, как за стеной. Не использовала его, она боится не его, она боится того, к чему стремится Файв. Но он ещё не понял, что лучше дополнять друг друга, а не ломать и лепить несуразное нечто.       Файв подсядет на этот быстрый прилив энергии и желаний за недели. Наркотик окажется слишком действующим, а спонсор его белой дорожки жизни будет крутиться рядом, отходя, подглядывая будто, идут ли за ним вслед. Ломка как-то быстро войдёт в привычку. Страх потерять этот ресурс будет наполнит и доведёт до маразма. Время со скоростью света пронесётся, и Файв окажется у разбитого корыта с кровью на руках. Секунда застынет в бесконечность, а вечность сожмётся в квант. Свет в размерах Вселенной перемещается миллиарды лет, но скорость света — это миллионы метров в секунде. А метры между Файв и Ведьмочкой минимальные. От Солнца свет доходит до Земли примерно за восемь минут. Файв подвёл свои расчёты и выяснил, сгорит он как спичка, как Большой взрыв — быстрее, чем моментально. Вселенная улыбнулась и завела таймер. От нуля до бесконечности недель до квантовой погрешности.       Файв всю жизнь будет думать, почему именно в этот момент всё должно было разрушиться.       Файв надорвёт челюсти воплем, сдохнет сначала счастливым, а потом испуганным. Полыхнёт в агонии. Но прежде, как ни странно, как каждый обычный человек, заснёт. Падение выйдет на редкость мягким, хотя коленки разбиты в кровь об асфальт в гари. Графитовый уголь пачкается в крови, а раны — в иссиня-чёрной золе. Пепел развевается от движений и ветра, оседает на ресницах и в лёгких. Противный запах сожжённого бетона и пластика ударяет в ноздри. Пыль столетий развития цивилизации такая никчёмная и ненужная на вкус. Особенно, когда всё разрушено за пару минут. И его новый дом тоже. Файв снова песчинка перед грудой камней. Среди обломков, окружён ими, как злобными Титанами. Могучими и ужасающими Страхами.       Мальчик делает выдох, ему кажется, что грудь отдаёт дым промышленной нефтяной станции. Но нет даже пара, потому что адские костры всё ещё лижут пламенем глыбы железа, камня и узкие губы. Пожирать уже нечего, но искры пытаются найти остатки человеческой памяти, потому что выжили разве что жуки и черви под землёй — его компания на следующую бесконечность. Заочная тюрьма даёт карт-бланш на последующие действия по спасению. Уродливые потуги казаться человеком без выбора и выхода. Но двигаться не хочется, во снах всё всегда как в первый раз. Во снах мальчик тринадцати лет не помнит, что уже был здесь в реальности и сбежал. Смог убежать от реальности, но не от прошлого, которое кадрами киноплёнки крутится по кругу снова и снова, заново.       Единственное, что изменилось — это дом и имя, крутящееся на языке, но колющее нёбо и сухое горло, когда его пытаются произнести. Оно не может быть озвучено в этой неудачной обстановке. Такого парадокса не может существовать даже на квантовом уровне. Звук этого имени не может сотрясать ад, это невозможные одновременные события. Два магнита, которые соединились одинаковыми полюсами случайно. И Файв дрожа пытается встать с колен, желая развернуться и убежать подальше, только вот будто бы некуда, позади лишь вакуум зла. Поэтому неизбежность толкает его на первый шаг к своему двухэтажному дому, с детской наивностью и уверенностью в том, что там не будет тела, а рыжая девушка каким-то волшебным, экстраординарным способом смогла спастись. Остаться живой        Но Файв находит Рыжую Ведьмочку в крови на ковре. Её не придавило — рядом лежит его пистолет FN из-под подушки в спальне. Файв даже дёргается телепортироваться и посмотреть его наличие, но вовремя приходит в себя — он же давно его убрал в подвал. Просто ещё не понял, что именно она именно убита именно им именно в его доме… Чёрт. И Файв не может понять, правда это или нет. Сука, нет. Он бы никогда… ведь так? Она же его типа наркотик, он же типа так решил за эти недели со скоростью света. Файв же недавно наматывал её рыжий локон на фаланги. А ещё позднее чуть не задушил и не свернул шею. Рука скользит под затылок, поднимает её тело, следит, как растрёпанные пушистые медные волосы тянутся за головой, будто кровь вливается в неё обратно. На них нет отрубленного его пальца, а значит, её не отбирали у него, не отрезали от него. И Файв забывает все шаги первой помощи. Забывает проверить пульс, ведь Рыжая даже никогда не болела, она не может истекать кровью, дыры нет в теле, это просто кетчуп. Она снова его разыгрывает. Пролила розовую белку, которая ей подойдёт по вкусу и «надо бы ей угостить», но Рыжая не поднимается. Прикидывается в обмороке, чтобы не слышать его ругань, чтобы свалить на давление, чтобы не помогать с делами и уборкой. Чтобы…       Она не дышит. И это осознание настолько стеклянное, что Файв сначала не замечает его. А после разбивает, роняя тело и отшатываясь. Пытается ударить себя, но во сне боль невозможно ощутить. Он орёт, но не слышит себя, только её голос, но закостеневшие синие губы не двигаются. Будто он сам орёт её словами, пуская фиолетовые мыльные пузыри. Только толща воды и её открытые холодные бездушные глаза с пустотой поглощают его. Голос вспыхивает огненными искрами букв его имени на перепонках.       — Мистер Файв! — он чуть поддаётся вперёд, но ему не дают подняться, и открывает глаза, чувствуя руку на плече. — Файв, ответьте мне! Что с Вами? — нависает над ним Рыжая, которая раскрывает рот, бегает глазами над ним, волосами щекочет ключицу и шею.        Файв роняет голову набок и ловит взглядом зелёные мигающие числа цифровых часов на тумбочке у стены — 03.01.2025. 04:56.

Sunday, January 3rd, 2025. Night.

[Воскресенье 3 января 2025 г. Ночь.]

      — Я… — Файв смотрит непонимающе на лицо девушки перед собой, пытается понять, как собрался его дом заново из обломков, а она встала с ковра позади спинки дивана. — Я стрелял в тебя, — вглядывается с ужасом в живые и обеспокоенные глаза. — Ты не дышала.       — Это просто сон. Мистер Файв, всё хорошо, поверьте мне.       Файв оглядывается на чистые руки. Сон. Он первый раз видел во сне Рыжую Ведьмочку.       Она откидывает плед, забираясь рядом на плечо. Первый раз Рыжая Ведьмочка кровоточила у него на глазах.       Он смотрит в упор на её действия и на руки, всё ещё не понимая, где кровь. Чувствует, как прогибается край узкого дивана, как её задница толкается в пах, сразу съезжая дальше, как задувает холодный воздух под покрывало, насколько горячие её ступни, а его лодыжки ледяные. Но всё равно переворачивается на бок, ловит её в объятиях, жмётся ногами между её, чтобы забрать тепло, уравнять их шансы на выживание, когда она снова не ожидает от него никаких действий. Утыкается в её плечо носом, скользит руками по ткани длинной ночнушки на животе. Вдыхает запах, чувствует кожей бьющийся пульс, штормивший её. Тепло от прижатого тела, попавшего всё же в ловушку. Страх от потери этого тепла и пульса, темнота. В его голове звучит странная возможность остаться без вкуса. Веки сжимаются, нос вдыхает запах от пота своего и её — она так переживала за него?       «Она переживала за меня».       Файв всегда готов к таким исходам, но ему кажется это чем-то невозможным. Как мёд может перестать быть сладким? В какой момент Файв может перестать держать её руку? Сон отдаёт душком антиутопии, которая никогда не сможет наступить, но прочитавший ещё долго уверен в обратном. И Файв решет выставить защиту. Слабую, прозрачную, но почему-то необходимую его мозгу ночью, пока они лежат рядом. Пока её волосы освещает приглушённый свет из кухни, падает на спинку дивана и тенью покрывает непривыкшие глаза к такому яркому раскалённом золоту. Файв считает веснушки на шее, коже, скрывающейся за светлыми фонариками с рюшками на плечах. Кофейные родинки вкрапляются пару раз, и Файв представляется это отличным окрасом для того, чтобы спрятаться в песке на пляже. Если Рыжая разденется и ляжет в песочнице, никто даже не поймёт, откуда появился у детского сада океан её голубых глаз.

— Квант несёт в себе сразу два противоположных значения.

Он всегда равен и нулю, и единице.

      Файв сжимает сильнее и рушит замок из рук на талии.       — Давай выучим пару обозначений, — решает врать себе до конца, — на крайний случай, — «ведь они никогда не понадобятся». — Смотри, — выпутывает руку из принесённого ей же пледа, потому что не помнит даже, как разделся и уснул на первом этаже, — это 1, что значит «всё нормально, хорошо», «да», — указательный палец, освещённый включенным ей же светом над стойкой бара, практически касается её носа. — А это, — большой палец дотрагивается согнутого указательного подушечкой, — это 0 — «нет», «всё плохо», «мне нужна помощь». Запомни, малышка, если что-то случится.

— Меня может не быть рядом.

      — Вас может не быть рядом, — констатирует то, что не стоит говорить человеку, желающему обмануть себя и успокоится. — Я смогу справиться со всем сама.       Кажется, Файв сейчас испугался. Он неосознанно сжимает рёбра, впиваясь пальцами между них, а девушка охает. Выдох разливается приятным теплом по Файв, сердце решает забиться сильнее, а горячий воздух слететь с губ на голую шею. Рыжая вскрикивает и падает с дивана, отталкиваясь слишком сильно, чтобы невыспавшийся Файв успел её поймать. Он заглядывает за обтянутые бархатом подушки, плед сползает с его голых плеч вслед за грохнувшимся телом, а Ведьмочка путается в волосах и в нём, пока Файв не дёргает его обратно на себя. Белая хлопковая ткань ночнушки огибает худое тело, слетает к бёдрам, стягивает талию в бок. Файв поднимает бровь, смотря на абрисковые костяшки, локти и коленки, на пальцы ног, фиолетовые вены, жилистые стопы, дёргающиеся и будто помогающие вынырнуть из копны огненных волос. Хмыкает, когда она показывает указательный палец: «всё нормально, жива», а по руке скользит рукав с рюшей и блестящей жемчужной пуговкой на манжете.       «Какая охота, если у неё нервов на выдох в шею не хватает?» — падает Файв головой на подлокотник и беззвучно ухмыляется.       — Чай будешь? — кидает он слова в белый потолок.       Его отпуск будто такой же, как раньше. Он снова слинял в свой дом из Академии, где собрались Харгривзы со всех уголков страны на Рождество и Новый год. Снова встаёт в четыре. Но в этот год будит его ото сна не рушащийся на него потолок и не проминающиеся стены, а нависающий и падающий рыжий комок неловкости, сражающийся за его внимание, но дёргающийся от его прикосновений.

Wednesday, January 13th. Morning.

[Среда 13 января. Утро.]

