Семьянин

Дэвид чувствовал Лили повсюду: ее ноги сдавливают его бедра, ее руки обнимают его за плечи, ее пот размазан по его коже, ее слюна проникает ему в рот. Она будто пыталась впитать его, поглотить полностью, прорасти сквозь его тело и с каждым движением они все больше сливались в единое целое. Ему казалось, что он видит ее, даже закрыв глаза. Запах Лили, смешавшийся с запахом крови и затхлостью подвала, заполнял его нос и рот. От повторяющихся движений Дэвида укачивало и с каждой секундой происходящее становилось все более и более нереальным. А потом оргазм прошил его тело как электрический разряд, и после этого Дэвид неожиданно почувствовал, как широко расползшаяся прореха у него внутри, за которой зияла голодная черная дыра, сомкнулась. По мышцам все еще бегали короткие спазмы, мир вокруг по-прежнему состоял из бесформенных черных и бледных пятен, но по крайней мере теперь Дэвид чувствовал себя находящимся внутри собственного тела. Лили еще раз наклонилась ближе и быстро поцеловала его в лоб. Ее губы казались холодными, влажными и липкими одновременно; от этого прикосновения в голове Дэвида развернулись смутные мысли об окоченевших трупах. Белесых грибах. Опарышах. О смерти, которая всегда рядом — и всегда будет рядом, как бы он ни пытался сбежать. Все так же прижимаясь губами к его коже, Лили что-то сказала. Ее слова точно смешивались с гулом его собственного сердцебиения и разобрать хоть одно в отдельности Дэвид не смог, но мог догадаться, что она говорит. По крайней мере, о чем. Лили бывала пугающей, но иногда ее ровный тон звучал успокоительно. Она столько раз спрашивала, был ли Дэвид счастлив и чувствовал ли он себя на своем месте в прежней жизни, как будто хотела сравнить его с собой, с сестрами, с теми, кто всегда на своем месте и даже умирает вовремя как их отец. Внутри щелкала, точно часы, отмеряющие последние секунды, мысль о том, что Лили пытается включить его в их жизнь, сделать частью экосистемы всего дома. О том, что ей это удалось — Дэвид стал убийцей, пусть даже вынужденно, и это будто перенесло его на другую сторону жизни. На другую сторону мира. Он заставил себя оторваться от этой мысли, зная, что сейчас все равно не сможет найти ответ ни на один вопрос, не сможет справиться с сомнениями и только загонит самого себя глубже во мрак. Нельзя отчаиваться, нельзя сдаваться. Медленно поднявшись Лили кивнула сестре с винтовкой, а потом — наклонилась и протянула Дэвиду руку, помогая встать. Резкое движение отозвалось волной тошноты и Дэвид снова со всей ясностью ощутил засохшие капли крови Эдди у себя на руках, бедрах и животе, засыхающие капли собственной крови, густые потеки слюны, сползающие вниз по шее. Почему-то это не казалось неприятным, точно Дэвид потерял способность испытывать отвращение где-то между тем запутанным сном в сарае и убийством Эдди. — Пойдем, — Лили плавно потянула его за руку и Дэвид подчинился, прекрасно понимая, что должен продолжать играть по их правилам. Ему казалось, что все суставы внутри тела двигаются неправильно, жилы не натягиваются, а провисают, и даже сердце бьется как-то неправильно, то слишком медленно, то пропуская удары, то заходясь в тахикардии. — Пойдем, — повторила Лили, поднимаясь на первую ступеньку и Дэвид последовал за ней. Было отхлынувший морок снова навалился на него, Дэвид почувствовал, как мир вокруг опять начинает крутиться — тени и пятна света, соскальзывающие влево, вращали его, как детскую игрушку, все сильнее с каждой ступенью, заставляя теряться, не давая ни на чем сосредоточиться. Если бы не Лили, он бы не понял, где верх, а где низ. Дерганный ритм собственного пульса сбивал с толка еще сильнее. Не важно, пока Лили готова держать его за руку, он