Быть богом. Богом быть

Дурной мальчишка ушел, такая фишка Нелепый мальчишка Время шло. Рыжая все чаще пропадала в Четвертой. Филида тоже туда наведывалась. Дом перестал делиться на две части, и это не могло ускользнуть от цепких взглядов воспитателей. Им не нравились быстро налаживающиеся взаимоотношения, но сделать с этим они ничего не могли. Нет официально запрета – нет поводов для жалоб Акуле. Из похода в Наружность явилась Крыса с заказами. Филиде она принесла очередной флакончик масляного парфюма с ароматом сандалового дерева, блок сигарет и замечательный браслет с бусинами черного турмалина. От последнего Табаки, завидев на руке девушки украшение, едва не упал в обморок и заверещал: - Я бы понял, если бы это сделал кто угодно, но уж точно не ты! Человек, казалось бы, образованный и сведущий в разнообразных метафизических пространствах! Ты хоть немного подумала, что ты творишь? Если это такой искусный способ самоубийства – могла бы просто тихо повеситься в своей каморке, или, раз уж душа твоя требует громкого ухода из жизни – устроить акт самосожжения на Перекрестке. Но нет же, тебе нужна драма! Филида предпочла промолчать. В сердце зимы дни стали короткими и быстротечными, а ночи – ранними и до того длинными, что, казалось, дня и света за окном вовсе и не было, а все вокруг до самой весны окутано в непроглядную темноту, и есть только ночь и вечер. В один из таких вечеров, что-то привело Филиду к двери Третьей. По правде говоря, внутрь заходить не очень хотелось. Тусклый зеленый свет, кругом – икебаны из до того разнообразной флоры, что девушка и подумать о существовании отдельных ее видов не могла. Птички, как называла их Большая Птица, являли собой этакий мрачный цирк с черными клоунами и их темными шутками. Только шутки не были шутками и смеха не вызывали. В Третьей было некомфортно, но безопасно: эти странные Птички были весьма безобидны. Впрочем, Филида приходила не к ним. Ее интересовал Птичий Папа. Стервятник восседал на своей верхотуре, глядя на все сверху вниз из-под полуприкрытых век. Желтые глаза поблескивали даже при тусклом свете Птичника. Увидев Филиду, Стервятник криво заулыбался – по-другому он не умел. - Рад видеть, подружка, - сказал он и осторожно спустился со стремянки. - Здравствуй, Рекс, - с улыбкой отозвалась девушка. - Рады видеть, Филида! – хором, голосок к голоску, поздоровались Птицы. - Спой мне! – навис над Филидой Слон, пряча резинового жирафа в карман комбинезона. - Обязательно, Слоник, - мягко ответила Филида, - только чуть-чуть попозже. Слон согласно кивнул и отвлекся на игрушки. - Хотел спросить тебя, что же тебя привело сегодня в Птичник, - проговорил Стервятник, - но подумал, что намного приятнее будет думать, что тоска по старому другу. - Это и привело, Рекс. Ты не ошибся. - Выпьем? - Я со своим. Они прошагали к столу у окна. Доступна была только половина стола – на другой его части располагалось неизвестное Филиде растение с объемной раскидистой листвой. Стервятник поставил два стакана и бутылку с текилой собственного производства. Филида достала мензурку. - Зачем? – изумился Стервятник. - Хочу, - сказала было Филида. За этим полагалось продолжение: «сократить дорогу», но она уклончиво ответила – хочу отпраздновать новый закон как полагается. Стервятник услышал именно то, что она не договорила, и с недоверием покосился на нее. - Опасно. - Мне ли не знать? - «Четыре ступеньки»? - Они самые. Повисло неловкое молчание. Словно кто-то проболтался о чьем-то чужом секрете, который нельзя было выдавать ни в коем случае. Филида крутила в руках мензурку, Стервятник не сводил глаз в жидкости в ней. Филида этот взгляд замечает. - Я могу уступить тебе. Только это не поможет. Стервятник переводит взгляд своих круглых