      — Да ты же ей в деды годишься! — шипит Диего шёпотом, пока Рыжая не спустилась.       А Файв вырывает локоть из цепких пальцев и презрительно отряхивает. Молит девчонку бежать к выходу быстрее. Это же она обрадовалась, что Диего с Ваней заедут за ними, чтобы подбросить до аэропорта попрощаться с Эллисон. Файв уже с ними знаком и не назвал бы это «лучшими знакомствами ever». Трое преют в пальто у железной двери выхода из этой коробки. Рыжая не опаздывает, это они вообще-то собрались раньше. Ваня позвонила всего пятнадцать минут назад, а собирались они выходить только через полчаса. Но Файв уверен чуть больше, чем на сто процентов — она репетирует шаг за порог перед зеркалом, нюхает нашатырь, суёт в карманы мешочки с сушёными цветами герани, как обереги. И слегка ненавидит себя.       — А ты — в отцы, родившим на школьной скамье, — пожимает плечами в чёрном кашемире Файв.       Именно родившим самостоятельно — кто ему такому даст? Файв действительно плевать на эти выпады семьи, которая разъезжается ещё на полгода после отпусков. Так в чём смысл этих нравоучений? Боятся, что он не знает про наличие презерватива? Рыжая сама ходячий презерватив. Её нервные окончания на коже — отдельный вид контрацепции. Они поебутся в следующей жизни. Так в чём проблема, если Файв ей в деды годится? Диего никогда бабушку не целовал?       «А, точно», — кидает осознание Файв в белый угол в узком коридоре.       — Диего прав, — вдруг делает подножку Ваня, и Файв даже хочет театрально схватиться за сердце, которое она ранила. — Файв, ты же киллер Комиссии. Тем более… — ну да, — у тебя проблемы, — что она ещё могла выдать.       — Эй, я тоже был в Комиссии, — хватается уже за её локоть Диего, шипя на десяток децибел громче.       Файв, освободившись от внимания, уже начинает нажимать код на электронном замке, но замирает.       — Что? — звенит Рыжая из-за спины.       Диего чувствует обиду, что его пару дней работы в бюро Комиссии ни во что ни ставят, а Файв не нравится, когда с ним обращаются как с убийцей (хотя именно им он и является) — ведь он просто выполнял работу (и иногда наслаждался ей). А Рыжая просто удачно подслушала разговор.       «Комично получилось», — Файв честно хочет ударить лбом по экрану с цифрами, но только закрывает панель и выдыхает носом.       — А что какие-то проблемы? — ухмыляется Файв, оборачиваясь на Рыжую, практически натурально покрываясь потом, но шагая обратно с порога внутрь к вешалкам. — Ты сама предложила встречаться, никто тебя за язык не тянул, — ему до смешного наблюдать за этой реакцией, но колет в сердце по-настоящему.       — Но я же не знала… — поднимает брови морщась Рыжая, пока её закутывают в горчичное пальто.       — …что я убивал людей? — проводит он по плечам, отряхивая ворсинки. — Ведьмочка, ты бы всё равно женилась на каком-нибудь военном, — ухмыляются сзади, а в сердце один из тараканов пишет небольшое завещаньице. — Каждый убивает в своей жизни миллионы живых, — руки залезают под копну, холодными костяшками буквально царапая горячую шею. — Косвенно или нет, — вынимают волосы, проводя по ним до кончиков, пытаются расправить завитушки.       — Нет, я не об этом, — вдруг перебивает она. — Что такое Комиссия?       Файв разводит руками, хлопает по её плечам, переводя взгляд на опешивших Диего и Ваню, говоря, мол: «Видели? Моя девочка». Он давит смешок, сжимая пальцы и чувствуя, как она незаметно дёргается.       — И тебе нормально? — роняет руку Файв от Рыжей подальше Диего.       — Я не сильна в юрисдикции, — делает ошибку в слове, будто подтверждая, подхватывает запястье Файв и кладёт обратно, — но сорок пять лет в апокалипсисе можно считать за наказание?       — Ну, вообще дают несколько пожизненных. По крайней мере, у нас в Америке, — смотрит Ваня на Файв, который глаз не может оторвать о того, как волосы неудобно теперь подминаются под его кожей, нужно бы выправить их, чтобы не тянули её голову.       Ведь всё из-за Диего, уронившего нырнувшую под копну ладонь. Файв замечает, как рука с розовой оборочкой до пальцев скользит в карман пальто в поисках саше или ещё какой-нибудь вещицы удачи, дрожа. Как Рыжая сглатывает, облизывает губы, смотря вперёд с напряжённой шеей и спиной.       — Но мистер Файв же был один и искал еду с кровом, — Файв понимает, что Рыжая практически перестаёт дышать.       Грудная клетка не колышется, и Файв сжимает плечи настолько, что с уверенностью может поднять Ведьмочку и унести обратно в комнату, от греха подальше спрятать.       — И ты его не боишься?       «Она не боится меня, она боится вас», — понимает Файв, тяня назад, но девушка стоит как вкопанная.       — Я прожила с мистером Файв в доме один на один два месяца, поздно уже решать из цветов мистер Файв создан или из грязи. У меня уже есть мнение, которое не включает ни его прошлое, ни будущее. Не будет разве хуже для меня, если я уйду от мистера Файв к другому хорошему мальчику?       — Конечно, — протягивает он в сарказме, пытаясь разбавить напряжение и слегка потрясывая тело рядом, похлопывая пальцами монотонно по шерсти пальто. — Я тот ещё маньяк, сразу две смерти, — проводит пальцем по её шее, — вжик и всё. Обоих.       — Вот видите, лучше я останусь, — улыбается, пока в её душе поднимается буря, а ноги предательски незаметно дрожат.       Файв обещает глазами поговорить дома и ведёт её за собой, хватая руку из кармана. Рыжая даже не понимает, в какой момент она проходит за ним тот рубеж из Вани и Диего по сторонам. Полотно темноты охватывает её всего на секунду, а после она ныряет вслед за угольным пальто на свет, переступая через порог. Файв оборачивается и толкает её в спину, пока сиблинги выходят, а он закрывает дверь на ключ, пожимая её костяшки, будто качая в них кровь. Пытаясь привести в себя.       — В вас нет ничего человечного, — шикает Диего, проходя мимо. — Ведьма и маньячина, — двигается к машине по бетонной дорожке. — Надо выписать вас из реестра семьи, — всё ворчит, морщась, обходя старую отцовскую машину вокруг и открывая все двери.       — Начни с примата и наркомана, псевдогерой, — улыбается в его лицо Файв, придерживая ладонью край крыши кузова, чтобы Рыжая не отбила капли драгоценного мозга, садясь в салон, как настоящая леди — задом, подбирая ножки в туфлях.       — Я даже не в вашем реестре, — соглашается она, улыбаясь наклонившейся Ване, залезающей передом вслед за ней в салон и игнорирующей обход машины и Диего, который ждёт её, чтобы повторить за старшим джентельменский жест, пока Файв всё придерживает угол от удара.       — Не бери фамилию Файва. Останешься хотя бы в каком-нибудь нормальном реестре, — покачивает головой завистливо Диего, хлопая дверьми одновременно с Файв и пересекаясь с ним перед капотом, прикидывая можно ли убить собственного брата убийцу, и будет ли это считаться грехом, ведь на одного маньяка станет меньше, но число убийц не изменится.       — Кстати, да, а можно как-нибудь узнать, где мои настоящие родители? — хватается Рыжая за сидение впереди.       — Их убила комиссия, насколько я знаю, — Файв неожиданно поворачивается и находит её лицо непозволительно для себя близко.       — Вы? — ввинчивает она на него начинающий тускнуть в грусти взгляд.       — Нет, — отталкивает он её за лоб на сидения и показывает Ване, чтобы она пристегнулась сама и усадила эту неугомонную девчонку. — Хейзел, — растягивает ремень, пока Диего заводит свою «малышку». — Он помогал нам остановить апокалипсисы, — наблюдает за задним сидением в зеркало. — Спас тебя и сказал мне забрать тебя. Изменился, думаю.       — А сейчас, где он? — переплетает она пальцы с Ваней.       — Погиб, — выплёвывает Файв, отворачиваясь под смешок Диего к окну, продолжая следить за её лицом в боковое зеркало.       — Ясно. Это хорошо, — её глаза странно переливаются, а Файв узнаёт этот блеск и улыбается — они подходят друг другу больше, чем он думал. — Но всё равно же можно узнать их имена и фамилии, может, остались родственники. Так?       — Я узнаю, — обещает он, пробуя на языке выдержанную каплю игристой ревности от переплетения пальцев не с ним.

Date unknown. Morning.

[Дата неизвестна. Утро.]

      В Комиссии пахнет бумагами, пылью и потом. Как всегда. В коридорах пусто, но звук бесконечного щёлканья клавиш наполняет и давит на лёгкие. Кого угодно, но не Файв. Его монотонные, сливающиеся в белый шум звуки только успокаивают. Ему приносит невыносимое наслаждение проходить мимо открытых дверей и видеть, как разноцветные головки людей бесконечными рядами тянутся в глубины кабинетов, и будто шарики в тире трепещут на ветру, пищат: «Я поймаю собой пулю, если сможешь прицелиться».       — Привет, Герб, — начинает Файв, после небольшого ожидания за дверью, когда новый секретарь выходит, а Файв заглядывает в кабинет, — мне нужно узнать об одной семье, — Герб не отрываясь от бумаг, махает рукой подождать. Файв закрывает дверь и прикладывается к стене. Короткие ножки Герба выносят его довольно быстро, и они начинают шагать к лифту в подвал со справочной. — Бесты, подозреваю. Что это было за задание?       — Легко, мистер Файв, — бросает улыбку Герб, потирая нервно ладони. — Сейчас посмотрим, — воцаряется тишина, прерываемая дребезжанием лифта. — Как поживали? У нас всё по-старому, — не даёт ответить. — Работы прибавилось. Такая судьба, я не жалуюсь. Даже приятно осознавать причастность к чему-то такому большому и непознаваемому. Без Куратора и Вас, тут всё поменялось. Но многие не могут перенастроиться. Новый Совет изменил правила, но я всё ещё разбираюсь с постоянными направлениями на убийства, — Герб ненавидит тишину. Вы знаете, кто был отправлен на них?       — Хейзел, — выходит первым Файв. — Конец двадцатого века, думаю, — опять уклончиво чеканит, шагая по холодному бесконечному этажу со шкафами.       — Ага, — соглашается, — ага, — думает, — ага, — ещё миллион раз повторяет Герб, пока ищет, а потом вдруг потирает задумчиво лысину и выдаёт что-то новенькое: — Хейзел отправлялся как-то в 1990 год, — он ныряет между шкафов, открывает ящик и быстрыми маленькими пальчиками перебирает уголки, выуживает папку и шлёпает ей по дереву — «эврика». — Это были Бесты, да. Ребекка и Таскилл. Они готовили пару мероприятий. Теракт 31 мая 1991 в The Cathedral of St Mary and St Helen. Собор в этот день должен был открыться, мест 1600, представляете сколько пришли бы помолиться и умереть. Даже наши корректоры не работали с такой отдачей. Поразительно!       «Рыжая Бестия, значит, не такое уж и прозвище».       Да, Файв представляет. Отлично представляет. Его самого воспитали не лучшие родители и передались не самые лучшие гены. Только Файв не представлял, как он это всё расскажет рыжей малышке у него дома, которая буквально играется с муляжами ракет, смотрит на звёзды и сушит цветы и травы. Ей же даже сбежать некуда — все разъехались снова. Ей даже убивать некого, кроме Файв. Теракт в его сердце устраивать будет или ждать нового семестра в университете?       Файв идёт вслед за Гербом, возвышаясь в два раза над ним, держа руки в карманах брюк, пока Герб мельтешит ножками, водит пальцем по досье и перелистывает страницы. Они выходят из справочной, будто Герб даже не понимает, что уносит папку куда-то в Комиссию.       — Страшные и противные люди эти Бесты. Считаю, что это одно из хороших дел, которое сделала Комиссия времени. Они уже успели поучаствовать 10 июня 1990 года в инциденте с BAC 1-11 над Дидкотом. Слава Богу, безрезультатно, они заменили стёкла у самолёта или как-то их испортили. Все выжили. Может, эти двое решили, что раз их имена означают «зверь заманивает в ловушку» и «звериный котёл для богов», они должны поклоняться Сатане? У них родилось две девочки, так они обеим имена испортили, сектанты. Одна девочка Минди, как «чёрная змея». Вторая — Марша, как «богиня войны». Повёрнутые, говорю же. Но Минди вроде бы они бросили или потеряли где-то, по крайней мере одну мы не нашли по коммутатору. Может продали за дозу или ещё чего, в жертву, может, того. Кх, ну, понимаете, ах-ха, — Герб вообще часто смеялся, разбавляя своё балабольство. — Ещё и года не исполнилось. Мы её трогать не стали, а вот Маршу — или Минди всё-таки? Оставим Маршу — они держали на наркоте. Мы решили не портить ей оставшуюся жизнь. Скорее всего у неё тоже башка бы ехала иногда набекрень. А почему Вы спрашиваете, мистер Файв? Минди выжила?       — Хейзел спас Маршу, кажется. Она сейчас у меня. Не смейте трогать её.       «Да уж. «Спас». «Решили не портить жизнь». Когда Комиссия превратилась в бюро помощи нуждающимся?»       — Вы же знаете правила.       — А вы знаете меня.       — Абсолютно, мистер Файв. Я о другом. Правила сейчас больше бюрократические, у нас другие методы, после отбытия Куратора, — Герб хихикая тыкает на потолок, показывая, какое именно направление отбытия Куратор, Файв имеет другое мнение, — и после вашего ухода на пенсию. Мы теперь более занятые, знаете ли, потому что приходится придумывать что-то другое, кроме очистки, — убийства. — Магазин за дверью, знаете такие? Ходим, стучимся и задерживаем людей, предлагая купить энциклопедии или косметику. Прекрасное изобретение. На самом деле, ах-ха, с Вас это началось. Нам даже обещали повысить оклад.       — Тогда работай, Герб, — пытается поймать досье Файв. — Я откопирую информацию?       — Да, конечно, мистер Файв. Раз уж я оказал Вам услугу, не могли бы Вы мне в ответ пообещать помощь? — правила.       — Договорились, — поджимает губы Файв.       — Подпишем?       — Не доверяешь?       — Ну, знаете, не то чтобы не доверяю. Тем более это Вы — икона временного бюро…       — Правила, понимаю, — Файв бы себе тоже не доверял.       Но почему-то сейчас вместо Герба с фотографии улыбается маленькая Рыжая, которая, какого-то чёрта, доверяет. Или это бестия Марша Бест, накаченная наркотой в детстве?       «Могли же их перепутать, так?» — через страницу та же малышка, но с другим именем.       — Да, да, мистер Файв. Я тогда пока подготовлю бумаги, а Вы воспользуйтесь нашим новым ксероксом у входа в коридоре. Мы как раз добились предпоследней модели. Печатает — быстрее Вашего перемещения, ах-ха, не хотел Вас обидеть. А звук какой! Как ласточка поёт. Всегда прислушиваюсь к коридору за дверью, когда понимаю, что кто-то что-то копирует. Журчит родниковой водичкой! Копирует и посылает в шкаф каждый документ, можно даже восстановить потерянное! Сказка.       «Значит, скопировать что-то незаметно не удастся», — хмыкает Файв про себя.             — Вот, подпишите здесь в двух местах и на вашей копии. Я ещё составлю отчёт о Вашей просьбе, не против? А! И вот тут кровью ещё, пожалуйста. Не волнуйтесь, никаких зверств. Ну вы поняли Бесты-зверства, ах-ха. Я принёс образец из лаборатории. У нас всё хранится. Прекраснейшую лабораторию построили! Новейшее оборудование. Целая библиотека экземпляров разных удивительных людей.       — Маньяки, убийцы и террористы — это, по-вашему, удивительные люди? — хмыкает Файв.       — Вы же удивительный. Без них Вы были бы не Вы. Не спасли бы Землю от двух апокалипсисов. Может и Бесты в Вас? М? Как считаете? Однако, это было смелое предположение от меня. Не Ваш уровень.       — Ну да. Не мой уровень. Не смогли никого убить, — улыбнулся Файв, а Герб, поджав губы, решает промолчать, чувствуя нарастающий страх — кажется, он его обидел, тем что предположил таких слабых людей в генетике Файв.       Файв ждёт копию папки, оставляет под улюлюканье свою подпись и перемещается сразу в университет на другом краю света, где уже вступили сумерки.

Friday, January 15th. Night.

[Пятница 15 января. Ночь.]

