Как правильно манипулировать людьми.

За окном проплывали огромные массы облаков, отсюда, с седьмого этажа, слишком похожие на сахарную вату, что продают в парках на каждом углу. Но до всего этого великолепия сгорбившейся в углу комнаты фигуре не было ровно никакого дела. Достоевского, это был, несомненно, он, заботило лишь то, что происходило на экране ноутбука. По количеству кружек кофе вокруг можно было смело утверждать две вещи: что Дост явно не спал всю ночь и, когда придет Штирлиц, кому-то знатно вломят. Но последнее явно волновало человека за компьютером меньше всего. Штирлиц неделю назад уехал в командировку, на прощание неуклюже поцеловав хмурого Достоевского и пообещав, с его же слов, что как только он уладит все проблемы в филиале, он тут же примчится домой. Тогда Дост только разочарованно выдохнул. За несколько лет, вдоль и поперек изучив своего дуала, он мог с точностью сказать, что раньше чем через десять дней работяга Штир домой не вернется. Порой даже сентиментальному Достоевскому казалось, что его Администратору был важен идеальный статус компании, своевременные поставки и законченные дела больше, чем горе-любовник. Теперь, первые дни психовавший, не находивший себе места ни дома, ни бродя по улицам, Достоевский плюнул на все душевные терзания и, перестав отвечать на звонки, засел играть. А Штирлиц, в свою очередь, со всей своей любовью к работе, до дрожи ненавидел командировки. В своем-то городе, даже проработав больше 12 часов, он шел домой с точной уверенностью, что там его ждет его же чудо, которое в первый же момент повиснет на шее с диким воплем и, если все удачно сложится, еще и накормит, а может даже перестанет иметь мозг. Хотя последнее было уже за гранью реальности. Впрочем, такая стабильность Штира устраивала. Его не устраивало нестись к черту на рога, не пойми в какой отель, не пойми к каким людям и на неопределенный срок. Это как минимум бесило, как максимум заставляло переживать, как же его чудо справляется само, ничего он там еще не разнес и вообще, не нагрянули к нему с «Привет, ты все равно один, мы тут немного поживем, может, даже обед приготовим» безбашенные Гюго и Дон Кихот. Если бы Достоевский хоть чуточку отвлекся от игры и хоть как-то начал воспринимать окружающие его звуки, он бы наверняка услышал, как в замочной скважине мягко повернулся ключ, как тихо скрипнул механизм и как уставший, но счастливый Штирлиц, почти бесшумно ступая, зашел в квартиру. Но Дост был полностью поглощен чертовой игрой, поэтому и отрезан от всего окружающего мира. Штирлиц с легкой небрежностью кинул в сторону дорожную сумку, со всей своей педантичностью усталым взглядом посмотрел на себя в зеркало и, весьма разочарованный таким холодным приветствием, прошел вглубь квартиры. - Ах ты сука ебливая, да блять, сдохни ты уже, уебище лесное, откуда ты вылез только, мразища?! – услышав дикий вопль из дальней комнаты, Штир опешил, ошибочно посчитав, что данная фраза относится к нему. Проанализировав всю ситуацию, Администратор понял, что вечно возвышенный Достоевский ну никаким образом не мог на него злиться, причем выражаясь такими витиеватыми выражениями. Ну, разве что он пронюхал о заначке в цветочном горшке… но это же почти не считается, правда? Он хотел как лучше и, вообще, не надо на него давить! Дальше у Штирлица разыгралось воображение не на шутку. Вариации на тему «а может там…», которые услужливо подкидывал воспаленный мозг на пару с затуманившимся от огромного количества работы сознанием, были дикими, нереальными, но от этого становилось еще страшнее. Но все оказалось не так уж и плохо. Ошалело замерев в дверном проеме, Штирлиц выдохнул, почти с любовью смотря на Достоевского, который сейчас больше напоминал не мальчика-одуванчика, каким все хотят его представлять, а громко матерящегося растрепанного гоблина в окружении дюжины уже допитых кружек кофе. Достоевский, краем глаза ухватив какое-то движение в стороне, спешно развернулся, во все глаза глядя на Администратора. Рука автоматически потянулась за новой порцией кофе, но, еле нашарив кружку, тут же опрокинула ее на клавиатуру. Полнейшую тишину нарушил дикий нецензурный вопль Достоевского, отлично понимавшего, что