Dar'buir

Космос не бывает жесток, вселенная не может приносить радость или несчастье. Это просто сгусток материи и энергии, смешанной в одном большом чане, куда с лёгкой руки сыпятся чужие жизни, удача и смерть. Похоже на водоворот, он закручивает спиралью все, и либо отпускает все на самотек в океан, либо в трубу, мешая с грязными водами. Это ни много ни мало — жизнь. Космос всегда будет для тебя чужим, бесконечным и незнакомым, хоть проведи в нем всю жизнь, знай все планеты и квадранты, умей управлять огромным космическим кораблем. Нет, вся эта чернь — не брат и не сестра, не друг и не товарищ. Все, что попадает туда, может навсегда потеряться. Дин это знает, как никто другой. Космос прожорлив, но он единственный не осудит. Не скажет, что ты не прав, никогда не выразит поддержку случайно пролетевшей кометой. Это не сказка и не очередная легенда, это кулисы всех невероятных историй. Маленькая трагедия чужой жизни. Он не думает об этом, как о трагедии. Он сделал дело — вернул ребенка тем, кто о нём позаботится. Это была часть его пути, теперь его дорога только для него. Снова сам по себе. «Это не трагедия», — уверяет он сам себя. Громкий удар, за ним ещё и ещё. Руке ощутимо больно, но у него злая сила, что на стене остаются мелкие вмятины, словно это дрон вбивает его в металл. Где-то в голове до сих пор шумит, как будто писк радаров, но он в самом дальнем месте из всех возможных, а значит это призрак Лезвия Бритвы в его голове, как будто передает сигнал. Смешанная морзянка. Почему так, хочется ему грубо спросить у себя, встряхнуть за плечи со страшной силой. Почему так неприятно, словно грудину вспороли чем-то острым. Бескар от такого не спасет, ни одна броня не справится с разлукой, ни одна не защитит. Он садится к стене, потому что совсем немного устал, не баюкает руку, а вопреки боли упирается ей в колено. Призрак IG-11 в его голове говорит, что он грустит. И это самое неправильное чувство, что он когда-то испытывал. Оно ужасное, с ним не справиться, это огромная сжирающая волна печали, льнет к ногам огромной зверюгой и стирает все в звездную пыль. Он снимает шлем, ставит его рядом, смотрит на своё отражение в нём, но оно лишь размывается. Это к лучшему, он не хочет видеть себя жалким и потерянным, выброшенной на чужом корабле варп-крысой. Волосы всклочены на затылке, он редко пользуется расческой, на макушке стоят пряди, которые он неровно сам себе подрезал, когда решил, что зеркало не самая важная в жизни вещь. Руки на коленях сжимаются сильнее, но болят почему-то глаза. «Данк феррик!» — думает он, но устало. Следующий удар глухой, приходится затылком о стену, и он ругается в голос. Ладно, это было глупо, пора вставать. Но Он не встает, не двигается, и, кажется, не дышит. Его не отпускает, он не знает, что с этим делать. Когда тебя всю жизнь учат обращаться с оружием, управлять космическим кораблем, навыкам ближнего боя и стрельбе из винтовки; когда ты столько лет с такой осторожность наращиваешь на себе панцирь, строишь броню в душе из картонных коробок, куда, не разбираясь, скидываешь все. Это потом нагоняет, сваливается на голову стопкой вещей, случается подножка, к которой оказываешь не готов. И ты падаешь, на самом деле это не больно, но это обидно до зажмуренных глаз. Дин Джарин умеет сражаться с чудовищами, но не с собой, в этой битве он проиграл в тот самый момент, когда протянул руку к маленьким, зеленым коготкам. Все было проиграно и решено в этот момент, ему теперь с этим жить. Он вдруг спохватывается. Тянет руку в нагрудный карман. Металл упирается сквозь одежду, он снова сильно жмурится, прежде чем вытащить его. Шарик такой же блестящий, в парочке царапин, и на нём тоже его отражение расплывается неровным пятном в холодном свете имперских ламп. Пальцы мелкого дрожат, Дин думает, что надо было его отдать, как Грогу будет без него. А потом понимает, что он не отдал бы, это было то немногое, что он для себя украл, спрятал в карман и не вспомнил. Это было единственное, что у него осталось от корабля, да и от малого тоже. Мысль странно срезонировалась в голове, столкнулась с долгом, разбилась об него, снова зажглась яркой вспышкой бластера и взорвалась в том месте, где должно было быть сердце. По ощущениям там была сквозная рана. Корабль гудел, нес их сквозь космос. Дин спрятал шарик обратно в карман, мог бы подумать, что это амулет на удачу, но это нужно для памяти, и чтобы жгло сквозь бескарскую броню. Не было никаких мыслей. Ни про корабль, ни про честь, ничего. Он всегда боялся только одного: остаться без дела. Вдруг корабль останется в чистоте, заказов не станет, ведь все дороги рано или поздно куда-то приходят. Их дорога с Грогу разошлась, растянулась в холодном космосе на тысячи секторов, и он впервые понял, что ему нечего делать. Нет корабля, чтобы его чинить, нет заказов, чтобы их выполнять, нет найденышей, которым надо попытаться достать бескар, нет ребенка, о котором нужно заботиться, кажется, что даже нет пути, собственные координаты потеряны, удалены из памяти. Его не волновал ни темный меч, ни Бо-Катан, ни планета, полная мандалорцев, которую он ни разу в жизни не видел. Если бы ему сказали, мол, Мандо, от этого будет зависеть безопасность ребенка, он бы согласился, это бы стало его волновать. А так ему все равно. Он снова там, где был почти год назад, только без всего и сам по себе.