      Людей мало, работают только трудоголики, а таких на пальцах пересчитать. Обычно, это только Файв. Он не будит офицера, шагая из вспышки к себе в кабинет и включая компьютер, кладя папку на стол. Файв отчётливо понимает необходимость подправить родословную одной ведьмы. Он не понаслышке знает, как влияют гены, родители, даже приёмные, особенно, если догадываешься об их похождениях, поэтому ничего страшного не видит в том, чтобы изменить информацию, которую всё равно не проверить. Уж лучше она будет винить во всём Комиссию, чем думать, что она богиня войны, рождённая под звездой сатаны, или что там придумали сектанты. Файв знает, насколько ложь упрощает жизнь и не калечит нервы.       Выдох в сторону, и пальцы начинают строчить продуманные небылицы. Служители церкви, занимающиеся благотворительностью: «звучит слишком неправдоподобно? Оставим». Подстриженный газон, лужайка перед домом, преданная собака, цветы в горшках: «всё должно быть по красоте». Любящая сестра, качающая люльку: «Сколько там лет ей должно было быть? Год? Пускай качает», — Файв скажет, что постарше, всё равно найти нельзя: «путешествует по странам и, возможно, умерла». Снимок первых шагов какого-нибудь ребёнка можно приложить. — «Причина убийства? Случайно могли переехать террористов 2001 года. Пьяных террористов. Не на переходе. Маленькая Ведьмочка отвлекла от дороги», — стёрто. Она не могла стать причиной. — «Группа взорвала коктейль Молотова, а отец Таскилл Бест — что же с именем делать? — нажал на газ? Что сделал? Как умер? Файв! Бесты могли сбить суицидников, готовивших теракт. Отлично».       «Не прикопаешься, слишком хороши», — улыбается Файв, разминая шею, и с её хрустом понимая — он описал то, о чём мечтал, каждый проведённый день в Академии, апокалипсисе, в разговоре с амбрелловцами.       Файв замер, наклонив голову, смотря на яркий экран компьютера в тёмной комнате. Он представлял, как мама гладит его по голове, радуясь его первым шагам. Собака бы катала его на спине, пока он не вырос и не носил уже её на руках по дорожкам соседних улиц. Укрывала хвостом, если бы он засыпал во время игры, а мама бы относила в кровать, целовала перед сном в лоб и щёку, поддевала одеяло, поправляла волосы, лезущие в глаза. На завтрак, обед и ужин что-то вкусное, не диетическое, то, что нравилось бы сестрам и братьям. Они бы дурачились за столом, а потом обижено извинялись друг перед другом за испачканную форму. Он бы рассказал им о девочке из его класса, а сестра о мальчике из университета, который курит и выглядит круче, потому что старше, а не такой молокосос, как брат. И он бы рассердился на него, потому что никто не заслуживает его сестры. А сестра бы приревновала его, потому что веснушки и рыжие ресницы не выглядят красиво, но занимают всё внимание её брата.       Но он ума не может приложить, что бы делал отец. До сих пор не понимая, что он должен. Наверное, работать и не появляться в поле зрения, как сэр Реджинальд, «не мешать»? Учить его танцам, как только он встанет на колени? Языкам, как только будет произнесено первое слово? Должен ли он желать спокойной ночи? Должен ли он говорить с ним за завтраком о планах на день или за ужином о новостях? Должны ли они вместе смотреть спорт или читать эпопею? Обговаривать, что важно, каким нужно быть человеком, что делать в трудной ситуации и как справляться со всем? А потом, когда он совершит ошибку, после того, как его поругает озабоченная этим мама, отец придёт и скажет извиниться перед ней, потому что она беспокоиться и до сих пор верит в своего самого лучшего сына? И он бы тоже верил?       Файв вдруг понимает, что находится сейчас в какой-то прострации: смотрит, ничего не понимая в экран монитора, который плохо видит — совсем скоро и слёзы либо за Рыжую, либо за своих сиблинов капнут на рукав синего свитера, из-под которого виднеется белая рубашка. Ведь не за себя бы он прослезился, так? Пальцы так и застывают над клавиатурой. Ему хочется увидеть Ведьмочку, потому что здесь, как в холодном безмолвии, он чувствует себя по-настоящему одиноким. Будто только что он потерял всё самое важное, точнее понял, что потерял что-то только сейчас, хотя оно даже не приходило, а думать об этом просто не хотелось. Было против правил знать, что всё никогда не станет идеальным. Детство ушло, не давая и намёка, что было. Будто все вокруг него имели это, будто это было нормально — не жить с интровертом-, тираном-отцом, роботом-матерью, дворецким-шимпанзе и шестью детьми-мутантами. Будто это нормально — не переживать всего того, что переживали они.       Но ведь все мечтают об одном и том же. Это простая мечта — родиться в нормальной семье. Обычная мечта. Все о ней знают. Неужели, это нормально быть несчастным? Неужели необычно то, что он представил? «Значит, — решает Файв, — не надо плакать об этом, всего лишь нужно обнять Рыжую». И он перемещается в тёмный дом с решётками на окнах и замками на дверях, куда каким-то образом затащил солнечную девушку из христианской семьи со свежей лужайкой и идеальными здоровыми отношениями по его меркам. Засовывает «дубликат», который никогда не должен всплыть в свою тумбочку и берёт «правильную» информацию в папке и улыбку на лице с собой.       — Я достал досье на твоих родителей, — шлёпает бумагами по столу перед ней в библиотеке, — давай я сделаю выпить, — испаряется практически сразу.       — Не надо. Я хочу трезвую голову, — кричит, выходя в холл и поворачивая на кухню, где уже метается Файв с абрикосами.       «А я нет», — кожа лопает под ножом, сок растекается, а мякоть кашицей остаётся на разделочной доске.       — Ладно, хорошо, — продолжает зачем-то крошить фрукт для блендера. — Я пока не смотрел без тебя, — кивает, не глядя на папку в её руках. — Расскажешь, если захочешь.       «Он врёт», — наблюдают голубые глаза за тем, как Файв ни разу не взглянул на неё, мельтешит, перемещается до мест в шаговой доступности.       «Она знает, что я вру, — стучит нож вместе с сердцем. — Я же хотел обнять её, почему даже не могу смотреть ей в глаза?»       — Хорошо, спасибо, — откладывает папку на стол и складывает руки под грудью. — Но сначала, если я прочту что-то ужасное, хочу узнать Вашу историю. Вашу правду о работе киллером, чтобы оправдать Вас в своей голове.       «Сука», — пытается не обращать внимание Файв.       Он как-то профессионально избегал всего этого два дня. Как-то уворачивался от всех возможных подводок к этому разговору. Расслабился. Но на этом и попался. Она знает, что он знает о её прошлом. И знает, что ни черта не знает о его. Рыжая ловит, лучше любого дурака в Комиссии. А Файв, как дурак, позволяет.       — Не стоит, я привык, что это не все могут принять. Я не буду тебя останавливать, если ты захочешь уйти.       «Файв, она знает, что это откровенная манипуляция, ей некуда идти», — перед глазами замылено плющатся абрикосы.

— Однако я слишком упряма,

чтобы отказываться так легко.

Вы мне нравитесь.