по крайней мере не упадет. Не сломает себе шею. Уже неплохо. Эта мысль немного успокаивала и перешагнув через порог Дэвид почувствовал, как теплый свет обнимает его, утешая, придавая сил. Здесь пятна тьмы съежились до узких полос, оттенки золотистого, бежевого, бледно-розового заполняли гостиную целиком. Дэвид легко представлял себе все детали, которые не мог разглядеть — красивая комната в красивом доме; тона слишком теплые на его вкус, для своего дома он выбрал более холодные, но здесь казались уместными именно эти. Они успокаивали. И они идеально подходили этому мирному пригороду, где все живут спокойно, всегда под защитой надежного шерифа. Наверное, приятно сидеть на желтой софе перед телевизором, смотреть какие-нибудь глупые вечерние шоу и не думать о том, как где-то умирают люди, даже если умирают они совсем рядом. Дэвид наступил во что-то липкое и холодное. В кровь Эдди. Дэвид подумал, что сейчас тошнота наконец-то высвободится и его вывернет съеденной несколько часов назад серой мешаниной, но этого не случилось, наоборот — пульс чуть выровнялся, стало легче дышать. Будто мимолетное физическое ощущение привязало его к реальности. — Не волнуйся, я помогу тебе привести себя в порядок, обещаю, — он додумывал слова Лили точно так же, как додумывал детали интерьера, но не сомневался: именно это она и говорила. Дэвид надеялся, что еще не потерял окончательно своего умения разбираться в людях. — Пойдем. Она потянула его к выходу из дома, туда, где еще больше света. Дэвид попытался понять, сколько именно времени прошло с того момента, когда он прошел через эту дверь, судорожно прислушиваясь к стонам со второго этажа, но не смог. Возможно, он пытался сбежать утром, а сейчас — ранний вечер того же дня, когда солнце еще не село, а, возможно, прошло несколько суток. Мир снаружи был все таким же солнечным. Здесь пахло сухой травой и цветами, откуда-то издалека доносилось блеяние коз, каким-то образом уже ставшее частью привычной жизни, как и шумы дома. Частью успокаивающей повседневной банальности. Несколько шагов спустя, Дэвид обернулся, заранее зная, что именно увидит. Девушка с ружьем поднялась вслед за ними и теперь стояла на пороге подвала, терпеливо ожидая момента, когда Дэвид даст ей повод выстрелить. Она не станет стрелять сама. Это — дом ее старших сестер. Мысль о том, что власть в руках Лили, тоже немного успокаивала — при всех странностях, Лили была последовательной. Даже страх, который она вызывала, укладывался в простые, понятные рамки. И она знала, что на одних наказаниях и угрозах разговор не построить. Именно поэтому она вывела Дэвида из дома и провела к сараю. Здесь даже дневной свет казался менее ярким и влажный запах просачивался наружу сквозь толстые доски, но чем-то это место больше напоминало гостиную, а не подвал. Пусть даже к затхлости грибных ящиков сейчас примешивался душок тухлятины — несложно было догадаться, откуда он: шериф сказал, что старик Джо умер, а Дэвид видел, как дочери отвели его в сарай. Вряд ли его похоронили в глубокой могиле. Но даже мысль о смерти, о физической близости мертвого тела, разлагающегося, может быть, в паре ярдов от него, тоже была по-своему успокаивающей. По крайней мере, Дэвиду казалось, что он начал понимать правила, по которым живет эта семья. Научился подстраиваться под них. В мягком солнечном свете кожа Лили все еще выглядела слишком светлой, но уже не наводила на мысли об опарышах и бледных поганках. Влажные от пота волосы свивались крупными локонами, делая ее похожей на киногероиню. Наверное, кто-то мог бы назвать ее красивой. Неожиданно Дэвид почувствовал, как странное обжигающее чувство, плескавшееся внутри тела, еще недавно бывшее возбуждением, теперь