Семьянин

Дэвиду приснился долгий, бессвязный сон. Он ехал на своей машине по пустой заброшенной дороге, по обе стороны от которой не было ничего, кроме пожухшей травы, мелкого мусора и обугленных остовов старых билбордов. Дорога тянулась целую вечность, петляла, но не менялась. Все повторялось снова и снова, бесконечно складываясь в одну и ту же последовательность. Ноющая боль пульсировала в руках Дэвида, смешиваясь с нестерпимым зудом, становившимся только сильнее, когда он с силой стискивал руль. Такая же боль — будто в мышцу вгрызалось крошечное голодное животное — медленно карабкалась вверх по его голени, до самого колена. Собственные мышцы казались ему слишком жесткими и он едва мог пошевелиться. Дэвид знал, что он не один в машине, кто-то был на заднем сиденье, но Дэвид не мог ни обернуться, ни поймать его отражение в зеркальце заднего вида. Но кто-то был там. На секунду Дэвид подумал об Алане и тут же понял, что это не он. В те моменты, когда Дэвиду больше всего хотелось, чтобы он был рядом, Алан находится где-то еще. Пил в очередном баре. С кем-нибудь трахался. Закидывался наркотиками. Где угодно, только не с ним рядом. Алан позволял затолкать себе член в глотку даже когда был не в настроении для секса, а напившись сам предлагал делать с собой все, что угодно, и никогда не жаловался на оставленные Дэвидом синяки, даже если приходилось в середине лета надевать водолазку, чтобы их спрятать. И Дэвиду очень хотелось верить, раз уж Алан сам не способен дать в обмен на заботу ровным счетом ничего, кроме улыбки, он выражает любовь принимая без разбора все, что ему дают, никогда не отказывая и не споря. Но это было не так. Все было не так. На самом деле, Дэвид давно уже это знал. Машина подпрыгнула на очередной выбоине, и неожиданно нахлынувшая тошнота сдавила тело Дэвида, стиснула его, превращаясь в судороги, сводящие каждую мышцу. Будто кто-то пытался выжать его тело досуха, оставив пустую кожуру. У следующего сгоревшего билборда стояла коза, бело-коричневая, будто на детском рисунке. Она медленно пережевывала траву, нижняя челюсть двигалась монотонно, почти механически; из опухшего вымени капало на землю молоко. Дэвид не смог бы разглядеть эти детали, машина ехала слишком быстро — но знал о них, потому что это был его сон. Он посмотрел на свои руки, все так же стискивавшие руль. Они были плотно обмотаны бинтами и выглядели неправильно. Было холодно. — Пару лет назад я ехал здесь со своим свояком, — сказал тот, кто был в машине с Дэвидом. — Меня подстрелили и я чуть не истек кровью до смерти. Машина продолжала ехать. Новая выбоина на дороге, новый болезненный спазм, медленно превратившийся в раздражающий зуд. Еще один билборд, еще одна точно так же механически жующая траву коза; на земле чуть поодаль лежал секатор с ярко-желтыми ручками. Тот, кто был на заднем сиденье, тихо усмехнулся, увидев его, но ничего сказал. Машина продолжала ехать, потому что Дэвид даже во сне не умел вовремя останавливаться. А потом он проснулся. Боль ощущалась все так же смутно, но теперь, по крайней мере, она была настоящей. Пробравшийся под одежду холод тоже уже не был самозародившейся на дне сознания метафорой. Дэвида больше не тошнило, но слюна по-прежнему была слишком густой и кислой, а на эмали зубов чувствовался шероховатый налет. В горле пересохло. Воздух, гораздо менее затхлый, чем в подвале, но тяжелый, отдающий гнилью, казался густым, липким, он проникал в легкие медленно и Дэвиду не хватало сил вдохнуть достаточно глубоко, чтобы расправить их полностью. Откуда-то доносились непонятные звуки. Давиду казалось, что несколько раз он слышал блеяние. Он лежал неподвижно, не поднимая веки, до тех пор, пока не понял, что сможет хотя бы попытаться встать на четвереньки. Он смутно представлял, что будет делать дальше, но мысль о том, чтобы лежать и ждать, пока что-нибудь случится, казалась опустошающей. Единственное, что он действительно умеет — двигаться вперед, не останавливаясь. Дэвид медленно открыл глаза. Он ожидал подвальной темноты, но сквозь расположенные на потолке окна проникал свет, бледный, рассеянный, однако, его было вполне достаточно, чтобы явно различить очертания грубо сколоченных стеллажей, тянувшихся от стены до стены. Дэвид приподнялся на локтях