клаве пришел неминуемый конец. - Ебаный хуй, - грустным голосом изрек расстроенный парень и, схватив первое, что попалось под руку, начал вытирать кофе. И его совершенно не волновало, что это была многострадальная толстовка Штира. Сам обладатель несчастной вещицы грустным взглядом смотрел на своего Доста, мысленно обращаясь к Богу с вопросом, за какие такие грехи ему досталось это неуклюжее существо. - Я вижу, ты рад меня видеть, - скрестив руки на груди и напуская на себя важный вид, произнес Штирлиц. Достоевский застыл, не решаясь повернуться на голос, но в то же время борясь с диким желанием кинуться Администратору на шею. В голове предательски звучал похоронный марш. Медленно выпрямившись, развернув толстовку, осмотрев все последствия кофейного катаклизма, Достоевский с самым виноватым выражением лица повернулся к любимому Штирлицу, понимая, что за время отсутствия своего парня он ничего толком и не сделал. Даже больше, он устроил такой бедлам, что отрабатывать наказание он будет долго и нудно. -Очень рад, просто это… как-то все неожиданно, - заглядывая в глаза Штиру, улыбнулся Дост, мысленно уже представляя, в каких позах он будет отрабатывать наказание. Черт, он приехал даже раньше, чем ожидалось! Штирлиц дома – прощай светлое настоящее. – Я так рад, что ты приехал… Ты не представляешь, как я волновался, - встав на цыпочки, Достоевский потянулся к губам дуала, но загладить свою вину не успел - на его плечи легли крепкие руки Штирлица, заставляя опуститься на землю. - Берешь в руки тряпку и, пока здесь не будет идеального порядка, кормить не буду, - выражение лица было крайне суровым. Гуманист разочарованно застонал, понимая, что ближайшие четыре часа он проведет за уборкой, что ему совсем не улыбалось. - А может лучше того, в тепленькую мягкую кроватку с любимым человеком? М? Мы намеки понимаем? - Достоевский попытался обвить Штира всеми конечностями, но выходило плохо. «Вот они, большие минусы роста гнома», - в тот момент подумалось удрученному Досту. - Тряпка в ванной, как включать пылесос, думаю, разберешься, - отпихивая от себя навязчивого Гуманиста, пробормотал Штирлиц и удалился на кухню, откуда демонстративно загремел чашками, всем своим видом показывая, что прощение Достоевский будет вымаливать долго и весьма болезненно. - Твою мать, - разочарованно вздохнул парень, перепачканной в кофе ладонью проводя по мешающимся светлым волосам. Он, конечно, был добрым и милым, но… убираться? Убираться? Да лучше сексуальное рабство, чем… чем просто рабство! Но все же он сходил за ведром, даже набрал в него воды, ставя в коридорчике с надсадным стоном и при этом поглядывая на Штирлица. Вроде бы случайно, но если бы тот обернулся к нему лицом, то точно заметил бы в глазах что-то вроде «Ну я же такой слабенький и милый, как ты можешь быть таким жестоким?» Но Штир не оборачивался, прекрасно зная все хитрости дуала. Ну, ничего. Достоевский покашлял в кулак. Громко зевнул. Кинул тряпку в воду, согнулся, с кряхтением начиная ее выжимать. Зевнул еще раз, показывая, что хочет спать. Без толку. - Штир! – наконец, воскликнул он, выпрямляясь и с едва заметной обидой глядя на мужчину. Тот обернулся, приподнимая брови, оглядел парня и вновь отвернулся. - Как закончишь – можешь позвать, - сообщил он спокойно, тут же слыша за спиной громкий плеск – Достоевский выпустил тряпку из рук, и она упала в воду. В следующую же секунду мокрые руки парня уже обвивали шею Штира, причем сзади, заставляя его отклоняться назад – Гуманист действительно был гномом, особенно по сравнению со своим любовником. - Я скучал, а ты меня игнорируешь, - пробормотал он, тут чуть привирая – скучать-то он скучал, но только первые дня четыре. А потом он открыл для себя очередную классную игрушку и уже второй день подряд – или третий? – играл в нее, отвлекаясь раз в день на еду и еще по мелочам. Задумываться о чем-то, кроме того, как бы так качественней убить очередного противника или как получить больше стрел и патронов, было сложно. - Сложно тебя игнорировать, когда ты меня душишь, - просипел в ответ Штир, и Достоевский, спохватившись, ослабил свои объятия, а потом и убрал руки совсем. Но так и не отошел, сверля пристальным взглядом