***

Дюн умеет тихо ходить, ступать по металлическому полу совсем бесшумно, но сейчас, когда она идет по коридору тяжелым шагом, она заранее предупреждает о своём присутствии. Вот она сейчас пройдет здесь. Это предупреждение для одного конкретного существа где-то в этих коридорах. В какой-то момент она замедляет шаг, видит вытянутые ноги, остальное спрятанное за выступом стены. — Не подходи, — говорит ей голос, не смазанный механическим шумом. Она бы и не подошла, она куда умнее и проницательнее, чем о ней могут думать. — Не подхожу, — оповещает она и не двигается, только присаживается у стены, к той же, где сидит Дин. Если бы это была война, она бы знала, что сказать, даже простого: «я понимаю, что ты чувствуешь», — хватает. Но сейчас она не понимает, точнее не может представить, потому что в ней тоже что-то сломалось в тот момент, когда тот мандалорец, что был готов умереть, но не снимать свой шлем, поддался трехпалой руке. Ей даже в какой-то момент стало неловко, словно она подсматривает и видит что-то, что не должна. И это чувствует человек, прошедший войну. Когда делегация джедая удалилась, когда был выбран курс, когда давившая тишина вынудила одного из мандалорцев уйти, Дюн громко предупредила, что если сейчас хоть кто-то позволит себе комментарий, не забудет и не сотрет себе произошедшее из памяти, то она покажет, что значит шок-штурмовик. Ей никто ничего не ответил, по крайней мере в спину, а Феннек понимающе молчала, даже когда Дюн ушла. Её угроза была для неё самой в том числе, поэтому сейчас она молчала. Посмотрела на чужие вытянутые ноги ещё раз, как на них положили шлем, протерли. На секунду она подумала, что развязать войну с джедаями не такая уж и плохая идея, даже если поддержать одного конкретного мандалорца в ней. Она знала, что за ней потянутся многие, нет, за ним, стоит только сказать: «ребенка забрали». Два слова, которые объявляют войну и охоту. Дюн думает, как так получается, что она тоже поддается этому, это не похоже на дружбу или долг, это что-то другое, тоже важное, соглашается она сама с собой. Ты просто идешь за кем-то, кто тебя об этом попросил, потому что ты можешь помочь, потому что ты хочешь помочь мандалорцу в броне из бескара и странному ушастому ребенку воссоединиться. Вот так, Карасинтия Дюн, может повернуться жизнь. Она не знает, сколько они вот так сидят. Но чувствует момент, что пора. — Эй, надо собираться, — говорит она тише, чем положено. На секунду ей кажется, что темная макушка давно прилегла на выступ стены. Но чужие пальцы, как по команде, обхватывают крепче шлем, возвращают его на законное место, и Дюн от этого чувствует странное облегчение. Она первая поднимается с шумом, подходит и протягивает руку. Она не осуждает, не поддерживает, не жалеет. Дин ей благодарен в этот момент, он хватается за протянутую руку. — Давай, нам правда пора, — зачем-то снова повторяет Дюн, и в этих словах вся её поддержка, которую она может дать в этот момент. Дин не спрашивает куда и зачем. Просто поднимается. Шарик в кармане жжется.