Adagio

      Анна уныло смотрела на обшарпанные стены, зябко кутаясь в палантин. Неужели снова не придёт? Сколько можно, в конце-то концов! Однако лязг замков немного обнадёжил молодую женщину.       — Вперед, — устало скомандовал конвойный.       Владимир вошел внутрь, чтобы встретиться лицом к лицу с той, которая его предала. Сел на скамье, поднял тяжелый взгляд. Начал первым.       — Чего ты хочешь?       Побелевшие пальцы сжали края палантина. Тихий голос дрогнул.       — Не говори со мной так.       Мужчина хмыкнул и сказал куда-то в сторону:       — Интересно, а как с тобой говорить?.. Впрочем, оставим, — спохватился он, — говори, что хотела. Больше я не приду.       — Неужели ты так и не понял, что я тебя не предавала!       — Ты пришла только за этим? — почерневшие от боли глаза, казалось, ножами бродили по ее лицу, — Брось, такая мелочь.       Анна проглотила слёзы и заговорила на удивление хладнокровно.       — Если ты допускаешь, что я могла засадить в тюрьму любимого мужчину и лучшего друга, сочувствую. Тогда включи хотя бы логику. Зачем? Корф развел руками.       — Может, по глупости. Может, из жадности — гены твоего папеньки оставляют желать лучшего… Я не хочу об этом. Я хочу знать, чего тебе нужно, — глухо говорил Владимир, уже не глядя на нее.       — Гены, говоришь? — взорвалась она. — Гены! Ничего. Потерпишь! О генах надо было думать, когда замуж звал, а теперь придётся смириться с тем, что гены моего папеньки — это уже гены твоего ребёнка!       Резкий взгляд был ей ответом. В глазах Владимира почти зримо боролись недоверие и любовь, адская усталость и боль.       — И нечего так на меня смотреть! — продолжала негодовать Анна. — Я не боюсь! Я уже вообще ничего не боюсь! Я каждый день выживаю в твоём террариуме, не зная, какая тварь ужалит в следующую минуту! Я не знаю, кому верить! Я хожу сюда, как на работу, чтобы в сотый раз услышать, что моему мужу я тоже не нужна!       Корф зажмурился на секунду, а затем уронил голову на скрещенные на столе руки.       — Прости.        И черт, почему ему нельзя обнять ее, вымолить прощение! Кто придумал эти идиотские правила! Да вымолит ли… Она не простит его.       Анна подошла к мужу, нежно провела ладонью по тёмным волосам. Она который раз его прощает. Не святая, и все же…       — Нельзя… тебе нельзя, войдут… — на границе голоса застонал мужчина, уже не в силах разжать руки, цепями приковавшие к нему ее стан.       Но она не шелохнулась. Тонкие пальцы поправили сбившуюся на лоб чёлку.       — Мы всё ещё Корфы. И нам по-прежнему можно чуть больше. Или ты думал, то, что вы с Мишей вдвоём в камере, — это счастливое совпадение?        Владимиру казалось, что у него внутри как минимум — обоюдоострый меч, мешающий говорить и дышать. Он который раз просит ее прощения, молит об этом, но впервые он действительно виновен. Виновен страшно и непререкаемо…       Анна прикрыла глаза. Как же ей его не хватает! Стоять бы так всю жизнь, прижавшись к нему. Пусть даже здесь, в холодной тёмной каморке. И всё же…       — Володя…       — Аня, я так виноват…       — Дома извинишься, — мурлыкнула она, соскальзывая к нему на колени. — Скажи, что мне делать?       — Мне нужно поговорить с Бенкендорфом.       — Хорошо… А… где его найти?       Владимир покачал головой.       — Да где угодно. Номер телефона в моем ежедневнике. Господи, Аня… Какой я идиот…       — Я позвоню сегодня же, — тихо, чуть надтреснуто произнесла Анна.       Владимир молчал, крепко прижимая к себе жену. Он едва ли мог передать весь ворох ощущений, но главное — она. Она его и она рядом. И гори все остальное синим пламенем!       — Володя, я в конец запуталась, — вполголоса поделилась Анна после непродолжительного молчания. — Платов осаждает меня с какими-то датчанами…       — Никого не слушай, — усмехнулся Владимир, — план развития — в желтой папке, ему и следуй.       Она, наконец, отважилась на главный вопрос:       — Здесь совсем плохо, да?       — Нормально, — беспечно отозвался муж, нежась в ее взгляде, — твой пасынок только тошнотворнее баланды!       — Как ты можешь! — со смешком в голосе Анна легонько стукнула его по плечу. — Ну да, Мишка… нудит иногда…       — Иногда? — возмутился Владимир, — я вообще не подозревал, что мой сын вырос таким занудой! В кого он только пошел такой?       — Ой, да ладно! Он, в основном, правильно всё говорит!       — Зато как нудно! — согласился мужчина и вдруг присмирел. — Я и пришел-то только, чтобы его не слушать…       Анна снова затихла. Она лишь едва заметно вздохнула и опустила глаза.       — Нда, прощения мне выпрашивать нужно будет всю оставшуюся жизнь, — не слишком трагично заявил Владимир.       — Это потом… Володя, встреться с адвокатом, а? Ну сколько можно!       Владимир поставил Анну на пол и поднялся.       — А толку-то! Я ни в чем не виноват. Вон Мишка ходит…       — Вот именно! Что толку от Мишки! Он вообще не в курсе дел! Писарев, конечно, тот ещё фрукт, я понимаю, но дело своё знает! Я твоему Бенкендорфу позвоню, вопросов нет, но тебе что, трудно сходить!       Владимир развернулся на каблуках и поймал свою фурию в объятия.       — Вообще, помнится, кому-то положены как раз таки фрукты, свежий воздух и положительные эмоции!       — Я это от Натали каждый день слышу, — поморщилась она сквозь улыбку. — Так ты сходишь?       Владимир помотал головой, позволяя себе улыбнуться.       — Нет смысла, любовь моя. Пустая трата времени. Найди Бенкендорфа. Только купи новую симку… и мобильный. Никто не должен знать о вашем контакте.       — Неплоохо, — протянула Анна. — Я даже спрашивать не буду, кто он…       Владимир снова улыбнулся и, не отпуская жену, провел ладонью по тонкой скуле.       — Ты на себя не похожа…       — Прекрасно, — она надула губки. — Сходила к мужу, послушала комплименты…       — Ну прости, я просто о тебе беспокоюсь, — заявил Владимир, легко целуя капризный ротик.       — Нет никаких поводов для беспокойства. Я прекрасно себя чувствую!       — Тогда… — Владимир лукаво посмотрел на жену, — тогда поцелуй меня!       Анна рассмеялась и потянулась губами к его губам.       Михаил в одиночестве мерил шагами камеру, успокаивая себя тем, что, вероятно, они там, хотя бы, говорят…       Загремел замок, и в камеру вошел мрачный Владимир. Он молча уселся на свою шконку и тоскливо уставился в одну точку.       Немного помолчав и отчаявшись что-либо услышать, сын, наконец, произнёс:        — Ну и?       — Миш, я сволочь.       — Неслабый вывод, — произнёс, наконец, молодой человек, стряхнув с себя недоумение. — Что именно тебя на него… натолкнуло?       — Аня беременна… А я… Сын, что за черт, а?       Рука, сильная, взрослая, уверенно легла на плечо Владимира.       — Пап, ты не сволочь, — тихо сказал Мишель. — Ты дурак. Но это лечится…       Владимир поднял глаза на Михаила. Надо же.        — Спасибо, сын.