спину любовника. Позади стояло ведро, напоминая об уборке, впереди стоял Администратор, который мог превратить исполнение долга во что-то куда более приятное, чем возня сырой тряпкой по грязному полу. Выбор, кажется, очевиден. Пальцы Гуманиста осторожно пробрались под рубашку любовника, вытаскивая ее. Ладони скользнули по спине, он прижался ближе, щекой упираясь куда-то между лопаток, обнимая мужчину за пояс, чтобы стоять было удобнее. - А ко мне Гексли приходил, - как бы невзначай упомянул он. Гексли, этот заряд упоротости и хорошего настроения, был лучшим другом Доста. Настолько хорошим, что Штирлицу, изредка наблюдающему, как два придурка носятся по квартире, играя в салочки, или просто несут чушь, иногда казалось, что дуалы вот именно они. Достоевский в депрессии? Гексли придет на помощь! Достоевскому скучно? Гексли придет на помощь! Достоевскому не пройти игру? Гексли придет на помощь и выслушает всю матерную тираду вперемешку с нервным хохотом! Так что совсем не удивительно, что Штирлиц отреагировал просто моментально: - Зачем это? - Мне было одиноко, - протянул парень в ответ, и подозрительность Штира увеличилась в сотню раз – Достоевскому никогда не было одиноко, он обладал превосходным умением три месяца провести в полнейшем одиночестве наедине с интернетом и играми, и ни разу не устать от своего одинокого существования. - Зачем он приходил? – повторил Администратор, разворачиваясь и глядя любовнику в глаза. На лице у того так и была написана сама невинность. Но в следующую секунду Дост улыбнулся самыми кончиками губ, отвел глаза в сторону, словно смущаясь. Или действительно смущаясь… - Учил меня стриптиз танцевать, - главное – не заржать посреди представления, что было весьма сложно, ибо выражение лица Штирлица было… просто восхитительным. Вообще-то, Достоевский не врал, он просто слегка умолчал о том, что Гексли был пьян и выполнял карточный долг. Ну и, разумеется, что «обучение» окончилось тем, что Гексли, хорошенько поржав, просто сбежал, оставив ошарашенного Доста наедине с играми. - Чт… - Штирлиц даже договорить не успел – Достоевский просто уткнулся ему лбом в грудь, пальцами сжимая рубашку, и тихо рассмеялся, едва ли не всхлипывая от смеха. - П-прости меня, - пробормотал он, едва справляясь с весельем, но смех резко оборвался, когда Штирлиц пальцами приподнял его голову за подбородок. Взгляд не сулил ничего хорошего, и Дост краем сознания уже даже начал опасаться, что его снова отправят убираться или что похуже, но все опасения не подтвердились – он даже среагировать не успел, как губы опалило теплым дыханием, а в следующую секунду он уже отвечал на горячий поцелуй. «Кла-ассно», - пронеслось у парня в голове, он поспешно обвил шею Штирлица руками, прижимаясь крепче, а затем и вовсе запрыгнул на него, ногами обнимая за пояс – благо, рост и вес вполне позволяли это сделать. - Ты специально это затеял, да? – оторвавшись от покусанных губ, поинтересовался Администратор, немного устало улыбаясь. Достоевский улыбнулся в ответ, с присущей ему нежностью закрываясь в темные волосы любовника, растрепывая их. - Я тебя люблю, вот, - вместо ответа с легким смущением отозвался он. Признания в любви ему давались вроде легко, но внутри все равно что-то замирало на пару секунд. - Все равно потом убираться будешь ведь. - Ну так потом же, - легкомысленная улыбка и легкое ерзанье. – И кровать там, - парень указал обратно в комнату, вызвав у Штирлица довольный смешок. На кровать Доста просто опрокинули, прижимая к спинке и почти сразу закрывая рот поцелуем, но его это явно не устроило – он с легкостью выбрался из объятий, толкая Штира в грудь и усаживаясь на его бедра. Парень улыбался и, даже не смотря на круги под глазами, растрепанность и общую неряшливость, поглядывающей даже в большой ему футболке, сползающей с одного плеча, выглядел донельзя милым. Родным. - И Гексли чтобы больше к тебе не приближался, пока меня нет рядом, - предупредил Штир, притягивая Гуманиста к себе для очередного поцелуя. Тот не противился – сухие тонкие губы ему нравились. Вообще весь Штир нравился, со всеми этими своими словами, задушевными разговорами и тягой к работе. - Не приблизится, - на выдохе быстро