      — Я хочу правду, чтобы сделать вывод самой. Я не хочу уходить. Это Ваше прошлое. Не моё. Я не имею к этому никакого отношения, и не мне Вас осуждать. Я учёный, а не судья.       — Ты слишком самоуверенная, — «и упрямая», — продолжает у себя в голове, вспоминая, как она предлагала ему начать встречаться меньше месяца назад.       «Не имеет отношения. Звучит, будто она не имеет отношения ко мне», — Файв бросает нож, опираясь на стол, понимая, что справился лучше блендера, пока Рыжая опять начинает кидать колкие фразы.       — Мне перестать верить в то, во что я верю из-за Вас?       «Да, перестань верить, — выбрасывает косточки. — Придумай сама, во что веришь, у тебя отлично получается не верить ни во что, о чём я прошу», — открывает бутылку, агрессивно шлёпает в горлышко гейзер, льёт сначала себе в рот ликёр, а потом в блендер.       — Нет, прости, — пытается собраться с мыслями, когда тепло разливается по желудку с кисло-сладким привкусом сливочного тропического фрукта на языке. — Просто…       «Просто я рад, что ты решаешь встать сначала на мою сторону. Но как-то это криво и косо у тебя из уст вылетает, как всегда».       — Просто сядьте и расскажите всё. Я хочу знать, от чего Вас спасать во сне в следующий раз.       Просто волшебство то, что Файв ещё не сорвался и не послал всё это куда подальше. Только в голове ругнулся матом пару раз и уничтожил землю. Ведьмочка будто этого не видит.       Файв чувствует укол совести, когда кидает в блендер кусочки, когда закрывает крышку и смотрит, молчит, ведь все звуки заглушает шум моторчиков. Файв боится, у него сотня предохранителей на языке. Ведь она действительно единственная, кто ни хрена не знает здесь. Он в курсе даже о её родных родителях, будучи в неведении о своих. Знает, где она выросла, знает её приёмных родителей, бывших друзей и учителей, знакомых из старого университета и нового. Знает предметы, лекции которых она посещает, знает, какую книгу она читала сегодня и вчера. Пересчитал открытые веснушки на шее и носу. Пытался даже изучить их на плечах, но те всегда призывно закрыты. Файв поворачивается к столу и ловит уже изученный настырный взгляд. А она… теряется ли она в его взгляде? Знает ли, что он означает? Знает ли она о том, как он научился смотреть с такой разрывающей болью? Знает ли о том, какие эмоции испытывает Файв сейчас на этом допросе? И насколько сильно он хочет молчать партизаном о прошлом?       Понимает и поймёт ли?       Этот разговор не будет болью для него, не отзовётся в закромах сердца. Ведь всё, что она знает, это то, что ему восемнадцать с огромным хвостиком, что сбежал он из дома тринадцатилетним мальчиком, что их отец Реджи и брат Бен умерли, а сестра Лайла даже не захотела их узнавать после того, как убили на её глазах её приёмную мать, которая была Куратором Комиссии. Рыжая не в курсе о том, что у них было кафе с пончиками недалеко, куда они сбегали с братьями и сёстрами. Не знает, почему оно сейчас закрыто. И что с её менеджером Агнес именно Хейзел провёл добротную старость вопреки справедливости. Ведьмочка не знает о существовании в прошлом их матери-робота Грейс и дворецкого-примата Пого, и почему сейчас они не ходят по особняку, а вместо них проходят на экскурсии толпы зевак, решивших поглазеть на место бывшей Академии чудных-детей-Амбрелла. И почему вообще так важна эта Амбрелла, что она сделала, заслужив славу дегенератов и героев.       Рыжая не знает, как соблазнительно обо всём этом соврать, так же как о её родителях.       Файв бы сейчас с мыслями собраться, а не лекцию на эту тему проводить. И, кажется, Файв просто пытается либо рассказать это всё через взгляд и пустоту между ними, либо доказать, что лучше не шагать в нему, не сокращать расстояние.       У Файв, оказывается, в привычках сбегать. А он и не знал до этого момента.       Этот разговор не нарушит поверхность воды, на глубине которой лежит Файв. Потому что Файв не покажет своего лица.       — Просто идя на охоту или попадя на необитаемый остров, я бы никогда не взял себя тринадцатилетнего, — пытается посмеяться он, когда шум прекращается, а тишина — нет. — А вот тебя, возможно, — криво улыбается, но на девушку это не действует положительно. — Знаешь, — расправляет плечи, — я никогда не верил в удачу, — накидывает уверенный вид, размашисто вынимая бокалы, — но сейчас думаю, — «чёрт, забыл добавить сливки и мороженное», — что однажды ощутил её действие на себе, — наливает недоделанный коктейль, который принимает название не «розовая белка», а «и так сойдёт». — Одну из первых книг я нашёл «Любовь к жизни» Джека Лондона, — несёт за ножки бокалы к столу, следя за реакцией на имя писателя, но не находит в её пустой голове никакой информации о рассказе, — а после и «Экстраординарная» от Вани. Той самой Вани. Харгривз, да, — кивает он, наконец-то, чувствуя шевеление червей в мозгу. — Чушь собачья этот Лондон, — вдруг он возвращается к мысли со звоном стекла об стол. — Не твой, писатель.       Файв подвигает бокал с розовой жидкостью к Рыжей, намекая, что раз она хотела послушать душещипательную историю оправданий, то пускай следует правилам таких разговоров: нужно сидеть пьяными на кухне, а пить должен мешать зонтик — как бы это не было не смешно, но Файв без ума от таких каламбуров — и трубочка. По началу может казаться, что пить через трубочку муторно, но когда Рыжая отключится, не понимая сколько пьёт и с какой скоростью, Файв сможет пойти поспать и ещё дня два морозить её с этим разговором. Игнорируя выпады и новые подножки. В конце Рыжая даже не поймёт, как ей станут подливать чистый ликёр, а потом чего и покрепче. Потому что сил у Файв больше нет. Всего-то полжизни не рассказал — она у него насыщенная была. Мог что-нибудь да упустить. Сколиоз на старости, с кем не бывает.       Потому что соврать тоже нельзя, остаётся лишь уйти от разговора, забив эфир шутками.       — Так люди не голодают, — продолжает, ничего не продолжая. Ему кажется это опупенной идеей — ничего не сказать со смыслом, обойти тему стороной по реке из воды лишних ненужных слов и восклицаний. — Но знаешь, если бы я не нашёл её именно в тот момент, точно бы подох от голода. Пытаться искать что-то вкусное даже после недели апокалипсиса — очень плохая идея, не то что после года или пары лет. По трупам родных — даже не сразу опознал, смешно, — я понял, что не прошла эта самая неделя, но всё, что можно было найти, уже было с придушком коптильни или сырое, или в пепле. Знаешь, маленькие дети не задумываются о том, что можно есть практически всё, что движется и нет. Трава, её луковицы, резина, бумага, бульон из тараканов и сами червяки. Всё, что угодно можно пожарить, сделать пюре или сварить понаваристей. В алкоголе много калорий, а вода даёт чувство насыщения, и живот не сводит так сильно. Даже трупы на вкус неплохи, главное приготовить и убить всех микроорганизмы.       Грубое осознание, что она как-то вытащила его на сухой берег из честности.       Файв не отрывает от голубых своих лиственных. Следит за реакцией, но Ведьмочка напряжена от внимания, какой-то строгой уверенности слушающего. Её будто невозможно обмануть водопадом ненужных слов. Она слышит в шутках неприкрытую грусть, раздевает перечисления до чувств, видит его глазами то, что он пытался забыть. Файв не может определиться, нравится ли ему этот взгляд. Будто сиди он сейчас перед ней абсолютно голым, она, как врач, рассматривала бы ушибы, не смущалась ни мышц, ни сосков, ни члена. Её не смущает его нагота души, но от этого вываливается любое оружие из словарного запаса. Она пытается уложить в голове его слова, и это лижет до оргазмов его пытающуюся прикрыться душу, будто к ней в душ зашёл пьяный мужчина — вроде рассматривает, а вроде плевать ему больно на сиськи и жопы, ему бы помыться, чтобы жена не заметила перегара.       Рыжая снова права, не произнося ни буквы.       — Передвигаться нужно, — ему даже кажется на миг, что он заикнётся и запнётся об эту ниточку взгляда, когда она касается губами трубочки и напрягает щёки, — но не быстро и не долго, только для того, чтобы найти пропитание. Не тратить силы и калории. Сначала приходится думать, потом ты не можешь ни о чём думать, как о голоде, но на пике изнеможения мысли становятся кристальными, плавными, здравыми, критичными с перенесённым опытом. Мозг начинает понимать: думаешь — живёшь, лучше тратить силы на деятельность мозга. Постепенно становится легко. Припасы копятся, а в дом стаскивается любой мусор, мусорка называется уже домом. О настоящем доме стараешься не думать, как о прошлом. Потому что сначала некогда, а потом ты должен быть взрослым. Слёзы становятся уделом богатых — сколько воды нужно найти, приготовить, очистить, чтобы со спокойной душой поплакать — лучше прикопить еды в запасы, потому что плакать — ничего не делать, а после всё равно захочется есть, пить и выпивать. Другими словами: роскошь.       Файв даже представить не мог, сколько слов копилось в нём эти годы. Он хотел рассказать всё это Ване в первый день, но понял, что это не вызывает в людях ничего, кроме недоумения. Хотел дать совет, как наученный, своим братьям, но те лишь отпирались, считая себя всезнающими, раз побывал в таких же ситуациях на Луне и в Комиссии. Нет, они об этом и не задумывались. Для всех свои проблемы реальней. Файв совесть шептала, что он начал топить в себе эмоции не после апокалипсиса и работы киллером, а после попадания в Академию. Файв сглатывает и понимает: он спокоен, но человек не должен быть спокоен в такой ситуации.       — Как и чтение книг, — Файв тоже обхватывает губами трубочку и сглатывает, кажется, какой-то комок из первого барьера, сломанного её пристальным взглядом, — как я считал. Но знаешь, книги по выживанию уходили влёт. Казалось, что они были вкуснее всех остальных. Без переносного значения. Только после, намного позднее, я понял, что пропустил восемнадцать лет, и за индустриальным и научным прогрессом будто бы не успеть. Я попал в апокалипсис, но апокалипсис в будущем. Как если бы я пропустил сто оборотов Земли вокруг Солнца, я пропустил столько же только с точки зрения открытий — в последние годы их скорость увеличилась. Я понял это, когда находил и находил научно-популярные книги и учебники до одного единственного года. Время остановилось, и я смог его нагнать. Только вот иногда возникал вопрос — зачем? Зачем я пытаюсь нагнать то, что уже потеряно. Жизнь потеряла всякий смысл.       Файв отшатывается от потока лишнего и сокровенного из своих уст себе же в лицо. Он зашёл на минное поле. Ведь обычно после таких слов он бы схлопотал пощёчиной этой жалостливый взгляд, но Рыжая только опустила глаза в бокал. Она не не могла смотреть ему в глаза. Просто, карамба (!), слушала (?). Файв поклясться может, что она кивает в понимании. И Файв стоило думать о том, что он говорит, потому что девочка, и правда, могла понять. По своему, но могла. Это (или промилле в крови) подхватило его, влило силы, и он подорвался, идя за блендером, пряча свою неожиданно, не вовремя пролившуюся на лицо улыбку. Файв закрыл глаза, вздохнул, осознавая, что со спины мог выглядеть по-театральному драматично. Но исправить это уже нельзя. Файв, чёрт возьми, сейчас и чувствовал себя, как герой любовник, разводящий даму коктейлем и грустной историей. Поэтому он решает не отставать от глупого образа в своей голове и подливает ей и себе в бокалы, выливая в сторону своё волнение и лишние мысли — Файв расскажет всё так, как получится, как он чувствует нужно сказать. Как получится. В первый и последний раз.       — Однажды я нашёл ружьё и патроны, — резко хрипит голос — рубанул так рубанул: «как получится». — Я не знал, зачем оно мне в месте, где нет людей, не осталось больше ни животных, ни птиц. А потом мысли в моей голове привели меня к одной мысли — нужен только один патрон, чтобы закончить всё это. Но как я уже говорил, книги всегда напоминали мне, что это самое последнее решение. Если бы я упал и повредил ноги, не мог есть или спать, если бы я просто заболел чем-то чуть серьёзнее простуды, это было решение, но не решение побега из апокалипсиса. Но иногда… мысли навязчиво цеплялись ко мне, догоняли меня, перегоняли и уже ожидали у финиша, окружали. Я боролся сам с собой. Вешал верёвку, думая и говоря сам себе: «Видишь, я могу покончить с этим раз и навсегда в любой момент, но не сейчас и не сегодня». Я шёл на компромисс с самим собой, выигрывал время у самого себя, а не у жизни, потому что я и есть время. Время текло только для меня, больше не было никого. Я и был моей жизнью.       — Но, — вдруг подаёт она тонкий голос, поднимая игривый взгляд, в котором стоят слёзы от сдержанного смеха (или нет) вопреки расчётам Файв, — Вы же сказали о ружье, — уголки губ дёрнулись, пытаясь подняться, но закусанные щёки не позволили смеяться в такой ситуации.       «Сказал, — Файв садится медленно, ещё медленней вникая в её слова. — Она думает, что из-за длины ружья себя убить нельзя?»       — Ты в курсе о метафорах? Я же говорил, что мысль пришла, а не попытка. У меня были верёвки, ножи, пилы, а пилами можно не только шею отпилить, родная, но и ствол укоротить. Тем более, кто, чёрт подери, с желанием не найдёт способ выстрелить себе в башку, даже, твою мать, из ружья? Снизу, например.       Файв раздвигает бёдра и закидывает голову, взмахивая смоляными волосами и изображая выстрел, откидываясь на стуле. Не столько Рыжей показывает, сколько проверяет для эксперимента, хотя уже пробовал. Мелькает мысль принести ружьё из подвала и протестировать его. Но Рыжая тупит взгляд, поднимая ладонь белым флагом, пытаясь прекратить список способов, которых у него, — она уже поняла, спасибо, — накопилось миллион. А Файв не может злиться на розовеющие щёки девчонки, которая считает себя умнее всех, а потом прячется за медной решёткой волос. Посадите её уже в тюрьму, она тот ещё гангстер. Просто Файв, правда, иногда кажется, будто ей будет очень комфортно быть запертой. Закрытой в своей скорлупке. Но это не то, чего она хочет. Это Файв тоже понимает. Иногда.       — В общем. Меня спасало не невозможность, меня спасал я сам. Не я приносил себе страдания — так я подумал однажды. Никто никогда не был виноват ни в чём. Заставляет страдать только жизнь. А смерть — покой, поэтому мои мысли не оставляли меня. Но знаешь? Покой после поражения тоже конец. Я стал думать над способами умереть, только чтобы не умирать. И я не нашёл непугающий, безболезненный. И это стало меня пугать больше, чем жизнь в одиночестве, в другом времени и мире. И знаешь, о чём я думал иногда? Меня бы после таких мыслей похвалили. Мне бы мог кто-то сказать с небес, мол, молодец, ты прошёл этот уровень, теперь мы возвращаем тебя к твоей семье, даже так ты не сдох и не убил себя. Но всё вокруг подло молчало. Всё. «А может, это просто я оглох?». И поэтому я сказал первое слово себе. Тихое слово «слышишь?». И я слышал. Меня мог похвалить только я сам. И я сказал, что я молодец. Это звучит, как отрывок из Библии, но это действительно было религией. Я хотел покончить, но решил, что это грех для меня. Глупо, но сработало. Грех — предательство себя, если ты ещё не доказал себе, насколько ты молодец.       