Семьянин

Лили заткнула подол платья за пояс, прежде чем надеть респиратор и, поправив волосы, войти в мамочкин сарай. Она редко бывала здесь одна, без сестер и папочки — пожалуй, она даже не могла вспомнить, когда такое случалось в последний раз. Она редко слышала мамочкин голос, а даже когда слышала — слова как будто проскальзывали мимо нее, превращаясь в рокот или что-то вроде козьего блеянья. Папочка объяснял, что именно она могла иметь в виду, но это были скорее его собственные мысли — конечно, он был к ней ближе, чем кто бы то ни было из них, он один вправе говорить за нее. И все же: это его слова, а не ее. Лили до сих пор скучала по мамочке. С момента смерти прошло почти четырнадцать лет, и все равно — дня не проходило, чтобы Лили не подумала: дом был бы совсем другим, если бы она еще была здесь. Хоть мамочка в последние годы и редко выходила из своей комнаты, ее присутствие все равно чувствовалось: все было уютнее, спокойнее, Вайолет не плакала так часто, не терялась в собственных мыслях, не мучила коз просто так, а Поппи вела себя спокойнее и послушнее — сейчас она напоминала подростка больше, чем когда сама была в возрасте Хизер. А, главное — пока мамочка была рядом, папочка со всем справлялся сам; может быть, он просто постарел, но Лили казалось, что это случилось именно из-за того, что мамочка умерла: раньше она всегда говорила ему, что делать, утешала, что-то советовала или просто выслушивала. Многие вещи мужчина может доверить только матери. А женщина — только отцу. Или тому, кто его заменит. У них с папочкой не было тайн друг от друга, но все же сейчас она была смутно рада, что он позволил ей поговорить с мамочкой наедине. Лили провела ладонью по боковине ящика. Где-то здесь лежали ее мальчики, ее сыновья, рожденные от папочки. Они не успели ни получить имен, ни попробовать молока, Роуз свернула им шеи, как цыплятам, едва они успели закричать, точно так же, как сама Лили сворачивала шеи сыновьям сестер. Первые роды были тяжелыми, она помнила их смутно — только боль, и кровь, очень много крови, горячей, липкой, у Лили кружилась голова, ей казалось, что ее уносит водоворотом, а потом тьма накрыла ее, точно слишком теплое одеяло. Вторые — наоборот, простые, быстрые, ее дырка точно выплюнула из себя маленькое тело мальчика, прямо в руки Роуз, и полчаса спустя Лили уже спустилась на кухню, чтобы его разделать. Они не ели мальчиков, конечно нет. Но хоть грибница и может справиться с целым телом, лучше его поделить на части. Кости у новорожденных мягкие, а хрящи и вовсе нежнее мяса, наверное, хватило бы и тесака, но Лили всегда больше нравился маленький мясницкий топорик. Но сначала нож, для более тонкой работы. Когда она сливала в раковину кровь своего сына, он открыл рот и глаза — голубые, как у папочки. Он просто еще не окоченел, веки и губы сдвинулись от слишком резкого поворота тела, Лили понимала это, но все же тогда у нее задрожали руки, а секунду спустя ее вырвало в ту же раковину. Потом уже все было легко: один удар чтобы разделить надвое голову, второй пришелся поперек груди, обнажив едва расправившиеся легкие, и третий — чтобы отрубить ноги, такие маленькие и розовые, как освежеванные лапки кролика. У нее тогда было много молока. Обычно маленькая грудь распухла, стала огромной, как у Роуз, и болела, сколько бы Лили ни сцеживала, молоко все прибывало. Ее тело не знало, что мальчик мертв, потому что тела не поспевают за душами. Оба сына Лили, как сыновья Роуз — и от папочки, и от Эдди — и Вайолет, лежали теперь здесь, в ящиках с грунтом. Рано или поздно они все же соберутся заменить его полностью, и тогда обглоданные грибницей косточки просто отправятся в мусор. Из них вряд ли выйдет подходящая для козьей подкормки мука. Грибница высосала из этих костей все хорошее, остался только прах. С мамочкиными сыновьями было то же самое — она так хотела, чтобы папочка был ее единственным сыном, что всех остальных она отдала грибнице, накормила ее их плотью, и та в благодарность принесла щедрый урожай. — Привет, — сказала Лили, отодвигая стул рядом с мамочкиной кроватью. Вообще-то это была не кровать, а старый обеденный стол. В самом начале папочка поставил здесь кровать, ту самую, на которой мамочка провела последние недели после рождения Хизер, отчаянно хватаясь за жизнь, до последнего вздоха с силой вгрызаясь в этот мир. Но матрас порос плесенью, после того, как ушли жуки-трупоеды, в нем завелись мокрицы длиной чуть ли не два дюйма, и, в конце концов, папочка полил его бензином и сжег. Лили до сих пор помнила тот тяжелый влажный запах, и то, как корчился в огне отпечаток мамочкиного тела — будто она танцевала. Или мучилась от боли. Не важно. То был след трупа, а настоящая мамочка не умерла. Она превратилась в дверь, за которой было что-то большее. — Папочка хочет привезти нам женихов, — продолжила Лили, наклонившись ближе, так, что непослушная прядь волос выскользнула из-за уха и повисла петлей, прижатая к голове резинкой респиратора, — и мы подумали, что, может быть, стоит сыграть свадьбу. Нужен какой-то ритуал, который привяжет их к дому, чтобы не вышло как с Эдди. Ей показалось, что мамочка чуть приподнялась, будто потянулась к ней, чтобы лучше слышать каждое слово. В их жизни было много ритуалов, больших и малых: козлятина на праздничном столе, песни за варкой сыра, папочкины поцелуи перед сном, и то, что мамочка обязательно должна быть рядом, когда папочка впервые проникает в тело дочери. Нужно было просто найти еще один, Роуз права. Это все равно, что разгадывать кроссворд: иногда довольно одного слова, чтобы все повернулось в твою пользу. Из-за съеденных грибов Лили казалось, что стены пульсируют, балки медленно превращаются в толстые сосуды, по которым течет древняя черная кровь, и сарай больше не сарай, а исполинская утроба, в которой она ожидает нового рождения. В мамочкиных пустых глазницах зажглись маленькие, не больше булавочной головки, огоньки. Такое бывало и при жизни — зрачки становились мутными, белесыми, как при катаракте, но, если приглядеться как следует, можно было заметить свет. Свет того большего, что всегда стояло за ее плечом. — Просто подскажи, что мне делать, — попросила Лили, наклоняясь еще ближе к мамочке, надеясь услышать хотя бы шепот. И, на этот раз, та ответила.