Розовый отблеск огня

      Солнечное зимнее утро дарило приятную свежесть в аудитории. Пускай это и заставляло добрую половину студентов стучать зубами, или же одеваться в несколько слоев одежды, чтобы окончательного не задубеть. На Урале морозы это обычное явление, ну, а для Кривонищенко запах мороза был любим. Точнее, не просто любим, а был, своего рода, родным. В его семье все чувствовали постоянный холод в груди, а причиной этому были, так называемые, родственные души. Холод сопровождает тебя, пока однажды родственная душа не поделится своим теплом. Ох, как же не любил эту тему Георгий, у его матери не было родственной души, а соулмейт отца погибла во время войны. Потому, его родители решили создать брак из тёплых товарищеских отношений, но холод, живущий внутри, все равно давал о себе знать. Потому вопрос существования какого-то человека, который подарит тебе теплоту, мало волновал Кривонищенко, точнее, это было для него почти что табу.       Кстати нет, вы ошибаетесь, если считаете, что из-за этого Гриша был унылым парнем. Совсем даже наоборот, он всегда был душой компании, стремящийся подарить радость товарищам. Шутки, песни — это все дарил рыжий парнишка Георгий , или же, как его любили звать друзья, Юра.       Вот наконец прошли эти злосчастные полтора часа, последняя пара закончилась, а это значит, что можно покинуть аудиторию и заняться своими делами. Юрий ловко маневрировал между однокурсниками и прохожими студентами, чтобы поскорее добраться до главного коридора на первом этаже, там его должны были ждать ребята, вроде как им согласились дать третью категорию, да, маршрут сложный, но от того не менее интересный, а скорее даже наоборот. И вот, последние ступеньки уже позади, и мужские туфли касаются мраморного пола первого этажа. — Гося! - Юра толкает товарища в плечо, отвлекая последнего от беседы с Колмогоровой, — ой, простите, я не заметил, - начал неловко извиняться рыжий, подходя к другим ребятам, молча задавая жестом руки, вскинутой в сторону, вопрос ‘ну, как?’. Его тёзка Юра Дорошенко кивает, но как-то безрадостно, все пытаясь глазами прожечь дыру в Дятлове. В то время пока лидер оживленно рассказывал о предстоящих планах их похода, в конце немного недовольно добавляет, что им приставили инструктора, какого-то Семёна Золотарёва. До гибели группы Дятлова осталось 11 дней.       И вот они в поезде. Дятлов идёт по узкому коридорчику, остальные уже вроде даже успели обустроиться в купе, это можно было понять по оживлённой игре на мандолине. Остановившись перед купе, где весело и оживленно гудели голоса молодых людей, в которых Дятлов узнал своих товарищей, парень невольно задержал недовольный взгляд на Золотарёве, который, казалось, был в самом центре внимания друзей Дятлова, отчего Игорь почувствовал неприятный укол ревности и какого-то холодного негодования, поэтому тут же поспешил пройти дальше, попутно отмахиваясь от приглашения своих товарищей присесть рядом с ними. В проходе парень столкнулся с Юрой Дорошенко, который в это время закидывал свои вещи на верхнюю полку. Промолчав и как-то странно, с какой-то тоской взглянув на друг друга, Игорь проследовал далее, к своей койке. Убрав все вещи по местам, Юра быстро окинул взглядом товарищей. У него была, своего рода, легкая надежда на то, что он не единственный тут с ‘дырой в груди’ и она дарила ему лишний повод как-нибудь выделиться перед девушками. Может быть, кто-то из них не ровно к нему дышит? Вон, Люда Дубинина как извелась, все время крутится, словно на иголках сидит, активно пытаясь перетянуть на себя внимание. Но где-то глубоко внутри он продолжал лелеять ту крохотную, едва ощутимую, надежду на то, что той самой, что