Файв блуждает по её лицу, видит, как она сдерживает себя от похвалы, сдерживает свой выдох, который может прозвучать «я горжусь Вами». Знает, что она думает о том, насколько сейчас это напрасные слова. Она просто поднимает глаза, зажимает ноги, переплетая их под стулом. Потому что должна сначала дослушать. Помнит о концовке этой истории. Как в трагедиях Шекспира, когда сначала можно переживать, влюбляться по-наивному просто, а после теряться в чужих поступках и проступках. Файв знает, не осуждает её сдержанность. Ценит её подход. Но не хочет терять, уверен, что всё равно не потеряет её, но боится.       — Одобрение было важно, — после этого разговора он точно отрежет себе язык. Он на это напрашивается, а не на её поощрение, — как и общение с кем-то. И тогда я начал говорить сам с собой. Сначала неосознанно — выкрики, реплики героев из книг, которые хотелось услышать, проговаривал с разной интонацией, чтобы попасть. Потом критика себя, чтобы это звучало значимо, чтобы мой мозг это запомнил: «Жуй медленнее, чтобы наесться быстрее!». А потом из всего притащенного мной мусора со мной заговорила она. Делорес. Это было, когда я пришёл в своё прибежище, найдя трупы родных. Притащил её, а их захоронил. Слёзы не лились, я потратил силы на копание. Я не чувствовал себя идиотом или шизофреником, когда говорил с ней. Понимал, каждый бы начал вести себя странно. Единственное, что я чувствовал — желание услышать её голос не в голове. Потому что в голове было и так много голосов: отец с его «Я же говорил!», Ваня с её тихим «не надо», мама Грейс с «Завтрак — самый важный приём пищи!». Бен, который молит прекратить. И только голос Делорес я не мог расслышать внятно. Какой он был? Мягкий и тихий? Или как у Пат из «Три товарища» с сигаретной хрипотцой нуарности? Думаю, твой голос бы ей подошёл. Серьёзны и холодный, отдалённый, будто из макушки, а не грудины. Как с закромов моей фантазии, из моего мозга. Ничего особенного, голый, неприкрытый субъективностью и человечностью, слишком зрелый голос. Никакой. Очаровательный в своей объективности. Даже твоё формальное «я извиняюсь» вместо простого «прости», — цыкает без раздражения, будто ему нравится это «извиняюсь» на вкус. — Знаешь, редко можно было найти что-то не ужасное на вкус. Я ценитель «никакого» на вкус. Прости, если обижаю тебя. Это то, о чём я думаю.       — Вы редко извиняетесь. Ещё реже перед тем, как обидеть, — спокойно констатирует факт, не держа зла на какую никакую правду. И его мысли.       — Я люблю ушами. Думаю, самая большая проблема любви в том, что многие любят глазами, как Диего. Знаешь, что он мне сказал, когда умерла его подружка Петч? «У неё зад ничего». Девушки мечтают о любви из романов. Парни не читают романов. Мне выбирать не приходилось. Книжки научили меня выживать, чувствовать, разговаривать с Делорес, искать решения моего уравнения. Никто бы не смог помочь и понять меня, как мёртвые. Я мог вернуться, но не был готов к возвращению. Готов к любой из всех возможных ситуаций, которые фантазиями бродили у меня в голове, но боялся ошибиться снова, что сил не хватит. Впервые я не был уверен в себе, пытался рассчитать своё перемещение до кванта. Чтобы всё прошло идеально, а проходило только время. Моя физическая форма слабла. Терялись силы, которым неоткуда было черпать необходимую энергию. Время шло, увеличивался период на который я должен переместиться. Данные менялись, когда я досчитывал до конца своё уравнение.       — Время играло против Вас, — помешивает трубочкой в бокале, пока ей подливает Файв, круговорот кораллового цвета завораживает Ведьмочку, Файв завораживает он сам.       — Да, — соглашается, наливая себе из блендера и бутылки разом, — от времени миллион проблем. Ведь я шатался по вакууму сорок пять лет, питаясь только чужой информацией. «Голод и забота о ночлеге — это два смертельных врага, но с ними еще можно бороться, а время, уйма пустого бесполезного времени — это враг, который крадется тайком и пожирает энергию». Моим врагом всегда было время, а в апокалипсисе оно тянулось не литературно долго. Я понял, что нужно найти занятие, чтобы перестать думать слишком много. Поэтому я читал всё, что мог найти: листовки, газеты, надписи на упаковках на всех языках, которые там были. По несколько раз. Я запомнил составляющие практически всего, что съел и чем смог помыться. Всего, чем мог лечиться, и какие таблетки имеют непоколебимый срок годности. Иначе появлялись залежи, иначе тебя сожрёт болезнь, грибок или кто-то покрупнее бактерий и вирусов, вроде червей и оводов. Быстрее, чем ты сдохнешь самостоятельно. Выживают мелкие гады. Похоже, я был мельче, чем все остальные животные и люди. Но знаешь, запоминая это, я начал в голове составлять комбинации, химия на стенах, эксперименты в мыслях, — смеётся, отпивая. — Первый раз рассказываю это кому-то. Должно быть сложно слушать такой сумбур, — оступается, понимая, что выкладывает не одну минуту.       — Если бы это был бред, я бы ушла, — всё-таки выдаёт что-то ободряющее Рыженькая, узревшая, возможно, в своём нахождении здесь что-то божественное.       Файв не видит другой причины. Не верит, что она до сих пор «любит» его, он ей нравится, как мужчина, о которых он читал.       — Да, ты не выносишь чью-то тупость, — соглашается, пожимая жилкой на щеке.       — Тупость я выношу, — перебивает. — Я не выношу ложь.       — И что, — поднимает бровь, — я лгал тебе?       — Вы лгали себе.       После этих слов могла бы повиснуть тишина, холодящая осознанием, но Файв не тот человек, который не найдёт, что ответить и оставить последнее слово кому-то другому. Его не злит её «всезнайство», оно определённо напрягает, но никогда не переходит границ.       — Ого, — отхлебывает, отодвигая стакан, принимаясь слушать, — и как ты можешь это определить? — доказать ему, потому что от других это слышалось непросветной чушью, хотя Файв и начинал этот разговор как варку длиннющих макарон на уши, но ему просто не нравится, когда его в чём-то упрекают.       — Я чувствую несостыковки.       — Тупость, как я говорил, — подтвердает для себя, что прав.       Лучше назвать всё это «сумбуром», «бредом», «тупостью», но не «ложью к самому себе». Потому что это хуже. Для Файв. Для Рыжей. Оттого и давит на Файв в десять раз сильнее.       — Хотите назвать себя самым тупым из всех, я не могу Вам это запретить. Но ведь это ложь.       Файв чуть не поперхнулся: эта девчонка всё перекувырнула, все его слова перевернула. Потому что ей не нравится спорить, знает, что сделала хуже, но кислотой размазала разговор. Выплюнула в него этой фразой, ведь он не признал очевидного. А теперь злится ещё и на себя — добавила яда прямо на откровенность. Даже не солью на рану насыпала. Стоило просто помолчать, ведь от слов кристальней правда не стала. Они оба всё конкретно понимали, просто Файв отступил назад, а ей не понравилась эта слабость.       «Да, не мельче остальных, да, хотел покончить жизнь, да, называю слабым себя. Да, сдавался.»       — А ты умеешь выводить из себя, — беззлобно, спокойно отрезает нитку Файв.       — И что? Делорес не выводила Вас из себя?       «Да, создал прототип человека, который не спорит и удобен.»       Файв взрослый. Ему легко закончить диалог, ведущий к препятствию или обрыву. А ещё он просто не умеет нормально их вести и зачастую даже не начинает. Он бы не стал бороться за переброску фраз с кем-то. Рыженькой недавно стукнуло восемнадцать. В ней бурлит детскость, либидо и злость. И ревность. Она не может начать диалог, но сражается за каждое слово, если он состоялся с кем-то интересным. Она продолжит выбирать слова, чтобы те не были похожи на глупость для неё самой, чтобы удержать собеседника. Без цепляний за рукава, без прикосновений будет орать хоть что-то, что заставит повернуться в её сторону. Потому что она не умеет разбрасываться людьми. У неё их нет. Она боится выйти, но ненавидит быть запертой. Файв кидает людей туда, откуда они решили к нему подойти, потому что привык без них. А отвыкнуть не хотелось.       — Частенько. Она была остра на язык, — Файв скалится, ухмыляясь и допивая бокал. Он помнит все её упрёки, сказанные самому себе, но не замечает, каким блеском кипит вода в глазах Рыжей, как поджимается её нижняя губа, растворяя яд, капающий с неё, как дёргается щитовидка, сглатывая его. — Но она всегда была единственным, с чем я мог справиться. Ругаться с кем-то тоже было необходимо, — хохотнул прошлому с диковинкой. — Когда всё вокруг разрушено, хочется разрушать больше, но выясняется, что нечего. Только потом наступает смирение, но острый язык у тульпы уже не отнять.       — Не называйте её так.       — А ты знаешь более подходящее название для говорящего разломанного манекена?       На лице Рыжей читается недоумение, которое она и не пытается скрыть. И Файв понимает, что не пояснил про Делорес достаточно подробно. Но Рыжая быстро берёт себя в руки, припоминая что-то про мусор, притащенный в дом, из которого заговорила Делорес. Рыжая раскидывает мысли по полкам, оттаскивает царапающуюся ревность подальше от горла, тупит взгляд в угол между белоснежными столом и стеной, облизывает губы и пытается поддержать разговор:       — Неудавшиеся отношения у всех разные, — протягивает, ни черта не зная об отношениях вообще.       Файв практически смеётся — и правда, у всех разные. У кого-то не совпадают интересы, кто-то изменяет выбору, а у кого-то выбор — это манекен. Осознанный выбор, чтобы не сойти с ума. Кто-то: Ведьмочка и Файв, пьющие на кухне в двенадцать ночи перед универом, где одному преподавать, а другой впитывать знания. И Файв, практически уверенный в неудавшести отношений вначале, сейчас чувствует, будто это самое правильное, что вообще было в его жизни. Вот так ругаться, чтобы это не приводило к сбеганию из дома, смерти брата и концу света. Чтобы никто не плескался сарказмом-защитой, не смотрел с жалостью и ненавистью. Не желал смерти. Чтобы Файв даже не понимал, что они ругаются, потому что злиться по-настоящему со всей силы на Рыженькую ещё не получалось.       — Знаешь, — палец тыкается в её лоб, поднимая лицо на Файв, — спроси ты у Харгривзов про их отношения, все ответят, что у меня были самые лучшие. А ещё, что самые неудавшиеся у них были с отцом. С сэром Реджинальдом Харгривзом. И твоим, если бы я украл тебя раньше, — хмыкает он, толкая голову назад.       — Мой отец Бонифейс Нортроп, — с обидой протягивает, поправляя волосы, будто пытается начесать их обратно на лицо.       Файв лишь незло оскаливается — ему хочется заплести и собрать эти волосы от лица подальше. Чтобы видеть дольше эту ревность, которой не дали выхода, чтобы подольше наблюдать за смущением и светлыми бровями, около которых толпятся веснушки. Файв бы отдал полжизни и всё своё прошлое, чтобы она снова надула губы от сравнения её с кем-то, а после поняла, что её прировняли к придуманному идеальному человеку. Файв чувствует, что Рыженькая не идеальна, но она именно та, придуманная Делорес. С которой можно прожить даже больше, чем сорок пять лет. Рыженькая намного лучше в своей неидеальности.       — Твой отец был Таскилл Бест. Прости. Спойлеры, — махает рукой. — Считай, что это превью. Знаешь, что означает это имя? — Файв замолкает, понимая, что именно сморозил — она не должна была узнать о упомрачительном смысле имён — и что не выдержал, раскрыл, что читал, зачитывался (и вносил правки в) её досье. — Ничего. Чтобы ты понимала, от чего я тебя спас своим припозднившимся появлением в твоей скучной жизни, Реджинальд Харгривз купил семерых детей. Необычных. Все они были рождены непорочно. Да, ты не ослышалась, и я не вру, — театрально трясёт бокалом перед ошарашенным лицом Рыженькой от покупки детей или от непорочного зачатия. — Сорок три женщины просто забеременели. Не говори другим об этом. Остальные знают лишь то, что они сироты без родственников. Не знаю даже, задумывались ли они о том, как появились на свет. Но я работал в Комиссии времени и узнал, что было много женщин, которые забеременели и родили в один день первого октября 1889 года в разных уголках земли. Семь из них стали Харгривзами. Все были рождены в одно время ни с того, ни с сего. Я не докопался до правды, но отец явно знал, где забрать нас и у кого именно купить.       — Но рабство же отменили.       — У Реджинальда свои правила, — отрезает. — Отец был немножечко бесчеловечным. Слишком рациональным, за это я его уважаю, но за тоже самое готов лекцию прочитать на его могиле. Я не знаю того, что происходило в том время в точности. Единственное, что я знаю не понаслышке, что он ума приложить не мог, как растить детей. Он никогда не желал детей, это было ясно кристально. Оттого и загадочен его поступок купить семь таких. Раньше я предполагал алчность. Ведь «непорочное зачатие»… отец всегда любил всякие вещицы с аукционов, пафос и мишуру, эксцентрику. Но потом я стал думать, что он с самого начала знал про силы. И про апокалипсис в будущем. Реджинальд знал многое, что унёс с собой в могилу. Знал, чертяга, определённо знал, куда я попаду в будущем. Предполагал, куда я попаду после побега, но не остановил нормально. Не в его привычках гоняться за подростками. В его привычках управлять подростками. Но в словарях подростков нет «управляемости».       — Как кто-то мог знать будущее?       — Ума не приложу, хотел бы сказать я, но я путешественник во времени и бывший работник Комиссии Времени.       Рыжая морщится — в её голове не укладывается это. Маленький бесёнок у неё на плече кричит, что невозможно путешествовать во времени, потому что времени не существует, но второй (все ангелы от неё разбежались, такую не нужно спасать потусторонним силам) твердит «колдун, колдун. Колдун!». И Файв наблюдает это фактически воочию. Ведьмочка буквально ведёт подбородком в стороны, прислушиваясь то к одному, то к другому. А Файв скользит быстрым взглядом по её плечу к подоконнику сзади с разложенным на нём листочками мяты, думая, что стоило и их запихать в блендер, только вот сухие крошки в коктейле вряд ли раскрылись бы таким же вкусом свежести, как в её чае. Поэтому он встаёт и направляется к холодильнику.       — К каждому была приписана нянька, — уточняет и переводит разговор, шурша льдом. — И ни одна нянька не могла справиться с Ваней, — усмехается, хлопая дверью. — Ваня не могла убить намеренно, но убивала изо дня в день, пока отец не создал Грейс. Нашу маму-андроида, — насыпает им в бокалы по паре кубиков, а потом понимает, что необходимо уточнение. — Робот. Ненастоящая, машина. Да, ебанутость семьи Харгривзов нельзя измерить в доступных СИ единицах. Диего видел маму в прошлом в девятнадцатом веке. Даже в шестидесятых старик остался стариком, а она была живой и красивой. Диего рассказывал, что она была мягкой, словно цветок и жёсткой будто шипы розы. Уж не знаю, любил ли Реджинальд так Грейс, но создал нам маму, няню и домработницу с такими же чертами лица, с такой же походкой и одеждой. Женщиной шестидесятых, когда у них ещё не было полноценных прав, когда их заставляли мыслить стереотипами. Хотя настоящая Грейс и была первоклассным учёным, искусственная создавалась по образу и подобию идеальной домработницы. Даже смешно то, что инопланетянин, пытаясь влиться в систему, создал робота женщину из всевозможных ярлыков.       — Ваня убивала людей? — всё, что вырвалось из её наивных уст.