отозвался парень и, не дав Штиру больше ни слова выговорить – а тот явно собирался, - поцеловал снова, пальцами поспешно расстегивая пуговицы рубашки. От прикосновения же к своей спине вздрогнул, особенно когда прохладные пальцы Администратора скользнули по позвоночнику, заставляя чуть прогнуться и непроизвольно жарко выдохнуть – прикосновение было таким… уверенным и нежным, что хотелось растечься на мужчине и просто кайфовать. – М-м… Штир… - очередной поцелуй не дал закончить, и парень прикрыл глаза, все же продолжая упрямо расстегивать неслушающимися пальцами рубашку, очень надеясь, что успеет закончить свое занятие до того, как просто с ума сойдет от ласк. И вот тогда ему будет уже плевать, как и где. А вот этого не хотелось, потому что… ну, потому что хочется иногда хоть слегка поактивничать! Он, наконец, закончил свое занятие и оторвался от губ мужчины, спускаясь поцелуями ниже, по шее, на пару секунд утыкаясь носом в ямочку между ключиц, собственнически кусая за ключицу, но тут же слабо улыбаясь и двигаясь ниже. Ладонь Штирлица коснулась его волос, легко зарылась в них, но не давя, просто перебирая пряди. Дост улыбнулся чуть счастливее, ладонями скользя вслед за прикосновениями губ. И, знаете, совершенно не расстраиваясь, когда носом уперся в ширинку. Пришлось, правда, расстегивать ее зубами и при этом так красноречиво вскинуть глаза, встречаясь со Штиром взглядом, что тот предпочел глаза закрыть – Достоевский никогда не был особенно стеснителен в постели. А уж сочетая это с умением доставлять удовольствие… Он осторожно коснулся кончиком языка возбужденной плоти, скользнул по стволу снизу вверх, почти неощутимо и жутко приятно – Штирлиц запрокинул голову, закрывая глаза запястьем и пытаясь выровнять чуть сбившееся дыхание, что в данной ситуации было сделать очень и очень сложно. Тем более, Достоевский явно старался всеми силами этому помешать – он обхватил губами головку, дразняще посасывая ее и не торопясь пока брать глубже. Сделал он это только когда пальцы в его волосах, и так дрожащие, просто впились в кожу, давя вниз – верный признак, что еще немного, и Штир не сдержится. Впрочем, именно этого Достоевский и добивался. Жертвой ему… быть нравилось. Он послушно взял глубже, медленно двигая головой и то и дело отстраняясь – у самого дыхания не хватало. Впрочем, это явно Штирлица распаляло только сильнее, и было совсем неудивительно, когда он просто дернул Достоевского на себя, усаживая его на бедра и сам садясь у спинки кровати, опираясь на нее спиной. Ладони жадно прошлись по телу, словно изучая заново, стащили футболку, огладили бока и затем бедра. Достоевский привычно обнял любовника за шею, утыкаясь носом ему в висок и часто дыша – от прикосновений у него сносило крышу, Штирлиц это прекрасно знал и пользовался этим, легко скользя пальцами по шее, поглаживая лопатки, пересчитывая позвонки, а свободной рукой прижимая к себе так, что крепче придвинуться было уже просто нереально. - Мн… д-давай уже… - полустон-полувыдох на ухо, и Штирлиц едва успевает в очередной раз подумать, что его любовник просто мастер в своей невинности и соблазнительности одновременно. Его руки сдернули уже явно лишние шорты с Доста – и тот приподнялся, запрокидывая голову и крепко жмурясь, закусил губу, медленно насаживаясь на мужчину, едва слышно постанывая от боли, смешанной с удовольствием. Через несколько мгновений от боли ничего не осталось, но парень все равно медлил, словно дожидаясь инициативы. Дождался – руки Штира сжали его бедра, задавая свой небыстрый темп, которого с каждым толчком становилось мало. Хотелось быстрее, жарче, сильнее… - А-а-ах! – и явно не одному Гуманисту, потому что Штирлиц тоже не выдерживал, уже не просто целуясь, а кусаясь, одной рукой зарываясь в растрепанные волосы парня, притягивая его к себе, не давая разрывать горячие поцелуи, которые, однако, все равно прерывались – обоим не хватало дыхания, они жарко дышали друг другу в губы, оба раскрасневшиеся и распаленные просто до предела. Штирлиц явно потерял всю свою строгость – улыбался сквозь поцелуи, просто с невероятной любовью глядя на стонущего в его руках парня, уже явно чуть ли не сознание теряющего от удовольствия – он всегда был чувствительным сверх меры, и не только морально, физически тоже. Штир знал это и… грех не воспользоваться. Его ладонь легко скользнула по скуле Достоевского, по шее вниз, почти не задерживаясь на груди и животе, зато сразу же обхватывая член парня неплотным кольцом и принимаясь водить по нему. Тот дернулся, тихо застонал, прервался, задохнулся и распахнул глаза, словно от переизбытка чувств. Долгий, громкий стон и дрожь по всему телу – Дост вжался в мужчину, кусая его за плечо, просто не осознавая своих действий, оргазм накрыл с головой, он несколько мгновений совершенно не осознавал, что происходит, и только потом понял, что кончили они вместе – ощущения и Штира тоже просто швырнули за грань, да и еще бы – когда к тебе прижимается и стонет до безумия любимый человек. - Я тебя люблю, - вновь пробормотал Достоевский, с усилием перекатываясь на кровать и давая мужчине вдохнуть полной грудью. Правда, тут же устроил голову у него на коленях, прикрывая глаза и кайфуя от пальцев у себя в волосах. - Когда ты так часто это говоришь – напрягает, - чуть улыбнулся тот, поглаживая его по голове. Достоевский никогда не отличался особым желанием поговорить насчет чувств. Он просто видел, что его любят, и точно так же любил сам. – Ты прекрасно знаешь, что мне и так… - Достоевский приподнял голову, немного скептически глядя на Штира, и тот поспешно замолчал. - Хочу и говорю, - пояснил он, дергая мужчину за руку и заставляя его лечь рядом. Тот улыбнулся, приобнял парня, ткнулся ему теплыми губами в ухо и прошептал: - Но убираться ты все равно будешь, - и, поцеловав встрепенувшегося Достоевского в макушку, точным пинком спихнул его с кровати. Потому что уж кто-кто, но Штирлиц отдых заслужил. - Гексли, - на плечо парня опустилась тяжелая рука Штирлица. Рыжий подпрыгнул от неожиданности, но когда обернулся, радостно повис на шее у активатора, с первой же секунды начиная забивать ему мозг какой-то ересью: - Знаешь, недавно вышел новый альбом, так я уже столько раз ходил его покупать, что продавцы как только меня видят, уже молча его достают и мне протягивают. А как ты думаешь, если я покрашу стены в голубой, Габен не обидится? Хотя, в прочем, думаю, не стоит. Я на прошлой неделе выкинул его старый диван, так он мне такую истерику с элементами БДСМ устроил, что я… -Стой, - у Штирлица уже мозг начинал плавиться от количества полученной информации, и он поспешно заткнул рот парню рукой. – Помнишь, ты в пятницу приходил к Досту? Услышав вопрос, Гексли ненадолго замолчал, закусил губу и изобразил тяжелую мозговую деятельность. Спустя тридцать секунд он выдал: -Нет, не помню. Или помню… Хотя да, помню. Мы тогда с Габом поссорились. Ну и я решил напиться… чаем. По ходу, не вышло, и я притопал к Досту. Ты прикинь, да он меня выпер прежде, чем я успел сожрать заныканный торт! Ты представляешь?! Он заныкал от меня торт! На балконе! И я все равно его там нашел, но блин! Уму непостижимо. Друг, называется! Торт спрятал! Но ничего, мы тогда с Гюго… - затараторил он, но вновь был прерван. - Больше ты ничего не помнишь? – в голосе Штира скользнуло явное напряжение. - Нет, ну было еще что-то, конечно, но у меня такой чай классный был, прям чувствуется, что травяной, - он коротко расхохотался, - но я точно помню, что в тот день потерял где-то свою футболку, кста… - он не договорил – в руки ему пихнули смятый полупрозрачный пакет и развернулись. - Ну, тогда, удачи, - спокойно попрощался Штирлиц, прекрасно зная, что врать Гексли ему не будет. По крайней мере, на этот счет. – И Габену привет. Если что – я работаю. - Э… ну окей, - переводя взгляд со спины Штирлица на пакет, протянул Гексли. Открыл пакет – в нем валялась мятая футболка и записка. Причем, записка была от Достоевского – этот ровный почерк вообще сложно было перепутать. «Спасибо за помощь, - гласила записка. – Ты действительно прекрасный друг!» - Я хренею с этого зоопарка… И главное, что никто и никогда не узнает, почему же Дост так тихонько демонически хихикал, сидя за ноутбуком и вертя в руках часы Гексли, тоже забытые у него. Быть может, потому, что теперь ему точно ОЧЕНЬ долго не придется убираться?.. Или хотя бы получать свое перед этой уборкой.