сможет подарить такое долгожданное, необходимое тепло, является Зина – девушка, по которой его сердце так отчаянно скулило, продолжая из раза в раз пытаться найти отклик в сердце девицы, которая так безжалостно разбивает все мечты и надежды влюбленного юноши, всякий раз бросая его в тянущийся болью и вязкий омут, но парень все никак не может прекратить заботиться, волноваться и просто любить эту девушку, продолжая свои попытки в разжаловании такого беспринципного, жестоко сердца. Именно поэтому взгляд, пройдясь по лицам всех товарищей, невольно остановился на лице миловидной девчушки, которая по началу даже не замечала пристальное внимание Дорошенко, а потом, как заметила, сразу же нахмурила брови. — Ой, Семён, а Вы служили? — задал вопрос Рустик, выпав из пелены своих мыслей, — мне было пять лет, когда началась война, это кошмарное время мои родители никогда не забывают, — Слободин опер голову на руку и тяжело вздохнул. Не очень хотелось Зине выслушивать все эти рассказы про военное время, ей хватает с того времени тяжелых воспоминаний, а также сломанной психики родителей. Крики отца по ночам из-за кошмаров, будто он сейчас в окопах под Ржевом, в один из моментов стали обыденностью, потому, она поспешила пройтись по вагону. — Да, Рустем, служил. Как же иначе... Много чего я повидал на своём веку, один Бог знает, кхм, — мужчина покрутил кольцо на пальце, — как я с фронта вернулся живым, — Золотарёв позволил себе ненадолго погрузиться в воспоминания с передовой, а тем временем, темноволосая девушка с двумя косичками практиковала свои навыки ‘молчащего крика’ на Дорошенко, прожигая радиотехника суровым взглядом. Последний вился вокруг неё почти что все время. И в институте, и за его пределами. Вроде как, у них отношения? Но что-то Колмогорова не выглядела счастливой. — Зина, ну чего же ты, я же забочусь, — парень держал в руках темно-красный жилет. — Я не буду его брать, Юра, мне тепло, к тому же, у меня есть запасная одежда в рюкзаке, — бормотала студентка, сама стоя в одной синей ковбойке, другими словами, наряд ее не внушал большого доверия, — О, Гося, слушай, — девушка нежно, но быстро хватается за руку Дятлова, как утопающий за спасательный круг, а Дорошенко кажется, что у него в груди стало ещё холоднее, из-за чего он рефлекторно прижал руки к солнечному сплетению. Дорошенко нехотя надел жилетку обратно на себя и ушёл по направлению к тамбуру. Вновь столкнувшись, с Дятловым, который направлялся к товарищам, в проходе, и снова они лишь одарили друг друга странными взглядами и, ничего не сказав, разошлись по противоположным сторонам. — Ребята, так, давайте все занимайте койки, — Дятлов недовольно хмыкнул на слишком уж счастливого Золотарёва, которого явно полюбили ребята, — песен на сегодня хватит, и нам нужно набираться сил, а то.., — его прервал Николай, легонько толкая товарища в плечо, — Ну, Игорь, чего ты такой зануда, а? Мы только уселись в поезд, стоит немножко расслабиться, отдохнуть... — Именно, строит отдохнуть, а это в первую очередь сон. К тому же нам нужна дисциплина. Если кто-то против моих правил, то пусть уходит на следующей станции, — после подобного заключения, ‘дятловцам’ ничего не оставалось кроме как пойти по своим купе и больше не шуметь.       