— В детстве она плакала,

когда мы давили муравьёв.

      — Да. Никто не начинает ходить сразу без падений. Её падением были смерть беззащитных. Отец понял, что Ваня опасна для остальных и себя. Она не умела контролировать силу. Как и мы все. Однако Ванина бесконтрольность могла убить. Лютер без драки просто мальчик без отца. Диего без ножей просто пацан без матери. Эллисон без слухов просто мать без семьи, желающая признания. Бен — запуганный трусишка, спрятанный в книжках. Лайла без матери бежит, куда глаза глядят. Клаус — мертвец, желающий почувствовать жизнь, — себя Файв упускает, но и без его пояснений понятно, что его сила вредит в детстве только ему. — Отец посадил её, Ваню на таблетки. Удивительно, какими добрым и слабым они могут сделать человека. Половой тряпкой, если организму они не нужны. И после этого мы, дети с силой, Ваню не воспринимали в серьёз. Мы забыли с лёгкостью, что происходило что-то, ведь всегда было что-то из ряда вон. Мы рано научились не обращать внимание на неудивительное. Она стала мебелью, которая выслушает и ничего не сможет сделать.       — Как Делорес.       — Да, — Файв знает чьим характером наделил куклу, поэтому соглашается, без отпираний.       Отлично понимает, кого искал мальчик в ту пору. Ваню, которая сидела бы рядом, пока он решал их самостоятельные задания за двоих: ему опыт, ей нерешаемое решение. Потому что задания не сложные, а буквы расползающиеся от таблеток. Ваня, которая не мешала, потому что у неё сил на это не нашлось бы, ни на какое выражение эмоций и желаний. Которая плакала от всего лишь потому, что сердце всегда желало плакать от таблеток и просто сдаться. Файв до сих пор замечает, что дофамин в Ване будто перестал вырабатываться, окостенели гипофиз или щитовидка, чувство счастья редуцировалось, мотивация убила саму себя. Даже на антидепрессантах, которые теперь прописывает ей каждый месяц психиатр. Первый год после того, как Леонард, бывший парень-психопат (не повезло, ожидаемо, как и всем Харгривзам) выбросил её оранжевые пузырьки, казалось, будто её глаза ожили, но потом стало понятно, что организм испытал неописуемый стресс от этой затеи экс-парня. Её мозг буквально потонул в бэд-трипе чувств, коротивших оголённые нервы. Вся память, обрушилась на неё глыбой льда. Они, всей ещё не разъехавшейся семьёй, сидели у её койки после неожиданного порыва в ванной. Неплохо она станцевала тогда с лезвиями.       — Она важна для Вас?       Файв замер, наблюдая за волнами в стакане, вспоминая вытекающую за бортики кровавую воду. Рыжая подливает ликёр. Чистый, слишком приторный. Файв жестом показывает остановиться, не сразу понимая, кто именно важен. Ваня? Не так чтобы сильно. Но он соврёт себе, если скажет, что не пережил тогда конец света. Кажется, в тот момент Файв понял, что следы прошлого можно не заметить, чей-то вопль о помощи не услышать. Что отец никогда не понимал смысл словосочетания «живой человек». Тогда он первый раз захотел свернуть ему шею, забыл о его баснословном уме и авторитете. Да, Реджинальд хотел защитить, возможно, всех, а, возможно, себя одного. Но они не в Омеласе, чтобы кто-то мог страдать за всех. Скрытие проблемы не приводит к её исчезновению. Файв знает это лучше всех, особенно после того, как огонь от метеоритов захлестнул планету. Ваня взорвалась от всех подавленных эмоций не разбирая правых и виноватых, калеча всех и вся. Всё.       — Она единственная, кто мог воспринимать мои переживания без отголоска силы, — «когда-то, в самом начале», — добавляет Файв про себя, вспоминая, как сидел также ночью перед ней, а та решала какому психиатру позвонить. — Как Бен, который читал много художественной литературы, чтобы понять себя, а понимал других. Но знаешь. Он всё равно оставался эгоистом, не желая сближаться. Считал себя сильнее, потому что был номером Шесть, а не Пять. Был самым сильным. Ужасом, а не Таймером, медленно отмеряющим секунды. Он не давал и мгновенья.       — Я понимаю. Как Брауны для меня, для вас мистер Бен и мисс Ваня. Старшая Браун вышла замуж, хотя младше меня, это не давало мне форы. А Браун младший был и мужчиной, и моим ровесником. Я не могла соревноваться с ними из-за богатства, но их всегда ставили мне в пример. Будто я глупа, будто я некрасива. Мистер Бен и мисс Ваня остались для Вас единственными конкурентами, которых Вы не смогли победить из-за того, что их не стало, и Вы не смогли одержать победу.       Файв усмехается от такого бедного сравнения ситуаций, но система остаётся всё той же. Чувства к близким часто становятся маятником, колышущимся от ненависти до любви. С разной амплитудой, но никогда линия этого графика не станет ровной. Никогда не перестанут случаться кризисы отношений, никогда не произойдёт абсолютная стагнация. Произойдёт обрыв функции. Смерть. Но кто вообще придумал, что «о мёртвых либо хорошо, либо ничего»? Файв хмыкает, пьяно приминая: «либо ничего, кроме правды». Древнегреческий до сих пор вертится у него на языке пыльной змеёй с белёсого пляжа.       Он поднимает глаза на Рыжую Ведьмочку, которая смотрит в упор. Он хочет дотронуться до руки, хочет поцеловать, но она серьёзна. Файв буквально дышит этим желанием, держится на нём. Только бы она выдохнула ему в губы и простонала. Ума нет, как и силы противиться. Файв становится жадным, когда его слушают. А она глазами поворачивает в нём крючок, как наживку, за щекой, следом за языком. Файв бы одолжил нож у Диего, чтобы прижать ей к горлу и оттолкнуть от себя, прижимая к стене. Вряд ли это хорошо. Но Файв в голове видит лишь её лицо.       — Зришь в корень. Я никому не говорил. Они думали, что я друг, самый близкий, — весело привирает с настроением выпендриваться, после фразочек в голове, хотелось и говорить философскую глупость. — А я держал своих врагов ближе к себе. Считал, что смогу манипулировать ими, но всегда проигрывал. Искал оправдания, будто я не выдержал напора из-за того, что старался дольше. Не убил больше и не добрался быстрее, потому что…       «Не убил больше. Чёрт, Файви, детка, может, уже захлопнешь свою пасть перед ней? Не проебись, если не уже.»       — Я не знаю мистера Бена, но мне нравитесь Вы. Перед мисс Ваней у Вас ещё большее преимущество. Вы парень. Расслабьтесь. Мне нужны только Вы. И Ваши заслуги, — деликатно выделяет она слово, тише произнося оставшуюся часть, потому что ей важен не результат, ей важно все те пот, кровь и слёзы, которыми он был достигнут, а после повторяет для особо непонятливых, как Файв: — Мне нужны только Вы, — не выделяя конкретно: нужен ли ей Файв или только Файв, будто ничего в жизни больше не имеет веса, значения. Тогда эта фраза приобрела бы вкус горечи, без романтизма.       А Файв почему-то только радуется, что он парень и имеет преимущество в призрачной борьбе за это дитя, ведь за него никто и не сражался, только Файв нормальный и Файв дурацкий. Он пьяно думает, что этот птенец просто не мог никого полюбить, кроме него, лишь потому, что увидел его первым, почувствовал его ближе всех к себе. Файв неосознанно черкнул своим графитовым ногтем по её белоснежному сердцу в их встречу. Файв спрятал её ото всех на месяц, закрыл спиной от мира. Не вытащил и не вытолкнул на улицу. Это не могло пройти бесследно. Является ли оправданием все эти слова о боли, о незнании в этой ситуации? Стоит ли Файв просто принять это, её и плыть по течению, ведь уже ничего не изменить. Они сидят друг напротив друга и не убегают друг от друга, не отталкивают и пытаются прислушаться. Как могут. Как научили одного Реджинальд и пустота, а другую — закостенелые взгляды и отрешённость от остальных.       — Ты режешь без ножа. В курсе, нет? — Файв пьяно потянется рукой к имбирной голове, но та увиливает. — Хорошо, я догоню тебя потом.       — Надеюсь, — всё ещё злится на все недосказанности, на все его «спойлеры», «убийства», на всё, о чём Файв не подумал. — Что было дальше… с Ваней?       — Шесть детей остались расти в незнании, что их семь одарённых и больше. С одной стороны из-за слуха Эллисон, с другой из-за скрытности сэра Реджинальда. Маленькую Элли просто привели к «больной» Ване, которую изолировали от нас на неделю или больше. И Ваня забыла о возможности защищаться. А потом вспомнила и подвела Землю к порогу апокалипсиса. Мы попытались это предотвратить, но знаешь, как говорят: «Чтобы избежать смертной казни, нужно вернуться в прошлое и исправить детство». Ничего не вышло. Даже во второй раз, когда я сбежал со всеми в прошлое, где как раз и встретил снова Хейзел, где он и погиб и передал мне информацию о тебе, мы так себе справились. Вернулись, но тут не было ни Реджинальда, ни мамы, ни дочери Эллисон, ни нас. Я не знаю, как именно мы изменили прошлое, но охватывало ощущение, что только Академия осталась вне времени. Она ждала Амбреллу с застывшими портретами наших лиц, как напоминание. Реджинальд завещал её детям, которых не существовало для мира, снова всё знал и спланировал. Намёки на опасность извне — будто подарок, чтобы мы их решили, получили признание и возможность существования, как герои, вышедшие из комиксов. Которые в детстве абсолютно не были детьми. Подозреваю руку Комиссии, возможно, только во вселенной без нас не случился бы апокалипсис.       И Файв рассказывает слушающей Рыженькой, не чувствуя, что его перебьют или начнут игнорировать. Он больше не приукрашивает, на духу вываливает всё, что значимым камешком упало в его омут памяти. Нет права на оправдания, они бы и не поместились в потоке. Рыженькая ненавидит оправдания, как ложь, Рыженькая слаба в этом, она врёт и оправдывается, оттого замечает это в людях в миг. А Файв не привык оправдываться и не станет привыкать, перед ней не страшно угодить в грязь лицом, потому что перед ней никогда нет луж и грязи. Всё высушит. Все слёзы, а черноту, даже сингулярную выбелит. Даже если человек видит только минусы, ей со стороны будут видны плюсы. Сделает выводы, но не похоронит свою мечту. Потому что жила ею всю жизнь. Живёт ими. И сейчас Файв безумно рад, что он стал её маленькой мечтой, маленьким интересом. Ведь Харгривзы, и правда, не были ни героями, ни детьми.       Ведь они начали убивать плохих парней, кромсать их, защищая беззащитных, как им казалось, а на самом деле наивно игнорировали ответственность. Они не были детьми, просто с детства социальными калеками. Ведь Диего ругается на всех, потому что заикание избегает его, когда тон голоса повышается, изменяется от его настоящего мальчишеского писка. Клаус неоднократно был заперт на кладбище, оттого и не умеет обращать внимание на просьбы без предсмертных воплей и криков, оттого не ценит жизнь — бесконечность на продать. А Лютеру пришлось отправиться на Луну из-за того, что не было никого, чтобы идти на миссию, желая заслужить каплю отцовского авторитетного внимания. Файв рассказывает, как на одной Лютер пострадал и получил своё тело, подкрепляя свою веру в величие отца. Как на другой погиб Бен, так и не научившись драться, отнекиваться от нанесения кому-либо увечий, зато не подумал не бросаться под пули, защищая другими методами, заплатив в божественном киоске за это своей жизнью. Как Эллисон лишилась ребёнка из-за силы номинально и из-за апокалипсисов реально, ведь никто даже не знал её известного имени.       И Файв не скупится на подробности, матерясь и отпуская чёрные шутки, которые для него разбавляют этот цирк абсурда на грани с триллером. Ведь кровь всего лишь яркая краска. Но не для Рыженькое. Она заметно напрягается и злится, когда крови становится всё больше не на словах, а в прошлом Файв, после рассказа о сделке с Куратором. Злость не на него, а на того, кто использовал его в эксперименте и подсадил, как на наркотики, на убийства, что требуют гены; на похвалу за хорошую работу, что требует сердце. Про то, как он верил, что делал всё так. Будто он всё ещё на миссии отца убивает плохих парней, защищая беззащитное время. Ведьма не может сжечь в своей ярости эти воспоминания, эту Комиссию, потому что вместо них просто придут другие. Это нужно принять, а Ведьмочка в этом профи. Вместо Файв убивал бы кто-то другой. В этой ситуации он не был человеком, лишь неодушевлённым механизмом, нажимающим на курок.       «Ведь так?» — скажите ей, что всё именно так, соврите, если нет, иначе она всё равно не поверит, сжимая юбку под столом и царапая колено впивающимися ногтями. Честно, была бы её воля, сорвалась бы отчитать Куратора или Совет, как маленьких. Только уже некого, а Файв не пустит.       Ведь он рассказывает про Хейзел, как тот тоже выполнял свою работу по каким-то причинам. Про то, как он сбежал, как только нашёл Агнес, изучал с ней птиц в саду их совместной веганской пончиковой пару лет до её кончины. Как он сам стал официантом и пекарем в том, своём рае. Про Шведов, которых было трое, а остался один, что он хотел мести и добился её, а после тоже понял, где выход. Где-то в секте, созданной Клаусом, начитавшимся цитаток и сбежавшим оттуда из-за окруживших голосов уже живых. Зато молчаливый Швед нашёл там новую семью. И про Лайлу, которая тоже потеряла своих родителей, и обрела мать, обманувшую её доверие, а потом и ту потеряла, обретая по несусветной удачи сиблингов, обманувшим (барабанная дробь) её доверие.       Файв не упускает ни одной шутки про удачу и цикличность времени. Все эти трое сбежали, как только потеряли и обрели что-то важное. Про то, что каждому из них было, что защищать, и они защищали, как могли. И про то, как Клаус тоже обрёл, защищал на войне в незнакомом времени и потерял. Но он промолчал про себя. Вновь. Не стал оправдываться, что пытался всё делать ради семьи, как и все Харгривзы защищали друг друга неправильно, но желая, как лучше. Файв гордился, это сквозило в каждом звуке, а Рыженькая глотала это вместе с разочарованием. Она знает, что не в ней дело, что в молчании спокойно, что никто бы не смог сразу раскрыть себя на триста градусов, как книгу, сжимая стержень своего корешка. Особенно Файв, который всё ещё не видит необходимости в этом. Рыжая слишком хорошо понимает чужие мысли, будто знает наперёд, хочет обнять, но сейчас не должна реагировать никак, ни подстрекать, ни останавливать. Потому что, возможно, Файв молчит сейчас намного громче, чем когда-либо.       Фактами набрасывает про то, что он спустя пять лет после работы в Комиссии и двух апокалипсисов не может спать. Видит до сих пор ходячие трупы и мёртвые лица тех, кого спас и похоронил. И часто это одни и те же люди. А после снова соскакивает на то, как Лютер всё ещё не может забыть Луну, на которой было что-то явно важное для отца, помешавшую ему прожить юность, раздувшую проблему его тела, потому что Лютера нужно было опустить в эту проблему в самом начале, выгнать на улицу, дать прожить смущение первого знакомства, а не консервировать это внутри на пять лет. Как Диего пытается быть героем, чтобы доказать себе, что пусть он не полицейский, но делает всё правильно, что он готов быть номером один в любой момент, но он уже упущен. А Эллисон не применяет силу и ни с кем не сближается по-настоящему, даже с Лютером, с которым они вроде в гражданском браке, но на расстоянии. Избегают боли, зацикливаются на чём-то, пытаясь делать вид, что держатся за руки. Клауса переклинило настолько, что он разговаривает с мёртвыми больше, не боясь их ран, чем с живыми, боясь быть в реальности. И Ваня ходит к психиатрам и, кажется, что пытается контролировать все сферы своей жизни, живя «правильно», жизнью якобы эмоционально-стабильного человека. И вроде как получается, потому что она теперь «принимает все свои недостатки» и не стесняется в выражении своих эмоций, иногда с выплесками их на других. Зато все знают, что она чувствует, без телепатической связи.       А потом и Файв переклинивает после всего выпитого алкоголя, и он начинает по-старчески вспоминать. Ведь Файв не чувствует себя не в своей тарелке. Он вообще не чувствует себя на тарелке приготовленным блинчиком. Он ощущает, как море обволакивает его со всех сторон. И он не тонет в этой теплоте, не давится темной. Плывёт на поверхности, с неба его обжигает солнце, оставляя ожоги на солёной коже, снизу подталкивает энергия тёмных глубин. Но ни одно это ощущение не было жёстким, убивающим. Ему нравится этот контраст, он получает необъяснимое удовольствие от него. Вспоминая, какие же вкусные были блинчики с джемом на тарелочке с голубыми цветами у мамы-робота Грейс. Как он скучает по ним, что ел он их в последний раз в тот день пятьдесят лет назад. Как Грейс всегда помогала с произношением Диего, а Бен помогал им по ночам учить иностранные стихи с нужным выражением, рассказывая их истинное значение, неуклюже создавая ассоциации из фильмов и пончиков, которые они сбегали посмотреть и поесть, пока их прикрывал, поворчав немного, Пого, который всегда подавал пример манер и поведения, каких нет и у настоящего человека, делая из них настоящих людей. А Реджинальд, хоть и скрытно, но вбивал им в головы капли сознания, которые отдаляли их от обычных людей.       И Рыжая расслабляется, когда перестают слышать скрип его цепей на его же шее.       — И ты тоже учишь меня быть сильным.       — Первым в Рай вошёл вор, — вздыхает, подтверждая всё сказанное для себя.       Ведь Файв оправдан полностью. И это пугает и злит. Ему так легко было выбить из неё эту любовь, что ей хочется вредничать, но совесть не позволяет, ведь она сама виновата в своих чувствах, в своей наивности и нескончаемому любопытству ко всему интересному. Совесть не позволяет ёрничать перед убийцей — это ли не поражение. Сюр.       «Святые небеса! Лучше бы я была погребена заживо. Такой позор».       — А в Ад — пастух овец, проповедник Авель. Но прошло уже достаточно времени, чтобы в Аду всю душу перевернули. Не думаю, что от их доброты хоть что-то да осталось человеческого, — улыбается Файв.       Рыжая поднимает глаза — желание пнуть его в коленку от этой простоты: «ну, убил, все совершают ошибки, даже Бог». Будто все вокруг него дурачки: «ой, ну, какая разница все мы там окажемся». Пытаться сохранить спокойствие и уйти быстрее, чтобы переварить и не наговорить глупости на эмоциях, которые она и сама понимает через раз.       — Человек есть человек, и души у него нет, значит, у него нельзя это отнять. Каждый страдает по-разному и каждый может принять ответственность или нет, — уклончиво ведёт бровью, ни на что, естественно, не намекая, — за свои ошибки. Это важнее. Жизнь слишком коротка, чтобы встречаться ещё и с прошлым человеком.       — Не понимаю. Ты слишком добрая, или в тебе просто нет ничего человечного, — грустно ухмыляется, фыркая.       — Что если? Я тоже могу сгустить краски. Вообще, каждый может быть преступником. И каждый может быть наказан. Но в суде тоже есть преступники, и они не накажут своих. И никто никогда не накажет Комиссию времени. Я рада, что мистер Хейзел мёртв. Но я также рада, что мистер Хейзел прожил счастливо последние годы с миссис Агнесс.       «Я думал уже об этом сотни раз, Ведьмочка. И утешал я себя точно также».       — Спокойной ночи, — встаёт она, и проходит мимо, даже не похлопав его по плечу, хотя рука дёргается именно в этом жесте, — ложитесь пораньше. Не буду целовать Вас на ночь, чтобы не думали, что я предвзята и всё для себя определила.       Файв думает совершенно не об этом. Он вдруг понимает, насколько он проигрывает ей. Давая всем советы, он, как настоящий профи, не разбирается в себе, зато она («извините, что?») идёт определять его поступки для себя. Ведь тренера не играют, за них это делают ведьмы без души и с рыжими волосами. Дело даже не в том, что кто-то умнее него. Он всё знал до этого и сам, но ни разу не адресовал эти слова себе. Ни с того ни с сего выпалил как на духу (с некоторыми сложностями в виде её пронзительных голубых глаз и кристальных слов) всё ей и только сейчас понял, что будто сходил к психологу, чувствуя себя расплющенным, но почему-то сильным. Поэтому решает пустить эти силы в нужно русло — не поспать (он же не обещал лечь пораньше, хотя она и сказала) и кое-что почитать. Людей, как стереотипный экстраверт, он всегда понимает лучше себя, о себе он в принципе, как только сейчас понял, не думал. А Рыжая Ведьма, как истинный интроверт, была уверена в себе и своих чувствах на все сто и знала, что нужно сказать, чтобы и любой другой уверовал в самого себя.       И в неё. Файв уже готов построить алтарь для неё в своём доме, молиться каждый день по три раза, стоя коленками на клумбе из полевых цветов, ставить благовония, варить в котлах (или это уже оккультизм?) чаи и создать культ своей Богине. Это шутка. Или нет.       