и сделал глубокий вдох, внимательно вглядываясь в наполненные чем-то серым ящики. Нет, не просто наполненные. Ящики, в которых росло что-то серое. Едва ли это было связано с производством козьего сыра. Грибы. Кузен парня, остановившего их машину, продавал грибы. Дэвид опустил взгляд и посмотрел на свои руки: точно так же, как во сне, они были плотно обмотаны бинтами. На месте указательных и больших пальцев лишь темнели подсохшие пятна крови. Дэвид рассеянно надавил на самое крупное, будто всерьез надеясь нащупать что-нибудь, кроме более плотной повязки и боль на секунду стала пронзительно острой. Ему отрезали пальцы и это был не сон. Его жизнь никогда не станет прежней и это уже никак не исправить, но об этом можно будет подумать потом, нужно лишь сделать так, чтобы это «потом» существовало. Дэвид снова закрыл глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Снова почувствовал тошноту и, чтобы сосредоточиться, стиснул кулаки. Боль в обрубках пальцев постепенно ослабевала. Нога онемела, но, по крайней мере, рана больше не кровоточила. Дэвид подумал, что мог бы попытаться сбежать или добраться до телефона и позвонить в полицию. Нужно было только понять, что именно делать. Едва ли у него много времени. Он снова открыл глаза. Собственные мысли казались ему бессвязными, слишком вялыми, его голова была механизмом, в котором сломалась какая-то пружина и теперь привести в движение шестеренки не удавалось. Все, что он мог — продолжать вглядываться в полумрак. Все те же ряды ящиков. Темные стены, углы, до которых едва дотягивался свет. Что-то похожее на очертание двери, вдалеке, слева — она наверняка заперта, но нужно будет проверить, нужно будет посмотреть ближе, как только хватит сил встать. У дальней стены находился едва различимый в полумраке низкий стол — Дэвид не успел запомнить тот стол, на который его положили в подвале, но почему-то ему пришло в голову, что этот выглядит так же. На столе была скомканная ткань, под которой что-то лежало. Что-то пряталось. Дэвид закрыл глаза, стараясь не представлять себе, что именно может там быть. Справа от него, совсем рядом, были металлические баки. Медленно перевалившись на бок, Дэвид придвинулся к ним ближе, просто сделать хоть что-то. Стряхнуть оцепенение. Интересно, жив ли еще Алан? Мысли вернулись к нему точно сами собой. Во сне Дэвид всегда готов был признать, что должен с ним расстаться, но наяву эти мысли всегда исчезали бесследно. Не бросать, не останавливаться, продолжать, что бы ни случилось. В основном именно поэтому он и избегал постоянных отношений: ты не можешь выиграть, в долгосрочной перспективе придется либо сдаться, либо проиграть. Он всего лишь хотел, чтобы с Аланом вышло иначе. Вцепившись в край ближайшего к нему бака, Дэвид оперся об него и подтянулся ближе, наконец-то садясь. В баке оказалась вода. Она выглядела прозрачной, вполне пригодной для питья, и одного взгляда на нее было достаточно, чтобы почувствовать мучительную жажду. Распухший язык, казалось, с трудом влезал в рот и привкус рвоты становился все невыносимее с каждой секундой. Если бы Алан был хотя бы немного менее упрямым, немного более послушным, если бы он хоть иногда бы держал свои обещания, Дэвид сейчас не сидел бы на полу в пустом сарае, изо всех сил пытаясь сгрести свои мысли вместе и заставить себя двигаться. Он мрачно усмехнулся и отвел взгляд от воды. Лучше не пить ее. И лучше не отвлекаться на мысли об Алане, по крайней мере, до тех пор, пока не станет ясно, жив ли он. Дэвид на секунду закрыл глаза, а когда открыл снова — увидел, как ткань, лежавшая на столе, шевелится. Как будто под ней что-то живое. Дэвид вздрогнул. Со стола медленно встал человек. Похоже, это была женщина — по крайней мере, ткань, лежавшая на столе, оказалась длинными клетчатым платьем. Женщина осмотрелась и издала странный звук — не то цокнула языком, не то хмыкнула, не то застонала. — Прошу прощения, что не заметила вас раньше, — сказала она. Голос был негромкий, глуховатый и в чуть растянутых гласных звуках отдавался свист. Вероятно, женщина была немолода и во рту недоставало нескольких зубов. — У меня редко бывают гости. Дэвид ничего не ответил и женщина, снова издав тот же звук, подошла к одному из ближайших ящиков. Несколько секунд она