Heads up for the light Where we never die (Jain - Heads up)
Спустя три недели князь Мышкин еще пребывал в Москве в той же квартире, что нанял с самого своего приезда. В последние дни, несмотря даже на снежную, морозную и приятную во всех отношениях погоду, столь располагающую к празднично-веселому настроению, им овладела грусть. Он вспоминал недавние события. Где Настасья Филипповна, он не знал, хоть и пытался ее разыскать. Каждый раз, оживляя в памяти образ этой женщины, душа его болела. Записка, которую она оставила ему перед своим уходом, была очень коротка, и из нее совершенно ничего конкретного нельзя было вывести, но он так и не смог выбросить этот листок и носил его теперь в кармане. Так много сомнений и двойных мыслей мучило его, а необычней всего было то, что три недели назад он мог назвать себя счастливейшим из людей; теперь же к нему стало возвращаться мрачное настроение, схожее с тем, какое бывает обыкновенно после припадка. Желая, наконец, отвлечься от тяжелых помыслов, он решил разобрать последние письма, которые еще не успел прочесть, и к своему удивлению вдруг заметил, сколько времени уже прошло. Судя по стопке писем, день обещал быть насыщенным, но отметим заранее — ничто не предвещало тех событий, которым суждено было произойти в этот день. Итак, в первых трех конвертах оказались отчеты Салазкина по процедуре наследования. Сообщалось, что дело шло без промедлений, что формально необходимо еще кое-что подтвердить, в реальности же все было решено, тем более, что основная часть средств была уже выплачена князю; оставался лишь вопрос с участком леса, который адвокат советовал сразу продать. Еще имелось множество писем от самых разных просителей. Поскольку дело о его наследстве приобрело некоторую известность, уже с неделю к нему приходило немало людей, нуждающихся в средствах. В основном это были разночинцы, и так ли они нуждались на самом деле, никто не знал, но князь никому из них не отказывал в помощи. Последнее же письмо оказалось от самой княгини Белоконской. Внутри конверта находилось приглашение в ее дом, на вечер, устраиваемый в честь ее возвращения в Москву. Она писала, что про него ей рассказывала генеральша Епанчина еще пару недель назад, благодаря чему она в общих чертах уже знает его историю. Она передавала, что та очень переживает из-за его внезапного отъезда без скольких-нибудь объяснений, так как он, хоть и дальний, но все же родственник. Генеральша интересовалась, все ли с ним хорошо, но так как адреса она его не знает, то и спросила про него у нее, Белоконской. Письмо ее заканчивалось следующим образом: Они [то есть Епанчины] так хорошо о вас отзывались, что теперь, когда вы в нашем городе, мы с вами непременно должны познакомиться. Окажите любезность старухе, приходите на вечер в мое собрание. P.S.: Если вам интересно, как я вас нашла, спросите у господина Салазкина, который помогает вам в вашем деле. В назначенный час князь был у Белоконской. Он никогда не бывал в таких собраниях, поэтому, когда он вошел в гостиную, то сразу был поражен множеству гостей, их великолепными нарядами и общей торжественностью обстановки, и, конечно, удивлялся всему. Среди приглашенных были всё люди высшего света, и для них эти обстоятельства, напротив, представлялись довольно обыденными. В общем, все было так, как бывает всегда в великосветском обществе. После приветственных речей следовал обед, на котором все внимание и комплименты были посвящены хозяйке вечера. После обеда мужчины перешли в соседний кабинет для игры в карты. Здесь атмосфера была более свободная, чем в гостиной, и поскольку женщин здесь не было, то позволяли себе более откровенные высказывания. Все курили трубки, в том числе и князь. Заметим кстати, что с Настасьей Филипповной он забывал даже курить, а теперь эта привычка стала снова к нему возвращаться. В общем, князь больше слушал, чем говорил сам, и произвел на всех довольно приятное впечатление, а уж когда стал выигрывать приличные суммы за игрой в карты, то приобрел несомненное уважение практически всех мужчин этого салона. Спустя время, когда тем для обсуждения уже не осталось, и многие стали скучать, один из гостей, мужчина в летах и по всей видимости не имевший жены, высказал мысль, что не прочь принять в свой дом женщину на содержание, тем более, что на примете уже имелась подходящая кандидатура. Его собеседник, подумав, вдруг обратился к князю со словами: — Лев Николаевич, как вы считаете, стоит ли Артемию Александровичу брать себе известного рода женщину? У вас ведь есть такой опыт, если не ошибаюсь? Князь сначала не понял, о чем у него спрашивают, поэтому не смог ничего ответить, но потом, слушая дальнейший разговор, к нему стало приходить осознание. — Искренне сочувствую вам, — также обратился к князю граф Артемий Александрович Ф., — наслышан по поводу небезызвестной особы. Смею заметить, что такого рода женщины только провоцируют расстройство нервов. А моя знакомая совсем иного характера. — Да уж, князь, вы, наверняка, еще и половину состояния на нее потратили, а та и не оценила, — добавил более молодой собеседник. — Одно слово… — Вы не имеете права так говорить! Вы ее не знаете! — воскликнул