скручивалось, набирая плотность, постепенно превращаясь в физически ощутимый ужас. Страх смерти и неопределенности, к которым он уже успел привыкнуть за эти долгие дни, начали снова проступать яснее. На секунду страх поднялся достаточно высоко, чтобы Дэвид почувствовал его хватку на горле и увидел как тени тянутся к нему из-за сарая, разворачивая свои длинные щупальца. Стиснув зубы, зажмурив глаза, он заставил себя отвлечься от этих мыслей — нельзя было позволять себе провалиться в это ощущение ужаса, нельзя сдаваться. Нужно держаться за чувство спокойствия, каким бы призрачным оно ни было. Он открыл глаза и почувствовал, как свет его обнимает. — Я хочу, чтобы ты снова с ней поговорил, — сказала Лили. Теперь ее голос звучал тише, но более внятно. — Я уверена, мамочке есть, что тебе сказать, она все тебе объяснит. Дэвид усмехнулся, снова вспомнив женщину, которая приснилась ему, пока он находился в сарае; ее худые ноги-палки и старомодное клетчатое платье, похожее на то, в котором Лили пришла к нему в подвал. Если это и есть мамочка, то им определенно есть о чем поговорить. Жаль, она вряд ли согласится ответить на его вопросы. Он послушно вошел в сарай и свет сдался, уступая место теням, влажным, холодным. Проникавшие сюда лучи солнца едва рассеивали мрак, скорее придавая ему сил, чем по-настоящему отгоняя. Двери сарая быстро закрылись с тихим стуком, громко щелкнул замок, и Дэвид почувствовал, как темнота его проглатывает. Теперь он оказался наедине с ней, запахом гниения, собственными мыслями и зудом в порезах. Он убил человека, но выжил сам. Не лучшая сделка, но по крайней мере, у него будет шанс на следующую. Воздух внутри сарая казался густым и липким, невидимые плотные испарения струились потоками от грибов, обвивали ящики и стекались к пустому месту у стены, где Дэвид когда-то бесконечно давно провел свою первую ночь на ферме Торнтонов — или, точнее, к возвышению напротив. Яркая клетчатая тряпка и бесформенная груда рядом. И запах смерти. Наверное, стоило остаться здесь, под дверью, где была хоть слабая надежда на глоток чистого воздуха, если удастся сдвинуть дверь хоть на четверть дюйма — но влажная темнота как будто звала Дэвида, тянула его как на веревке. К тому же ему все равно не хватило бы сил, чтобы приоткрыть дверь. Он сложил руки и неожиданно почувствовал, как они опухли. Боли не было, но все хрящи потрескались от ударов, в паре мест лопнула и кожа, пальцы его не слушались, кости внутри будто пульсировали, скручивались, двигались туда-сюда, пытаясь вывернуться из строгой схемы суставов. Дэвид с силой стиснул левую руку правой и это ощущение ушло. Боли по-прежнему не было. Как будто его собственное тело теперь принадлежало кому-то еще. Мертвое, чужое. Тело из гниющих грибов и отчаянья. Все слова, которыми он себя описывал, вдруг разом оказались перечеркнуты. То, что он сам сделал, выводило Дэвида за рамки собственных представлений о цивилизованных людях, принимающих рациональные решения, держащих все под контролем. То, что сделала Лили, ставило под сомнение многое другое. Реакция его тела, возбуждение, такое сильное, какого Дэвид не чувствовал уже давно, и удовольствие от разрядки, пусть даже мимолетное, но вполне ощутимое — это оставило липкое ощущение, которое Дэвид никак не мог стряхнуть, сколько бы раз сам себе ни повторял, что не отвечает за рефлексы, особенно если его чем-то отравили. Согласие — абстрактное понятие, удовольствие — реальное. Дэвид кончил, чувствуя как Лили двигается вверх и вниз на его члене, потираясь об него своей грудью, и это сделало ложью все его представления о себе, как о человеке, который не занимается сексом с женщинами. Он не хотел на этом фокусироваться. Мысли грызли его