Юрий Дорошенко зашёл в своё купе, тяжело вздыхая. Столько попыток, столько сил были потрачены в пустую, от этого внутри, казалось, болело только сильнее. — Она ничего не понимает.., — тихо, себе под нос, обронил радиотехник, разбирая свой рюкзак. — Это ты про Зину, Юр? — спросил Кривонищенко с верхней полки, — Извини, что лезу не в свое дело, я тут видел, как ты любезно предложил ей жилет, а она, — инженер вздохнул, — мне кажется, что ей все же стоило послушать тебя и одеться теплее, а она будто сама не видит, что творит, а если и видит, то... — Юра, не лезь! Не твое дело, что у меня там с Зиной, и она... Она хорошая, — присев на койку протянул Дорошенко. Рыжий лишь повернулся на бок, — Ладно, не лезу. Я поддержать тебя хотел, как товарища. Хочешь мандаринку? — он свесил руку, и теперь перед глазами Юры Дорошенко витал оранжевый фрукт. — Давай! — он потянулся за заветной вкуснятиной, но Кривонищенко тут же донял руку. — А вот ты извинись сначала, что на меня накричал, я тебе дам мандаринку, — ухмыльнулся рыжий, начиная чистить предложенное угощение. — Да ну тебя, Юрка! Это ты сам не в своё дело лезешь, я потом ещё и виноватый... — Да ладно тебе, я же пошутил. На, почистил тебе даже, — теперь перед лицом Дорошенко показалась и конопатая физиономия товарища. Кривонищенко отдал мандарин и лёг обратно на койку, — Ладно, спи, а то Дятлов опять нагоняй даст. До гибели группы Дятлова оставалась неделя. — Ой, Юрка, а я слышала, ты стихи пишешь, девочки из общежития рассказали, — Люда смахнула с парня снег и кротко посмеялась, — почитаешь нам? — Ага, конечно. Ещё чего. А может я ничего и не пишу, с чего бы это так? — Ну, не знаю, выглядишь романтиком! Николай присвистнул после этих слов, а потом добавил : — Уу... Ну же, давай, Юрка, публика ждёт! — с некой издевкой произнёс Тибо-Бриньоль, из-за чего поэт как-то ещё сильнее съежился и поник, — Да ну тебя, Николя!— стихи для него всегда были вещью очень сокровенной, а тут над ним буквально посмеялись? На столько неприятное чувство, что хотелось содрать с себя волосы на голове, или дать в глаз за лишнюю болтливость, но вместо этого Кривонищенко глубоко вздохнул, запуская в легкие порцию свежего, немного обжигающего воздуха. Свежесть. Родная, холодная свежесть. — Коля, вот чего ты так? Некрасиво это. Если Юра сказал, что читать не будет, значит, не надо заставлять. Извини, Юр, — Люда погладила инженера по руке, пытаясь успокоить, но парень легонько одернул руку и лишь прибавил шаг.       Пока у Люды не клеилось с рыженьким поэтом, у Зины не клеилось с ее молодым человеком. Честно говоря, она давно подумывала расстаться с Дорошенко, но он такой... Ранимый, словно ребёнок, у неё просто не хватало сил, и приходилось копить все своё негодование в себе, лишь иногда доходя до точки кипения, но резко понижая градус, чтобы не быть все-таки слишком грубой. Так произошло как раз, когда Юрий в очередной раз хотел смахнуть с девушки снег, который уже успел хорошо так собраться на ее плечах и рюкзаке, превращаясь в маленький горнолыжный курорт. — Зина, постой, на тебе столько снега, ты же замёрзнешь, — Юра осторожно остановил девушку, убирая с неё ‘сугробы’. Колмогорова обратила взор своих чёрных глаз в глаза напротив и положила руку на плечо Дорошенко, — Послушай, Юр. Мне тепло, не переживай, хорошо? — чем вызывает детскую улыбку на лице Юры. — Я рад, очень рад, что тебе тепло! — радиотехник поправляет свой капюшон и быстро направляется вперёд, чтобы не отстать от группы, ровно то же самое делает и девушка.       Свежий горный воздух, белоснежные покрывала гор и девственно чистые зелёные леса будто вводили в своего рода транс. Именно в такие моменты приходит понимание, зачем вообще нужен туризм, и какой же это чудесный вид спорта! Веселые напевы песен, звучание мандолины, анекдоты, а порой рассказы Золотарёва о своих военных похождениях очень быстро коротали время, что оглянуться не успели, как на носу был первый походный праздник — День Рождения товарища радиотехника Дорошенко. Игорь Дятлов вроде как смирился с тем, что Золотарёв часть их веселой компании, и убедился что он совершенно не