Монета

Мало кто знал о Нем. Никто, кроме Магнуса Бейна. О том поражении, той запредельности, что каждый раз испытываешь на грани экстаза с Ним. У любой монеты, что он крутил в руках за века своего существования, было две стороны. Магнус перебирал монету пальцами, а металл ластился под его магией, грелся, сверкал. Лицевая сторона, как правило, была скучной, стандартной — обозначала ценовой вес и может быть, имела еще несколько самых банальных надписей. Поэтому Магнус всегда переворачивал и рассматривал изнаночную, прекрасную. Воплощение фантазии. А Алек брал за горло, сзади, обхватывая, вжимаясь ногтями в кожу. Причинял боль, такую сладкую, медленную, весомую. Он целовал его шею влажно и жарко, засасывая и кусая кожу, любовался мокрыми следами на бронзе, словно творец своим произведением. Он любил шею Магнуса, и Бейн это знал. И вовсе не потому подставлялся, нет, это было бы слишком уныло. А потому что Александр умел брать свое. Он гладил с нажимом, вел соло по коже, и Магнус чувствовал жар от его тела сзади. Алек восхищался своим трудом, Магнусом Бейном. Целовал его плечи долго, скрупулезно, задевая каждый миллиметр губами. А после возвращался вновь к шее и удостаивал крошечным касанием место за ухом, вызывающее у мага томительный вздох. Зарывался пальцами и проводил сквозь его мокрые волосы, сжимал и оттягивал. Грубо, больно, запредельно. Требовал подчинения. И Магнус подчинялся великолепию этой стороны монеты. Потому что Алек брал его медленно. Скользил влажной головкой между ягодиц Магнуса, дразнил, вверх-вниз, пока тот дрожал, не смея двинуться ни назад, ни вперед, застыв в исступлении на коленях, на локтях, подчиненный и сраженный. Ждущий. А другой выжидал. И медленно-медленно входил, по влаге смазки, надавливал, и тело Бейна подчинялось, впуская член. Медленно-медленно. Миллиметр за миллиметром. До самого последнего предела, до шлепка кожи о кожу. Серебро и бронза смешивались, рождая нечто великолепнее любого металла в мире. Алек заставлял кричать и задыхаться в собственном удовольствии. Опускал и вновь вскидывал, бешено имея его тело. Трахая так, словно завтра никогда не наступит, полностью, до упора, по смазке, по слюне, по семени. Хватал за горло, не давал вздохнуть. Или за загривок, вцепившись в короткие волосы, натягивая. Словно струну. Словно тетиву. И резко отпуская. И Бейн не хватался за край, он позволял себе падать, падать бесконечно. В такой сладкой и болезненной истоме дичайшего удовольствия, что мозг едва ли не взрывался, и тени, предметы, образы, сосредоточенные под веками, теряли саму суть и форму от головокружения. От фейерверка. Алек вновь и вновь натягивал эту тетиву и отпускал, меньше, чем за мгновение. Магнуса подбрасывало и опускало еще глубже, в зыбучие пучины яркого, ни с чем не сравнимого наслаждения. Жаркого, как тело охотника, влажного, как его пот, сладкого, как его поцелуи. Но люди, не сведущие, не ценящие, смотрели лишь на главную сторону монеты. Бейн перевернул ее и обвел пальцами ценовое достоинство — единица. Отточенные движения охотника выдавали в нем годы и годы тренировок. Тетива пела под его пальцами, что еще недавно драли самое нутро Магнуса. И стрела вспарывала пространство так же, как ночью вспарывали ногти Магнуса шелковые простыни в дичайшем оргазменном приступе. Он дрожал и плакал, и Алек прижимался и дышал горячо. Не так, как сейчас. Сейчас, уставший от миссии, топчущий пепел и слизь, оставшиеся от демонов, Алек был Богом смерти. Вчера же — самой Похотью во плоти. Он царил. И Бейн был готов упасть на колени и целовать грязные ботинки своего наваждения. Умоляя брать, брать, брать. Как он умел. — Закончили, — Алек улыбается, устало и солнечно, просто и легко. — Я заметил, — чуть скучающе отвечает ему Бейн, все прокручивая в пальцах злополучную монету. Вот только была и третья сторона. Рифленые или ровные грани монеты, острые или сточенные годами и сотнями прикосновений. Мягкий металл гнулся, принимал иную форму. И измученный, изнуренный Магнус видел яркий рассвет сквозь щель в шторах, которые тут же распахивал как всегда проснувшийся слишком рано Алек. Он бесцеремонно будил Магнуса, обнаженный и великолепный, еще помятый сном и пальцами, ногтями, когтями, зубами Бейна. На его теле отпечатались тысячи касаний, оставленных за ночь, влага после душа застыла в смольных волосах. — Александр, — слова с придыханием, хриплые, едва различимые от вчерашних криков. Магия запахом озона дрожала в спальне, искажая образы предметов и явлений, словно бы меняя цвета с серебра на золото и обратно. Была у монеты и третья сторона. Когда Он приносил утренний кофе и целовал так ласково, волнующе. Терся щекой о плечо и скользил легкими прикосновениями по рукам Магнуса. И желал доброго утра забираясь на кровать рядом, согревая одним только присутствием. Магнус не был знатоком нумизматики, но есть в его скромной коллекции одна монета, чью обратную сторону он никогда и никому более не позволит увидеть. Его запредельность, его поражение.