голову изнутри, как голодные крысы, и Дэвид прекрасно понимал, что чем сильнее он пытается их поймать, тем злее они становятся. Неожиданно почувствовав, как рот снова наполняется густой слюной, Дэвид сглотнул и медленно вытер подбородок тыльной стороной ладони. Тени вокруг набухли, наливаясь чернотой и его сердце забилось быстрее — как будто он испугался, но сам не смог этого осознать. Ему нужно было на что-то отвлечься. Дэвид сделал глубокий вдох — липкий запах гниения затопил его легкие — перевел взгляд на стол, рядом с которым все еще стояло ведро с водой, из которого он пил, когда был заперт здесь в первый раз. Все повторялось, и ему не нравилось, куда это может привести. Что ж, теперь старик Джо, видимо, тоже был здесь. Жаль, Дэвиду не удастся ничего у него узнать. Он попытался усмехнуться, но смешок превратился в жалкий звук; Дэвид едва узнал свой собственный голос. Он медленно подошел к столу, пугающе отчетливо ощущая движение каждого сустава — идеально гладкие смазанные хрящи привычно трутся друг об друга, механика тела работает безупречно; от этого ощущение потерянности становилось почти болезненно-острым. В лучшем случае это означало, что скоро симптомы отравления, отступят вместе с этими снова и снова накатывающими волнами, не дающими ухватиться за реальность. О худшей трактовке Дэвид решил не задумываться. Мысль о том, чтобы поддаться смутным желаниям, крутящимися в голове, не делать ничего рискованного, не принимать никаких решений, а осторожно переждать все эти слишком сложные, слишком опасные ощущения, была слишком приятной, и он решил ей следовать. На план лучше сил бы сейчас все равно не хватило. У стола тошнотворный запах был еще гуще, но его реальность немного успокаивала. Отвлекала ото всего лишнего. Дэвид впервые прямо смотрел на то, что там лежало. Недостаток света и отсутствие очков не давали разглядеть все подробности, но представить было несложно; воображение добавляло смутным формам и силуэтам черты существ из его кошмарных снов. Дэвид никогда не видел мертвых людей, до тех пор, пока не убил Эдди — в детстве он был на похоронах деда, но не решился подойти к гробу, а потом никто в его жизни не умирал. Так что мертвецы остались для него чем-то ненастоящим, как содержимое коробки, которую никогда не открывал. Старика Джо не стали прятать в гроб, он лежал на столе; червей не было видно, наверное, сарай закрывался достаточно плотно, чтобы не впустить мух, но тело уже начало раздуваться под давлением бродящих внутри газов, плодящихся бактерий, кожа выглядела серой, правый глаз съежился; Джо лежал на боку и Дэвид видел темное, цвета заветренного тухлого мяса пятно у уголка век — усохшее глазное яблоко провалилось внутрь черепа, обнажая слезный мешок. Между приоткрытых губ потускневшим желтоватым фарфором поблескивали зубы — по крайней мере, Дэвиду казалось, что он видит их блеск. Ткань рубашки выглядела сырой и в самых темных пятнах, похоже, прорастала плесень. А рядом с Джо лежало еще одно тело — одетая в клетчатое платье высохшая мумия, местами покрытая бледным налетом лишайника. Она мало отличалась от женщины из сна Дэвида: наверное, если бы это высохшее тело могло бы подняться со стола и подойти к ящикам рядом, оно — она — двигалась бы именно так: дергано, чуть покачиваясь, чтобы сохранить равновесие, а тяжелое, напитавшееся водой платье точно так же прилипало бы к ее ногам. Дэвид машинально протянул руку, чтобы прикоснуться к подолу, проверяя, действительно ли он настолько влажное, как казалось на первый взгляд, но вовремя смог остановить это движение, точно поймав самого себя за руку. При мысли о том, как липкая плесень пристает к подушечкам пальцев, внутри у Дэвида снова что-то сжалось, скрутилось