планирует занимать место лидера, или как бы то не было конкурировать с Игорем, потому, он стал больше внимания уделять команде, их нуждам, а также простому человеческому удовольствию, а от этого группе не могло не быть легче. Одно дело, когда Дятлов сурово пыхтит на каждого и совершенно другое, когда помогает с проблемами, или же активно участвует в разговорах. — Ребят, давайте, устраиваем привал здесь, скоро стемнеет, а нам нужно нормальный лагерь разбить и костёр разжечь, — Игорь посмотрел на товарищей и, дождавшись одобрения, снял с себя лыжи и скинул рюкзак. — Стоит только проверить, как там вообще у нас по местности, — добавил Александр Золотарев, осматриваясь, — я схожу, проверю, верный ли мы путь держим, заодно узнаю, как далеко ближайший лабаз, — мужчина оттолкнулся лыжными палочками по-сильнее и направился чуть дальше их запланированного привала. — А мы тогда с Зиной палатками займёмся, — Люда подбежала к самодельным саням Саши и достав оттуда все нужное, начала активную деятельность. Шатенка пошла помогать подруге в обустраивании их ‘дома’ на ближайшую ночь, попросив ещё помощи у Саши и Рустема, ведь нужна была крепкая мужская рука, да и вообще, нечего парням без дела скитаться. Кривонищенко легонько толкнул тёзку в плечо, — Пойдём тогда хворост соберём для костра, — рыжий указал рукой в сторону леса и поваленного вдалеке дерева. — Вот и хорошо, что все нашли себе применение, — Дятлов улыбнулся и принялся разбирать вещи. Дорошенко слегка поёжился, задерживая руки у грудной клетки, на что поэт лишь тяжело вздохнул, понимая, в чем причина поведения его товарища. — Так ты идёшь, или продолжишь буравить Зину взглядом? — цокнул Георгий, поднимаясь по склону в сторону того самого поваленного дерева. — Иду, иду, не зуди хоть ты, — наконец оторвался с места радиотехник, направляюсь за товарищем, — любишь же ты нос не в своё дело совать, — пробормотал Юрий. «Ну и ладно тебе, дурак» — пронеслось в мыслях у Кривонищенко. Искать хворост оказалось сложнее, чем ожидалось, почти все ветки того поваленного дерева отсырели от снега, из-за чего слишком плохо ломались, да к тому же, были непригодны для костра. Кривонищенко расстегнул свою куртку и снял шапку, освобождая свои рыжие волосы, которые так были похожи на лучики летнего солнышка, что согревали казалось ни чуть не хуже. — Фух, жара! — умаялся Кривонищенко, — идём, Юр, дальше поищем нормальных веток, тут ничего нет, — конопатый направился вперёд, а Дорошенко немного удивленно вскинул бровь. — Тебе не холодно? М? Зачем расстегнулся? — Чего ты ска... — тут в лицо поэта прилетел снежок, и улыбки больше как и не бывало, — если мне стало жарко, то это не призыв пытаться меня заморозить, знаешь ли. Студент радиотехнического лишь пожал плечами. Спустя достаточно большое количество времени команда из двух Юр справилась со своей задачей и направлялась в сторону лагеря с большой кучей хвороста. Кривонищенко шёл опустив взгляд на ноги, погрузившись в свои мысли о красоте зимней природы, а Дорошенко смотрел куда-то вдаль, рассуждая о том, что сегодня вечером, когда его будут поздравлять с днём рождения, Зина обнимет его и то самое тепло наконец заполнит его, и отныне Юра станет самым счастливым туристом на всем Белом свете. Кривонищенко оторвал взгляд от своих ног и без задней мысли произнёс, лишь потом понимая ситуацию : — О, Зина с Игорем... Дятлов стоял весь в снегу с закрытыми глазами, а Зина Колмогорова резко напрыгнула на него, целуя парня в губы. А потом послышался смех девушки, когда на её поцелуй ответили взаимностью. — Юр, мне ж... — начал инженер, желая поддержать, но его тёзка лишь толкнул его под руку, уже готовый идти и бить в лицо Игоря, пока лидер группы не извинится перед ним за этот ужасный поступок, но был задержан товарищем. — Юра, не стоит, ты же понимаешь, что дракой делу не помо... — Молчи! Вообще ты можешь хоть когда-нибудь заткнуться и не лезть, куда не просят?! Ты со своими песнями и анекдотами, а ещё этими вечными фотографиями уже у всей нашей группы стоишь поперёк глотки, — Дорошенко вцепился в шарф Юры Кривонищенко и сильно потянул за него, заставляя рыжего начать жадно хватать холодный воздух, наверное, из-за этого у Кривонищенко внутри заболело сильнее.       