В любом случае. Файв не хочет и дальше находиться в роли жертвы от её тактильных нападок и сообразить нападение самостоятельно. Отыграться и понять её в ответ. Потому что ей понять человека — как детские свои сопли подтереть. Поэтому всю ночь он проводит за исследованием, хотя и слышит, как девушка что-то периодически бьёт в своей комнате. Он ведёт бровью каждый раз, когда проклятие слышит сквозь зубы, и становится ещё тише. Убираться она не любит, но это даётся ей слишком легко: «Надеюсь, я не обнаружу дырку в стене её комнаты завтра с улицы». Поэтому Файв благодарит своё рыжее божество-бесовство, что это сейчас не выходит за границы её территории. Ему ещё дома прибираться не хватало. А сделать сейчас что-то с новой разбитой безделушкой в её комнате было сравни пойти пешком без оружия на конницу из рыжих суффолькских жеребят или на единственного Коня кровопролития. Одно из двух. И ничего из этого не сулит побед, потому что первые затопчут, лягут тяжеловесными телами, заласкают и убьют, а второй просто заржёт: «Иди и смотри». А Файв не любит глазами. Призовёт всадника, ну и всё. Поминай как звали. А у Файв даже имени нет.       Файв выделяет два варианта исхода ситуации:       1.       Ведьмочка останется, но будет долго злиться.       2.       Ведьмочка уйдёт и будет долго злиться.       И был бы третий, если бы он не подменил документы:       3.       Ведьмочка расстроится и будет долго злиться.       И тут уходи она или не уходи, Файв не будет знать, как её подбодрить, будет ли она винить себя, будет ли считать себя «богиней войны», будет ли ненавидеть родителей. И Файв благословляет всевышнего, что смог этого избежать. Потому что осталось только одно — сделать так чтобы она справилась со злостью. Он, как и обещал, не будет её удерживать (разве что чуть-чуть привяжет). Просто попробует перевернуть ситуацию и рыжую неваляшку в свою пользу.       Пункт первый для того, чтобы ужиться с врагом.       Постарайтесь доказать, что жизнь вас и так потрепала. Если драка неизбежна, пытайтесь незаметно защищать только важные места и слабо отбиваться, чтобы враг ушёл мнимым победителем.       Этот пункт Файв начал выполнять заблаговременно. Рыжая и так знает, что у него не всё в порядке с жизнью, но психология не врёт. Стоит улучшить свой результат и добиться полной «победы» Ведьмочки. Бег с утра на десять километров по дорожке в подвале, избиение груши и бессонная ночь делают из него того самого убитого (даже слишком) жизнью, как он и планировал. Руки ужасно дрожат, кожа побледнела, подглазины посинели, а сворованная из особняка старая помада Эллисон на верхних веках прибавляет опухлости и заплаканности. Постоянные вздыхания добиваются её снисхождения, и она протягивает через стол наваристую кашу для иммунитета, целуя лоб и проверяя температуру.       — Вы весь холодный! С Вами точно всё хорошо? — наконец-то подаёт голос, капающий тревожностью из сломанного крана льда.       — Я в норме, ты тоже выглядишь неважно: глаза блестят, а щёки горят. Сама-то не температуришь? — тише обычного, умирающе произносит Файв.       — Просто плохо спала эту ночь, — делится раньше, чем понимает зачем, поджимая после губы.       — Хочешь, я закрою прогул? — по-кошачьи смотрит травянистыми глазами, поднимая бровки, и сердце девушки сжимается — он чувствует это по её взгляду.       — А как же Вы?       — Не могу пропустить лекцию, — расстроенно качает головой, — придётся выйти, иначе меня уволят. Такой строгий деканат, — перемещается в комнату и смывает краски с лица перед зеркалом, улыбаясь — всё идёт по началу плана: теперь она весь день дома будет думать о том, что бедный больной парень ведёт лекции, на которые она могла бы пойти и поддержать его, а в итоге отдыхает и занимается своими любимыми делами через давление совести. — Ужас, — кивает сам себе в зеркало, поправля галстук, который отлично подходит к самодовольной улыбке.       Пункт второй для того, чтобы ужиться с врагом.       Если конфликт неизбежен, попытайтесь задобрить врага. А во время неизбежного выпроводить его из зоны конфликта.       Файв быстро соображает, что зона конфликта ему не доступна. И если Рыженькую из её комнаты выпроводить нельзя, нужно заменить окружение в ней, чтобы она меньше думала в ней о Файв. Полностью переделать в её пространство.       — Родн… — запинается Файв, будто случайно желая позвать её ласково, а после сникает головой, — я знаю, что тебе сложно без света, давай повесим фонарики и покрасим комнату в горчичный. Будет повеселее, — еле улыбается, подходя к спинке кресла в библиотеки. — А то я чувствую, — потирает пальцами, проверяя нити атмосферы, — что твоя комната не подходит под тебя. Ты такая светлая, — ведёт по кожаной обивке над головой, — а она слишком тусклая, как я, — добивает, смотря на бронзовую маковку и закусывая щёку.       — Вы совершенно не тусклый, — по инерции перекидывает комплимент, а Файв кивает, пытаясь не потерять образ.       — Не хочешь? Так жаль, — вздыхает грудью и поджимает губы. — А я уже заказал доставку кое-каких вещичек, — показывает отстранённо куда-то в сторону и бросает руку, будто всё напрасно, а после снова загорается. — А пока я делал бы ремонт, ты смогла бы сходить в музей космонавтики с друзьями. Союз студентов распространял билеты. Я подумал, — мнётся, буквально как тот первокурсник, что стоял перед ним в очереди и о-о-очень долго не мог решиться два, чёрт возьми, билета ему необходимо или три (не мудрено, что ему вывихнул кто-то руку после этого), — что ты захотела бы пойти, но не смогла бы их получить по скидке университета.       — Музей? — притворно-незаинтересованно навостряет ухо, смотря в книгу.       — Там будут макеты частей ракеты в полный размер, — наклоняется к уху Файв. — Жаль, конечно, — вздыхает, поднимая пару волосков горячим воздухом, будто проводя электричество по медным проволокам, — я мог бы достать билет бесплатно, как преподаватель. Тебе бы ничего не нужно было мне возвращать.       — Бесплатно? — сглатывает наживку, а Файв с удовольствием наблюдает, как локон скатывается по плечу на грудь под шафрановым платьем с янтарными объёмными пуговками и маленьким чёрным бантиком под воротничком.       — Да, абсолютно, — переходит на шёпот, продолжая соблазнять неискушённую девушку, дьявол. — Может, тебе не нравится горчичный? — Файв невзначай достаёт картинку комнаты из интернета, которую приготовил как макет, и с грустью рассматривает её перед лицом жертвы, поглаживая милые игрушки пальцем, а потом комкает у неё на глазах и идёт выбросить.       — Стой! …те, — неожиданно подрывается, подбегает и выхватывает комок из руки и переплетает их пальцы в замке, пряча бумажку в рукав. — Всё хорошо, я тоже была бы не прочь сделать комнату светлее и радостнее. Но у меня аллергия на краску…       — Всё нормально, сходи со своими подружками — Амели и Опра, кажется, — в музей, я достану три билета, — улыбается Файв, а потом целует её в щёку и, оставляя растерянную и смущённую Ведьмочку одну, уходит.       «На работу у тебя аллергия, рыжая бестия, — цыкает, но после всё равно ухмыляется, замечая, как она, оказывается, легко переходит на неформальный язык. — Поддаётся же обучению. Раньше бы начал, раньше бы закончил с ней камни перекатывать из угла в угол», — Файв перемещается в комнату и радостно дёргается (кое-как, ни так, ни сяк, пытался), выражая всю свою волю к победе.       Пункт третий для того, чтобы ужиться с врагом.       Отбирая, додавай или сделай вид, будто это враг отобрал у тебя.       Файв решает и додать, и сделать вид, что отняли. Хуже не будет. Каждый день он представал перед ней и матерью, и отцом, и сиротой, и мучеником. Кормил, обучал и согревал так, будто вся любовь этого мира была отдана ей, принадлежала ей. Всё тепло было тем теплом, которое скрывалось в пледе. На красивые платья и ленты приманивалась не только девушка, но и весь его опыт находить химчистки, пока сам носил одну и ту же рубашку каждый день (несколько одинаковых по очереди). В каждое платье пришил скрытый карман и клал туда по ножу, а сам забывал портфель, который она приносила ему или напоминала о нём. Завязывал ей хвост, осваивал причёски с лентами и бантиками (научился, доставая студентку тем, что не поставит зачёт, если та не объяснит как), нося одну из лент всегда с собой, как джентльмен слёзный платочек для дам. Делая вид, что с утра стоит у плиты, он каждый вечер покупал еду, чтобы собрать её в немодный шоколадный портфель. Тренировки сменились на занятия по самообороне.       А самооборона на тактильные взаимодействия, отчего девушка, которая пугала его поцелуями, сама дёргалась от каждой лёгкой руки на талии, локте, спине, бедре и шее. Файв вёл ладонью, задевая открытые участки (это было сложно за неимением таковых, но он самоотверженно старался), запястья, тыльные стороны рук и ладони, шею и иногда открытую объёмным кульком с выпадающими тигровыми локонами и вырезом трапецию. Её вздохи становились всё тише, а сердцебиение быстрее и заметнее. Особенно положа подушечки пальцев на артерию. И Файв улыбался. Он знал, что всё работает безотказно. То, как она, смешно поджав хвост, убегает в свою комнату, библиотеку или университет, не могло не радовать. Настолько невинной и милой она ещё не казалась никогда. Его сильная девочка, ведущаяся на манипуляции, переставала злиться.       И всегда после этого он участливо интересовался о её самочувствие, причине побега, будто она лишила его своего общества, и Файв остался один-одинёшенек в этом безразличном к чужим проблемам пустом тёмном мире. И уж что-что, а лгать Файв умет. С Рыжей это редко прокатывало, но, как оказалось, просто был необходим подход — отвлечение внимания, на милую мордашку или на внезапное прикосновение. Что-то должно захватить её внимание. Что-то интересное. И жалость постепенно становилось невидимой для неё. Но Файв профи в адаптировании. Он придумает новый способ захватить всё её внимание. И чуть больше, если потребуется, чтобы она не оставила его. Чтобы он и дальше наблюдал, как она шугается, слышал, как она произносит «мистер Файв». Ведь, кто сможет также произнести простое число?       «Ведь оно действительно простое».       Пункт четвёртый для того, чтобы ужиться с врагом.       Заставьте врага подарить Вам что-нибудь. Когда люди дарят подарки, всегда думают о том, что Вам подойдёт, неосознанно заполняя Вами хотя бы часть своего мыслительного процесса. Тем более мы дарим подарки тому, кто нам нравится. Подсознательно он и Вас воспримет как симпатичного себе.       Файв вздыхает, смотря рождественский фильм, взятый в прокат. Подушка на коленка истошно сжимается, на глазах наворачиваются слёзы.       — Что случилось? Разве это не праздничный фильм? Он же не должен быть грустным.       — Он не грустный. Очень счастливый фильм. Там все так рады Сочельнику. Санта дарит всем друзьям подарки, а друзья друг другу. Не представляю, что они чувствуют, когда рвут эти красивые упаковки с большими бантами.       — Вы что, ни разу не получали подарок?       Файв мотает головой, отворачивая лицо, пряча слёзы, а точнее: улыбку. И это отчасти правда. Оружие от комиссии на задание и неподходящий костюм от Куратора же не считаются?       — Я извиняюсь за то, что даже я не подготовила подарок Вам на Рождество, а Вы подарили мне такую прекрасную кофточку!       — Я просто был рад, что она тебе подошла и понравилась. Но почему ты её не носишь?       — Это же подарок, я боюсь испортить.       — А если ты вырастешь, даже ни разу её не надев? — Файв трогательно бросает на неё взгляд, хватая за руку. — Хоть я ни разу не получал подарков, я счастлив, что хоть раз его подарил.       Девушка неуверенно пытается вырваться из хватки, но глаза Файв не позволяют. Он знает — уверен, — что перебарщивает, но не может перестать в душе дразнить всеми возможными способами. Ведь у неё такое смущённое и глупое лицо. Персиковые губы чуть приоткрыты, и Файв издевательски отсчитывает. На десятой секунде он поцелует её, если она не ответит. Зубы начищены до белизны его пастой. Рот освежён перед сном его ополаскивателем. Он знает вкус лимона и запах мяты, но уверен, её губы вкуснее, уверен, что их она проскрабила мёдом, не иначе. Намазала, чтобы он прилип конкретно. Подложила под плечи и в лифчик лаванды и жасмина. На щёки капнула иланг-илангом. Разгрызает его сердце сейчас, как мускатный орех.       — А если бы кто-то подарил Вам коробку с бантом, чтобы Вы хотели увидеть там, разорвав упаковку?       «А ты не в курсе, да? Хочешь сказать, что в полнейшем замешательстве?» — она ответила, а он уже всё решил. Как теперь поступить? Отступить?       — Не уверен, — поглаживает большим пальцем Файв тыльную сторону ладони, задумчиво отводя взгляд на стену. — «Нужно придумать что-то, что она может делать желательно на долгосрочной основе и значащее, немного ломающее мозг». — Я люблю кофе и сладкое к нему. Я бы каждый день его пил. Чёрный пряный кофе и пончики, как из детства в кафе рядом с домом. Мама редко готовила что-то вкусное. Диета героев, сама понимаешь, — поджимает он губы в грустной улыбке, привирая.       Но Ведьмочка понимающе кивает каждому слову.       — Я собираюсь добиться справедливости у Санта Клауса! — уверенно заявляет и уносится в свою комнату, шумно прыгая по ступеням лестницы.       «Санта Клаус, ага, как же. Совсем меня за ребёнка считает? — фыркает, переключая на что-то более адекватное вроде усыпляющей передачи по Дискавери. — Зарождение Вселенной. Безумно интересно. Размером с мандарин. Ага. Как этот прыгающий заводной апельсин. И вместо пор в кожуре — веснушки. Веснушки и цитрусовые волосы. Больше ничего не надо. Дольки, как губы. Прыскает соком и кислотой. Отменно. Пахнет грейпфрутом. Кисло-сладким, как всегда. Взрывной, будто Большой Взрыв. Что было до? Что было до мандарина? Пустота, беспросветная пустота. Не темно, просто пусто, не черно, пусто, не больно, пу-сто».       А на утро находит себя прикрытым пледом с огромной коробкой на столе. Он, ухмыляясь, разворачивает бант и чувствует какой-то интерес, хотя и так знает, что там. И он прав — стенки коробки падают перед ним, открывая кружку с запиской.       «Тридцать купонов на бесплатным кофе каждый день от нашего лучшего юного бариста и пастила от английского кондитера с севера», — читает он про себя и поднимает брови. — «Лучший из самых юных или (неопытных?) в доме? Действительно повезло, — шикает и кладёт записку, беря кружку и кусочек сладкой пастилы, расслабленно опускаясь на спинку и закидывая ногу в серых трениках на коленку. Отпив, он оборачивается вокруг и не видит рыжего эльфа, поэтому перемещается на задний двор дома и прыскает набранной в рот жижей. — Полный отврат», — а потом всё-таки садится подпирать холодную даже через (отдадим ему должное) тонкий свитер стенку дома на бетон и несколько раз пытается выпить сгоревший кофе.       И улыбается.       Весь день Файв бегает с расстройством желудка в туалет, но, когда видит её горделивую улыбку дома, всё-таки решает, что не зря.       Пункт пятый для того, чтобы ужиться с врагом.       Узаконьте рамки вражды, смиритесь с этим и уберите эмоции, делая конфликт не враждой, а конкуренцией.       — Слушай. Ты не отвечаешь мне на поцелуи, перестала контактировать со мной. Испытательный срок закончен, или ты боишься меня и хочешь всё свести плавно на нет?       — Я совру, если скажу, что не думаю о том, что Вы легко могли убить меня в первые дни. Мою маму и Мальбоу. Но…       «Она либо признается, и тогда ей придётся обсудить со мной это, либо скажет, что всё было ненамеренно, и всё хорошо», — проговаривает про себя Файв.       — Я думаю…       «Молодец…» — вторит ей в голове.       — …мы не хорошие друзья.       «Чёрт».       — Но мы неплохие парень и девушка.       «Оу, да», — хихикает демон.       — Я имею в виду…       «Ну говори, Ведьмочка, почему же мы враги, напрягай извилины, думай обо мне».       Рыжая собирается с мыслями, явно выведенная из равновесия и строя. Её начальник даёт ей время. Но вот враг — нет, поэтому Файв напрягает весь свой шарм, пытаясь приподнять брови, расправить складки и морщины на лице, растягивая губы. Чуть-чуть. Совсем незаметно. Файв плюс-минус лиса из сказок про хитрую красу. У него плюс-минус максимум креативного подхода к решению проблем. Плюс-минус минимум стыда и вины за манипуляции. Ведь он не виноват, что Рыженькая ведётся. Ведь он не виноват, что она влюбилась, и влюбила его в себя. Теперь вряд ли сработают какие-то отнекивания и просьбы с мольбами. Файв не выгодно искать новую жертву. Особенно, если эта жертва охотилась на него и не принимала спокойствие за ответ «да». Такое постанывающее в похоти и жертвенных слезах «да» её устроит?       — Вы начали мне нравиться, потому что у меня никого не было. Ещё до того, как я узнала всё это. И я уже не могу этого исправить. И лучше Вы не будете мои врагом, — сумбурно наваливает все свои мысли она. — Я не боюсь, что Вы убьёте меня, потому что у меня больше никого нет. Да и я… вроде близка Вам, — «не то слово», — улыбается про себя Файв. — Но видя Ваши отношения с братьями и сёстрами… будь я одной из них, кажется, будто я была бы Вашим врагом. И, — она поднимает глаза, опасаясь серьёзных разговоров, как всегда, чувствуя будто её отчитают за смелые идеи, как раньше матушка, — мне нравится, что Вы открылись мне. Вы стали добрее и мягче, показываете слёзы и переживания. Сестре бы Вы никогда такого не показали. И, — она снова тупит взгляд, — «нет, смотри на меня», — я не сильно против, что Вы начали нарушать мои границы касаниями, ремонтом и подарками, но Вас слишком много. Чувствую себя не в своей тарелке.       — Нам составить расписание? — улыбается с сарказмом своей победе.       Ведь Рыженькая признала. Что он стал мягче и добрее… Чушь. Всегда был таким. Открылся — да. Неосознанно, сто раз обруганный самим собой за это матом. Но Файв чувствует абсолютно закрытый, закрашенный перманентным маркером гельштат в своём и её сердце. Настолько, что «его слишком много». Ну не чудо ли?! Дрянная девчонка признала поражение, совершенно забывая, насколько было много её самой. Как она необдуманно захватила всё его пространство, а теперь готовится к отступлению? Увольте. Ей известно, сколько ему лет и принципы его работы. С какой скоростью он перезаряжает оружие и как метко стреляет, с какой точностью решает задачи и как плавно и мягко их объясняет. И если это не была игра с её стороны, то самое иррациональное поведение за всю её жизнь. И за этим не последует наказания.       — Я-я подумаю, что можно с этим сделать.       — Ты тоже подкрадывалась слишком неожиданно, — вдруг говорит Файв, помешивая кофе, ухмыляясь и насаждая, чтобы она почувствовала вину.       — Я думала. Думала, Вы готовы к такому. Вы выглядите не новичком в отношениях.       — Это первые. До этого были только разовые встречи в разных временах, — честно говорит кристальную правду с какой-то незаметной парадоксальной ошибкой состыковки слов «первые» и «встречи». — Прости, что не оправдал надеж. Ты, видимо, хотела бабника? — хмыкает он, обижаясь, а ведь… стоп — Файв знает, как сказать правду нечестно.       — Нет, нет, я просто. Это было ненамеренно.       «Double-kill», — поправляет он в уме галстук, вскидывая бровь, но в реальности лишь помешивает кофе (пенка прибавила бы мягкости его образу пай-мальчика) в своём объёмном домашнем свитере.       — Ой, ну раз, я бабник, тогда почему я не могу неожиданно целовать тебя? — наступает с другой стороны, там, где казалось Ведьмочке, есть простор для отступления.       — Можете, — выпаливает Рыженькая, понимая, что ляпнула только после.       Она хочет что-то сказать ещё, отойти от своего согласия в сторону, но Файв вмешивается первым:       — Решено. Поцелуи остаются общей территорией, — проходит мимо. — Только скажи, и я перестану, — наклоняется. — И я тоже имею на это право, — миллиметр от кожи щеки до губ. — Комнатное посещение было разовым, простая помощь, как и подарки. Ты тоже готовишь мне первоклассный кофе каждый день, — и ничего.       — Не я.       — Да, рыжий эльф, встающий каждый день в половину шестого, — соглашается, телепортируясь из холла.       Файв уходит первый, как настоящий победитель из Англии, не смотря назад на взрыв краски и смущения, расплываясь в торжествующей улыбке. Ведь он у себя в комнате, которая «личное пространство». Ведьмочке его не достать, даже если очень захочется, ведь Файв игнорирует наличие замков на каждой своей двери. А ещё он в силах игнорировать оставшуюся недосказанность и незаконченность диалога, ведь так Рыженька будет думать о нём двадцать четыре на семь. Так Файв займёт все её мысли. И только так появляется зависимость в виде навязчивых мыслей. Небольшая помешанность. ОКР со сдвигом на Файв. Ваня бы сказала просто: «F42». Файв бы только усмехнулся, ведь даже тут его инициал.       Пункт шестой для того, чтобы ужиться с врагом.       Враждебность и ненависть базируется на непринятии, как разновидности непонимания. Узнайте врага. Переговоры могут уничтожить почву вражды и не сеять её семена. По возможности соглашайтесь с его задумками, поддерживайте.       Исследования Файв продолжались достаточно продолжительное время от самого появления Рыжей. Она любит персиковые и пряные жёлтый цвета. Подушки, на которых может расположиться в любом положении с книгой, всё сладкое и травянистое. Ещё она любит Луну, ракеты и звёзды. Бантики на плечах, талии, волосах и туфельках. Файв уже давно задумывался как будет бант смотреться на её шее или голом теле.       И всё, что она любит он собирает скрупулёзно в папку, которая раньше служила упаковкой досье родителей Рыженькой, а теперь это полная информационная макулатура про неё.