узлом, болезненно стягивая вместе все органы. Он отступил на шаг, на несколько секунд закрыл глаза и приказал себе больше не фокусироваться на деталях, не вглядываться в них, не пытаться достроить то, чего он не видит. Нужно лишь дождаться, пока тени перестанут набухать и шевелиться, головокружение пройдет, тело снова начнет ощущаться привычно, так, как должно, а не марионеткой из мертвечины. Дэвид сделал глубокий вдох, открыл глаза и снова взглянул на тела. Джо лежал на боку, рядом с женщиной в платье, чуть подогнув колени. Уютная, мирная поза. Мамочка и папочка спят тут вместе, в одной постели. Дэвид уже не помнил, говорила ли Лили что-то такое вслух, но легко мог вообразить себе, как она улыбается собственным мыслям, точно целуя каждое произнесенное слово. Она хотела оставить его здесь, со своими родителями, чтобы они с ним поговорили. Проклятье. Дэвид услышал странный звук и, секунду спустя, понял, что сам сердито зарычал, как животное. Он прикоснулся к собственному лицу, будто проверяя, не превратилось ли оно в звериную морду. Зловоние разложение снова обрушилось на него липким потоком, тошнота снова поднялась по пищеводу и, резко наклонившись, Дэвид запихнул в рот пальцы, с силой надавил на корень языка, надеясь, что сможет избавиться от отравы. Если его вывернет, то сразу станет легче, — но почему-то ничего не получалось, хотя тошнота только нарастала. Слюна стекала по его подбородку, рот наполнялся обжигающим привкусом желудочного сока, но рвотные спазмы точно заталкивали съеденную несколько часов назад серую кашицу все глубже в тело. Он отступил на несколько шагов, стараясь смотреть в стену, больше не пытаясь вглядываться в тела, и опустился на пол, надеясь, что так будет проще переждать происходящее. Тени вокруг опять начали двигаться, набухать, наливаясь темнотой. Черная дыра у него внутри пыталась прорваться наружу, вывернув тело наизнанку. Снова закрыв глаза, Дэвид медленно вытер лицо тыльной стороной ладони. Слишком густая, липкая слюна казалась похожей на выделения Лили; эта мысль проскользнула ему под кожу, зацепилась за что-то внутри, как рыболовный крючок, который нельзя вытащить, не разорвав в клочья все мясо вокруг. Дэвид не собирался даже мысленно называть произошедшее с ним всякими засаленными словами из криминальной хроники. Такие вещи не происходят с людьми вроде него. Он родом из мира, где все преступления касаются денег и ценных бумаг — мошенничество, уход от налогов, кража личных данных, подделка документов. Все остальное существует в другой плоскости, в книгах, которые пишут люди, похожие на Алана, и вечерних телешоу. Дэвид — обеспеченный образованный мужчина из хорошей семьи, с такими, как он, не происходит то, что сделала с ним Лили. Изнасилование. Дэвид услышал это слово в своей голове так отчетливо, как будто его произнес вслух кто-то, стоявший рядом. Но рядом никого не было, кроме мертвецов. Он возбудился от прикосновений Лили, получил удовольствие — и это давало возможность взглянуть на случившееся иначе, попробовать вписать его в привычную картину мира. Сбить углы, срезать лишние куски с себя, чтобы снова втиснуться в какой-то понятный образ. Дэвид сделал то же самое, когда стал тем, кем его хотела видеть мать. Нужно лишь повторить, заучить новый, правильный ответ на вопрос «кто ты такой?». Он вдруг понял, что его рот все еще приоткрыт и, сжав губы, с силой стиснув челюсти, снова попытался стереть рукой с подбородка дорожки густой слюны, но она почему-то продолжала прибывать. Попытавшись зажмуриться сильнее, Дэвид неожиданно почувствовал другую, более жидкую влагу — между век, на ресницах, стекающую вниз по щекам. Дэвид попытался вытереть слезы и неожиданно, сквозь вонь