На чёрном небе ярко сияли звёзды, вырисовывая красивые узоры созвездий, которые было так приятно разглядывать, ветра не было, снега тоже — идеальное время, чтобы сидеть у костра с товарищами и... праздновать День Рождения. — Ой, ребят! Как же мы могли забыть, — Людмила глянула на часы и хлопнула в ладоши, — у нашего любимого Юрочки сегодня уже день рождения! — она улыбнулась парню, что тихо сидел глядя в одну точку. — Серьезно что ли, Юрка? — Золотарев хмыкнул, крутя на пальце кольцо, — Ну, это... С Праздником! Расти большой, не будь лапшой! — Д...да, спасибо? Спасибо, Саша. — Закрой глаза, Юрка! — крикнул Тибо-Бриньоль, после чего к парню подбежала Люда и положила что-то небольшое в ладонь именинника. — Это все, что мы нашли в Тайге, извини... Но я заботливо несла его из самого города специально для тебя!! — Юра улыбнулся девушке и начал чистить мандарин. — Давайте, а теперь, поздравления! — Кривонищенко поднял чашку со спиртным, — Гось, ты первый! Игорь тут и сел в лужу. Смешанные чувства из-за поцелуя с Зиной, к тому же, ещё пара других аспектов, которые сейчас ему не так хотелось озвучивать, мешались в голове, мешая здраво мыслить, потому, единственное, что он смог из себя изречь, это холодное ‘С Днём Рождения, товарищ.’ — Да. Спасибо. Тут кстати восемь долек мандарина... Кто-то тут лишний. И это видимо я, держите, поделите между собой, — бросил он фрукт в руки француза, а сам направился в палатку. Вечер оказался испорченным. До смерти группы Дятлова осталось четыре дня. С того самого инцидента прошло уже достаточное количество времени, но Дорошенко все равно продолжал стучаться в закрытые двери, пускай уже молча. Он особо не говорил с Зиной, а лишь только время от времени спешил отдать ей свои перчатки, или же опять-таки убрать с неё налетевший снег, но в один из моментов его сердце не выдерживает и он в наглую обнимает девчонку. — Зина. Зиночка, я прощаю тебя. Прощаю тебя за то, что ты сделала, я понимаю, такое бывает, люди ошибаются иди сюда, ты наверное, замёрзла... — Прекрати сейчас же! Да, Юра. Да. Люди ошибаются и ты не исключение. Ты ошибся в своих чувствах, отстань от меня и отпусти, пожалуйста! — девушка пыталась вырваться из крепкой хватки мужских рук. — Но ты же говорила, что тебе тепло, — непонимающий взгляд светло-карих глаз встретился с чёрными. — Да. Мне тепло. И тепло с Игорем, — наконец призналась девушка. Внутри разлилось прекрасное чувство спокойствия, она наконец нашла в себе силы сказать правду, пускай и горькую, — ты должен наконец это понять.       На их последующем привале Дорошенко словно вообще потерял возможность говорить, да и вообще как бы то не было выражать свои эмоции. Он лежал в палатке и смотрел на недавно заштопанную Людой дырку. Случайно, или же, нарочно, опять поймав счастливый взгляд Зины, посвящённый Игорю Дятлову, студент четвёртого курса не выдерживает и тихо покидает палатку. Он медленно направлялся куда-то в сторону от привала, чтобы побыть где-то в одиночестве со своими переживаниями и, возможно, как-то их наконец пережить. Но тут его вывел из самокопания хруст снега, а потом такое осторожное касание до плеча, — Ты