желтых глаз на Филиду. - Какую дрянь я только в себя не вливал, - тихо сказал он, - чем только не травился. Все без толку. Я остаюсь всего лишь Прыгуном. Всего лишь чертовым жалким Прыгуном. - Не говори так, - прошептала Филида, - не говори. Это связывает. По рукам и ногам. Как путы. Как трясина. Стервятник словно не слышит ее. - Как ты стала Ходоком? Филида замолчала. Обычно, когда предстоит тяжелый разговор, ты заранее понимаешь, что он будет тяжелым. Совсем другое дело, когда тяжелым становится тот разговор, который таковым изначально не задумывался. Одна часть тебя не готова к нему и не хочет говорить, а другая, в противовес, рвется высказать все, о чем не выйдет поделиться вне рамок этого самого «тяжелого разговора». Стервятник, вероятно, и сам уловил нити разговора, который тянуло назвать тяжелым, откупорил бутылку с самодельной текилой и разлил по стаканам. Оба выпили. - Я не поняла, как стала им, - Стервятник ожидал совсем не такого ответа. Но ответ был честным, - возможно, я не становилась им. Возможно, я им была. Иногда мне хочется так думать, потому что это объяснило бы, по крайней мере, хоть что-то. - Например? - Например, то, что мы с сестрой теперь не друзья и не враги. Мы просто чужие, - вздохнула Филида и через мгновенье поняла, что этого не стоило говорить. - У тебя есть сестра? – удивленно зашептал Стервятник. - Была. В Наружности. Сейчас больше нет. - Она живет в Наружности? - Нет. - Тогда почему больше нет? – Птичий Папа выжидающе уставился на гостью. - Это допрос? - Вовсе нет. Просто я не понимаю. Филида залпом осушила стакан. В голову ударил алкоголь. Девушка догадалась, что все это время крутит в руках мензурку. Черт бы ее побрал, эту маленькую стекляшку, вызвавшую столько ненужных слов. - Довольно трудно оставаться сестрами, когда вы живете в разных мирах, - заключила Филида. В горле ее сжался тугой ком. Стервятник хотел спросить что-то еще, но не стал. Вместо ответов и вопросов он налил еще текилы обоим. Они выпили залпом, а затем Филида, сделав свой шепот еще тише, заговорила: - Дому все равно, кто ты и с кем ты. Если ты его, твоя судьба решена. Но нельзя вторгаться в его решения, Дом за это может наказать. Жестоко наказать. Мы с тобой оба знаем, о чем я. - А Слепой? Неужели ты хочешь сказать, что он несвободен? - Несвободен. Свободнее каждого из нас и не свободнее одновременно. Он Хозяин. Хозяин может делать у себя дома то, чего не могут делать гости. Но и ответственность он будет нести вдвойне. Стервятник криво усмехнулся. - Например, вводить и отменять законы. Филида глубоко вздохнула, предвкушая еще один разговор, который следует назвать тяжелым. - Например, - согласила она. - Я был не до конца уверен, что это тот Слепой, которого я знаю, честно говоря, - признался Стервятник, - обычно он сдержаннее. - Тут не я была причиной, поверь, - отмахнулась девушка, - скорее, я была последней каплей. - Они с Волком не любили друг друга. - Это так. Но в подробности я не вдавалась и не собираюсь. На самом деле Филида помнила все досконально. Помнила поползновения Волка и его же шутливые признания в любви. Помнила, как это перестало быть шуткой. Помнила, как взаимная ненависть, гревшаяся на углях сосуществования в одной стае и одной группе вспыхнула, и ее можно было даже потрогать. Помнила двух тринадцатилеток, вылетевших в коридор с криками Волка и звуками ударов Слепого. Помнила глухой звук, с которым кулак влетает в тело. Потом была ночь в синем изоляторе, куда отправили Слепого и Волка. А потом – закон, запрещающий девушкам общаться с парнями. И наоборот. Филида и Стервятник выпили еще, и только потом распрощались. Уходя, девушка вспомнила, что обещала Слону спеть, но он, увлекшийся резиновыми игрушками, уснул. Филида ушла.