разложения, снова ощутил запах Лили, липкий, плотный, залепляющий ноздри, не давая нормально вдохнуть, смешивающийся с запахом гниющего мяса. — Мальчики не плачут, — произнес голос из пустоты вокруг. Достаточно отчетливый, чтобы Дэвид мог представить себе как двигаются проговаривающие эти слова губы; женские губы, бледные, чуть обветренные, мелкие морщины на верхней расходятся и снова стягиваются, точно складки на подрагивающей ткани. — Настоящие мальчики не плачут. Его мать тоже так говорила, когда он был ребенком. Это помогало, Дэвид сразу переставал плакать, какой бы сильной ни была обида; если он хотел продолжать называться мальчиком, нужно было бы во что бы то ни стало перестать плакать. И сейчас он тоже должен был остановиться, чтобы продолжить называть себя мужчиной, сохранить последнюю оставшуюся свою черту, которая была для него важна. Последнее самоопределение, за которое Дэвид хоть как-то мог держаться, чтобы не сойти с ума окончательно. Он открыл глаза снова. В сарае было темно, точно кто-то накинул на здание сверху черное полотно. Или как если бы черная дыра поглотила его полностью; Дэвид не мог различить ни очертания стола, ни тем более — лежавших на нем трупов, от них остался только запах. Он закрыл глаза, вернувшись в другую, более понятную темноту внутри своей головы. Постепенно все остальное начало исчезать, все детали, которые рассеивали его внимание, медленно, вдох за вдохом стирались, тонули в окружавших Дэвида тенях, но этого его вполне устраивало. Теперь запахи сарая больше не ощущались, хоть воздух по-прежнему и казался чересчур густым. Доносившиеся снаружи звуки — или звуки, которые Дэвид представлял себе, потому что уверен был, что должен их слышать — тоже стихли. Не осталось ничего, кроме его собственного сердцебиения. Сделав глубокий вдох, Дэвид стиснул виски обеими руками и сильнее сжал челюсти, изо всех сил стараясь сосредоточиться на физических ощущениях, которые доходили до его сознания медленно, точно на пути что-то сломалось. Зубы прижаты к зубам, язык упирается в их двойную стену, рот медленно заполняется слюной. На коже проступает испарина, пальцы щекочут волосы, подушечки отчетливо ощущают пульсацию капилляров в скальпе. Мальчики не плачут, даже когда убивают других мальчиков. Дэвид изо всех сил старался не задаваться вопросом о том, что ему делать, если следующим, кого придется убить, будет Алан. В конце концов, Лили, похоже, понимала достаточно, чтобы знать наверняка: если даже если Дэвид и сможет это сделать, вряд ли после получится хоть чего-нибудь от него добиться. Он позволил себе сосредоточиться на этой надежде, сузить весь мир до нее одной. С каждым вдохом, с каждым ударом сердца возвращая себе власть над телом, Дэвид повторял себе, что если Лили хочет и дальше видеть его в своем красивом семейном доме, она не станет разлучать его с Аланом. А потом он открыл глаза и увидел, что находится внутри черной дыры в центре вселенной, бесконечной, такой огромной, что целые миры как пылинки могут потеряться в ее мраке. И в самой середине черной дыры была она — мамочка. Лежавшая на столе женщина в клетчатом платье, его собственная мать в деловом костюме, вульгарно накрашенная женщина с синяками под глазами, фотографию которой Алан прятал в бумажнике за старой карточкой давно закрывшегося киноклуба. И Лили, и ее сестры. Все матери, когда-либо жившие на земле и все, чье время еще не пришло — она была каждой из них: женщина с обветренными бледными губами и широко расставленными козьими глазами. Она подошла к Дэвиду ближе. Он отчетливо слышал стук каблуков, хотя мамочка не носила туфли. — Пойдем, — сказала она, — я отведу тебя туда, где тебе станет легче. Он не сказал бы «нет», даже если бы мог.