можешь опять попытаться меня избить, но я пришёл тебя поддержать. Отрицательные ответы не принимаю, — Юра Кривонищенко улыбнулся, из-за чего в уголках глаз появились ямочки. — Юра, тёзка ты мой, — начал украинец, — ты же давно понял, что ошибся в предположениях, — зелёные глаза нежно смотрели в душу, совсем не осуждающе. Дорошенко опять прижал руки к груди, понимая, что хочет согреться. — Это... Нормально, — выдохнул Кривонищенко и посмотрел на звездное небо, — смотри, сколько звёзд! Их так много, а ты знаешь, как много времени понадобилось им, чтобы превратиться в созвездия? — рыжий парень взглянул на радиотехника, — но на небе есть и одинокие звёзды, стоящие рядом, они ничем не хуже других! Знаешь... Мои родители не являются соулмейтами друг друга. Папина родственная душа умерла, а у мамы ее вроде и вообще никогда не было. Потому, я особо не искал того самого человека, — их глаза встретились. Дорошенко бы ни когда не подумал, что такой яркий, тёплый, жизнерадостный парнишка на самом деле очень одинок. Даже в семье. — Ты можешь назвать это тем, что я сдался, что никого не ищу. Что я лентяй и трус... Но... порой, я думаю об этом человеке. И я... Даже написал для него стихотворение. Возможно, моя родственная душа его никогда не услышит, но... — инженер вздохнул. — Я гляжу на костер догорающий. Гаснет розовый отблеск огня. После трудного дня спят товарищи… Почему среди них нет тебя? Где теперь ты по свету скитаешься С молотком, с рюкзаком за спиной, И в какую сторонку заброшена Ты бродячею нашей судьбой? Может быть, по тайге пробираешься По колено в болотной топи, Иль под солнцем безжалостным маешься Где-нибудь в казахстанской степи? Может быть, ты в снегах Приполярья, И пурга заметает твой след? Может быть, этой утренней ранью На Памире встречаешь рассвет? Запорошена пылью дорожною Сотни верст от жилья в стороне, Может, ночь коротаешь беззвездную И не думаешь ты обо мне? И не знаешь, как часто ночами я Подвигаясь поближе к огню И с тоской о тебе вспоминая, Эту грустную песню пою… Я гляжу на костер догорающий. Гаснет розовый отблеск огня. После трудного дня спят товарищи… Почему среди них нет тебя? Кривонищенко впервые не было боязно или стыдно за своё стихотворение, или за то, что он его прочитал, ведь, в этот момент на лице его товарища Дорошенко впервые за последние четыре дня появилась улыбка. Была надежда , что он отпустил.       

Когда сошла лавина никто ничего не понял. Это ощущалось, будто на тебя резко свалилась стена. Кривонищенко был достаточно опытным туристом, но сталкиваться с подобным пришлось впервые.

Страшно. Было очень страшно. Это ощущение не покидало его и в момент, когда он разрезал палатку, когда они помчались из неё вон, падая на холодный снег. Страшно было от криков Зины, что не могла найти Тибо и Люду, а ещё страшнее стало, когда француз не приходил в себя. Голова шла кругом, паника, холод и снежная буря не позволяли трезво соображать. Все происходило как в тумане. Юра Дорошенко, Коля Тибо-Бриньоль, Саша Золотарев... Игорь что-то говорил что нужно дойти до лабаза, но для начала нужно было согреться. Костер. Нужен костёр. Это ужасное чувство, когда пальцы зарываются в снег, такое ощущение, будто опускаешь их в кипяток, а спустя пару секунд их вообще не чувствуешь, а когда-то родной холод продолжает отнимать у тебя руки, но надо было копать и при чем, как можно быстрее. Саша Колеватов отправился за ветками, а Дорошенко нашёл спички. Машинальное движение за машинальным, кажется, Юра уже потерял счёт времени, как долго они пытались развести этот костёр, но когда огонь наконец загорелся, первое желание было сунуть туда руки, глупость полнейшая, ожогов ему теперь не миновать.