Saturday, January 30th. Evening.

[Суббота 30 января. Вечер.]

      — Я предложила проект по моделированию сверхновой.       Студентам уже стоило начинать готовить проект на семестр, но это проект студентов, а не девочки, живущей у препода дома. Файв знает, что Рыженькая не сможет его закончить и представить. Знаний не хватит, и её не допустят до презентации, но он молчит, соглашаясь.       — Ого, ты уже знаешь, что это?       — Да, нам нужно спроектировать такую же гравитацию и провести опыты с Опра и Амели. Они поддержали меня и хотят присоединиться. Я уже сделала все расчёты. Хочу попасть на исследовательский реактор Nuclear SAFARI-1 и провести пару опытов. Туда же пускают из нашего университета. Амели уже занимается заявкой, её скоро должны одобрить.       Учитывая всё вышеперечисленное, Файв не испытывает ни капли вины за поддержку заранее проигрышной затеи.

Monday, February 1st. Daytime.

[Понедельник 1 февраля. День.]

      — Файв, Вы слышали? Здание третьей лаборатории с реактором взорвалось сегодня утром. Оно же нашего факультета физики. Где же студенты теперь будут готовить проекты?       — Что?       А где же земля Файв, которая лопнула под ногами? Его окутывает вакуум, в глаза и уши, в рот, не позволяет сделать вздох. Файв вцепляется в единственное, что кажется устойчивым — шариковая ручка в руке.       — Да, представляете, сейчас в столовой слышал. Поговаривают, это подрыв. Впрочем, я не уверен, что это не наши студенты постарались, — говорит мужчина лет сорока, будто не произошло ничего страшного, — ведь они могут, не на такое способ…       — А пострадавших…?       — Трое погибли. Рано утром были, видимо, только они. Даже охранник удачно вышел покурить, успел отбежать, когда стёкла выбило, а здание начало рушиться. Целое здание с такими аппаратами! Передовое Nuclear SAFARI-1. Катастрофа! — всплёскивает руками, переживая за материальное больше, чем за человеческие жизни.       «Катастрофа? Рыжая. Опоздал».

Future. Date unknown.

[Будущее. Дата неизвестна.]

      — Я должен был тогда не разрешать работу над проектом. Только вот ты обиделась бы. Но сейчас, мне кажется, это не зависело от меня. Это просто было удачное стечение обстоятельств. Ты должна умереть. Должна быть мёртвой. Я должен умереть, но этого не происходит.