с интересом изучала содержимое. Провела ладонью над шляпками грибов, наклонилась ближе, отломила от одной небольшой кусочек и растерла его между пальцами. В сарае было так тихо, что Дэвид услышал — или решил, что слышит — как крошится упругая мякоть. Эта женщина чем-то напоминала тени и отвратительных тварей из его кошмарных снов, но в тех всегда была фальшь, делавшая их похожими на монстров из фильмов ужасов. А она была настоящей. Дэвид не мог разглядеть деталей ее внешности — и это делало женщину еще более реальной, ведь обычно в снах отсутствие очков ему не слишком мешало — но она двигалась как обычный человек. Даже ее платье казалось мокрым, тяжелым и липким, подол приставал к худым коленям — как это было бы с настоящей тканью, лежащей во влажном полумраке превращенного в грибную ферму сарая. — Кто вы? — спросил Дэвид. Не важно, каким будет ответ: он либо подтвердит реальность происходящего, либо опровергнет. — Я живу здесь, — женщина пожала плечами и снова погладила шляпки грибов, на этот раз — откинувшись назад, так резко, что тени скользнули по ней вниз, будто стекающие капли воды. Ее кожа казалась темной, но не смуглой, а скорее грязной. — Ко мне никто не заходит, кроме родни. В основном мой мальчик. Мой милый мальчик. Она говорила спокойно, как будто Дэвид сидел в ее гостиной с чашкой чая и они дожидались, пока соберется вся семья, чтобы что-то начать. Он не хотел знать, что именно. Все, чего Дэвид хотел на самом деле — заснуть снова, а потом проснуться утром в Чикаго, в своем доме, в своей постели, рядом с Аланом. — Мальчики иногда бывают такими непослушными, правда? — неожиданно спросила женщина, не поворачиваясь к нему. Она стояла неподвижно, глядя прямо перед собой, держась обеими руками за край ящика. — Я не знаю, — честно ответил Дэвид. Почему-то он твердо знал, что эту женщину не стоит сердить. — У меня нет детей. — Скоро будут, — улыбнулась она в ответ. Он не видел улыбку, но отчетливо слышал ее. Он не понимал, кто эта женщина и что она здесь делает, почему она была на том столе, почему остальные решили закрыть Дэвида с ней, вместо того, чтобы, например, оставить в подвале? Вопросов было слишком много и он не знал, готов ли хоть к одному ответу. — Но я говорила не о детях. Мальчики в любом возрасте бывают очень непослушными. Думаю, ты знаешь, каково это: ты поддерживаешь в порядке дом, следишь, чтобы он был хорошо одет, хорошо ел, высыпался и чистил зубы, а он… — Задницу ради тебя лишний раз не поднимет, — услышал Дэвид и только спустя несколько секунд понял, что это его слова. — Следи за языком, молодой человек, — женщина ударила по ящику ладонью, так сильно, что тот покачнулся. Дэвид снова почувствовал, как на него накатывает тошнота. Он глубоко вдохнул липкий, затхлый воздух и почувствовал, как тот прилипает к его трахее изнутри, обволакивает легкие. Казалось, этим воздухом можно захлебнуться. — Но вообще-то ты прав, — женщина кивнула и Дэвид представил, как ее морщинистые старческие губы растягиваются в улыбке еще сильнее, обнажая больше желтых зубов и зияющих дыр между ними. — Некоторым из них действительно лень лишний раз поднять задницу. Лень даже попросить прощения, если что-то сделали не так. Они не понимают, что мы о них заботимся и в ответ хотим самую малость. Он вдруг понял, что она говорит именно об Алане. Это не совпадение. Каким-то образом она знала, что он думал именно о нем. — Им нужно указывать на их место. Иногда приходится принимать сложные решения. Иногда приходится делать вещи, которые можно назвать жестокими. Мне однажды пришлось выстрелить в своего мальчика, чтобы заставить его вспомнить о правилах нашего дома, и с тех пор он их уже никогда не нарушал. Так что, получается, это было правильно. Женщина по-прежнему стояла неподвижно, глядя прямо перед собой, и в ее голосе по-прежнему звучала улыбка. Она явно ожидала ответа, но Дэвид не знал, что сказать. Он закрыл глаза, всего на пару секунд. Открыл снова — и она стояла на том же месте, ее влажное платье прилипло к костлявым ногам, но она не пыталась его поправить. А потом он проснулся. В том же сарае, лежа на полу, глядя на окна в потолке, сквозь которые проникал мягкий вечерний свет. Женщины рядом не было, на столе всего лишь лежала смятая клетчатая тряпка.