— Лабаз в другой стороне. Снежинки так прекрасны, когда мирно падают и так опасны, когда летят тебе в лицо с огромной скоростью, царапая кожу, словно точеные лезвия, забираясь под одежду и тая там, оставляя леденящие поцелуи, забирая последние жизненные силы, которые старательно хранит организм. В какой-то момент становится так больно, что ты уже ничего не чувствуешь. Тогда все тело содрогается ещё и от страха. — Давайте, нам нужно подняться, перейти хотя бы к оврагу, там нет такого сильного ветра, — Саша пытается потянуть своих товарищей, но это слишком тяжело, один он не справится, — Ну же! Идите, давайте, пожалуйста! - ноги Александра норовят разъехаться в разные стороны, он тянет Кривонищенко и Дорошенко на себя, но тут раздаётся душераздирающий стон. От холода и сильной метели Колеватов даже не сразу понимает, что источником крика является его товарищ Кривонищенко, — Больно! Больно! Я не чувствую ног! — это все, что смог сказать инженер, после чего завалился на снег и горько заплакал, хватая ртом холодный воздух, тихо, но истошно крича от сильной боли. Дорошенко, державший все это время своего тёзку за руку, умолял Сашу, чтобы тот позвал на помощь, потому что они не дойдут сами, Колеватову ничего не оставалось, как последовать совету. Сейчас нельзя было терять ни минуты, страшно было идти в овраг к остальным, его позвали за огнём, что должны были развести мальчишки, но, видимо, не свезло, и сейчас это их последние минуты жизни. Глупо было бы это отрицать. — Юр... - застонал Кривонищенко, — Юра, мне х-холодно... Очень холодно и я уже не понимаю, это просто потому что я одинок, или я на столько промерзаю, что не чувствую даже грудной клетки... — инженер закрыл глаза и попытался представить что-нибудь хорошее, организм уже начинал засыпать, а это первый звоночек приближающейся смерти, — Юр.... Юра! Уходи. Юра, пожалуйста, уходи и ты тоже... — щеки кололо так сильно, что говорить спокойно было тяжело, было легче кричать с чуть приоткрытым ртом, — уходи и ты тоже, так хоть кто-нибудь из нас спасётся... — тут Кривонищенко почувствовал на своей груди чьи-то дрожащие руки. — Я т-тебя одного не б-брошу, — Дорошенко крепко обнял своего тёзку, на столько крепко, на сколько ему хватало сил, — Сашка сейчас позовёт ребят, Юрка, пожалуйста...держись. Под рёбрами у Кривонищенко будто разлилось тёплое молоко. Такое нежное, согревающее, неужели он уже умирает и так выглядит смерть? Подумалось юному поэту, но тут, его осенило. Тепло. Тепло там. Глубоко под рёбрами. — Юра... мне...тепло, Юра, мне тепло, впервые тепло внутри, Юра! — Кривонищенко потянулся, чтобы обнять Дорошенко в ответ, — Как же мы... к-как же мы так попались... как же мы так попались, Юрка, — Кривонищенко чувствовал, как замерзают слёзы у него в глазах ещё даже не успевая скатиться по щекам. Где-то с минуту оба молчали стуча зубами от холода, но тишину прервал студент радиотехнического. — Юра... Г-Гриша. Я рад, что я почувствовал тепло, в такой важный момент в своей жизни... Если мы вместе, значит мы не замёрзнем, ведь так, Гриша? — с трудом рассуждал радиотехник, пытаясь отвлечь свой организм от засыпания, — т-ты только не спи, Гриш...Юр. Юр, говори со мной, пожалуйста... — но тут тепло, к которому Дорошенко уже успел привыкнуть резко потухло, как тот факел, что лежал сейчас в метре от них. — Спокойной ночи, Юра. Встретимся там.