Лев Николаевич. — Ну уж нет, увольте. И не собираюсь знать, много чести, — ответил граф. — Да знали мы таких, все они одинаковые, — подытожил молодой человек, и одобрительный смех раздался со всех сторон. Слезы появились в глазах Льва Николаевича. Казалось, он сейчас заплачет. В этот момент вошла княгиня Белоконская. — Что с вами? — спросила она, с беспокойством глядя на него. — Что здесь происходит, господа? У вас какой-то спор, если не ошибаюсь? — Граф Ф. и я лишь хотели его поддержать, ничего более, — стал оправдываться зачинщик конфликта. — Нет, это ничего, я сам виноват. Сначала мне казалось, что я не так вас понял, но теперь мне ясно, что про женщину нельзя говорить так, как говорите вы, и относиться так, как относитесь вы, — горячо заключил князь. — На вас я не в обиде, но все же мне пора, — двинулся он к двери. — Да вы, оказывается, борец за права женщин! Вот в чем дело! — засмеялся его оппонент. — Ну что вы, право, оставайтесь, или по крайней мере выигрыш свой заберите, — заметил добродушно граф. — Благодарю вас, но не стоит. Это всего лишь игра, — ответил князь. — Мне было очень приятно познакомиться с вами, — обратился он к Белоконской, затем поклонился и вышел. — А знаете, что, Лев Николаевич? — остановила его на пороге Белоконская. — Вы очень добрый человек, приходите ко мне утром, скажем, от часа до двух. Я имею много с вами побеседовать. Непременно приходите, — сказала она ему вслед. Впечатления вечера значительно подействовали на князя, и он решил походить по городу, сделав большой круг на пути к своему дому. По дороге одно из зданий привлекло его внимание: слишком уж оно напоминало рогожинский дом, в котором он был при одних обстоятельствах еще в Петербурге. Впрочем, было темно, и ему могло показаться, но и тот дом он тоже видел только в темноте. «А вдруг она там?» — подумал он и решил подойти поближе, чтобы разглядеть здание. Из раздумий его вывел знакомый голос. Оглянувшись, он увидел Лебедева, тот шел прямо к нему и явно был в раздраженном настроении. Он возмущенно повторял одну фразу: «Вот до чего дошел! Собакой вздумал напугать!» — Извольте-с, сиятельнейший князь, вы очень кстати-с, — сказал он наконец. — Лебедев! Откуда вы здесь? — Некогда-с. Длинная история, пока говорить не могу-с. — Что за тайна? — Тайны ровно никакой. Все об этом говорят. А вам письмо, известно от кого-с. — Вы у нее были? — Был. Что там у них творится! Не то слово. Ужастенная обстановочка. Но вы все сами узнаете из письма, да, должно быть, поболее моего, — сказал он, отдавая князю запечатанный конверт. — А как же… — Еще намерены ее спасти, князь? А, впрочем, не отвечайте. Потом, все потом! Прощайте! На улице было темно. Он посмотрел на послание, оставшееся у него в руке и, чтобы быстрее его прочесть, стал под ближайший фонарь. Слова Лебедева очень взволновали его, и он поспешил вскрыть конверт. Послание было по всей видимости написано на скорую руку, местами не совсем связное. Вот часть этого письма: Он следит за мной. Все не верит, что я окончательно от тебя ушла и от него к тебе не вернусь. Зачем, говорит, не едем? Зачем здесь остаемся? Или вот еще: почему с ним не разговариваю? Да о чем же с ним говорить? Ничего не видел, ничего не знает. Но все это неважно. Главное то, что понимает-то он, может, еще больше нас. А хочешь правду? Все правильно он сказал. Потому не еду, что не могу тебя бросить. И знаю, что нельзя нам вместе. Знаешь, мне Лебедев на днях Апокалипсис истолковывал… Может, конец всему скоро… Иногда вспоминаю твои слова, что каждой минуте жизни надо радоваться, но нет больше сил, я отказалась от мира, но не от тебя. Но будешь ли ты счастлив? Теперь вижу из окна — он идет. Увидимся ли еще? Прощай.С вечной благодарностью, Н.Ф.Б.
Письмо его не утешило и не добавило хоть сколько ясности, а даже, напротив, только усилило тревогу. Что она задумала? Она, эта женщина, которая так много страдала, отказывается ото всего. «Какая же несчастная» — думал он. Парфен Рогожин и Настасья Филипповна до сих пор по каким-то причинам оставались в Москве. Правда, уже несколько раз тот предлагал ей вернуться в Петербург, она соглашалась, но каждый раз откладывала время отъезда, и в последний их разговор просила остаться еще ненадолго. Рогожин догадывался об истинной причине такого промедления, и теперь, казалось бы, приблизившись к своей цели как никогда раньше, ощущал зыбкость своего положения. И все-таки в этот день она решилась написать князю. Передать письмо очень кстати взялся Лебедев, прибывший в Москву вместе с Парфеном и другими несколькими его знакомыми, а теперь еще и посвященный в их дела с Настасьей Филипповной, и согласившийся на свой риск ей помогать. Надо сказать, что, к его чести, делал он это не только из свойственного ему любопытства, но действительно из сочувствия и к ней, и к князю. Весь день она переживала о том, как письмо будет воспринято, а к вечеру пожалела, что вообще совершила такой необдуманный шаг. И вот, в шестом часу она вышла из квартиры, ничего не ответив на расспросы Рогожина. Взяв извозчика, она поехала к дому, в котором жил князь Мышкин. Настасья Филипповна не застала его дома (как мы знаем, Лев Николаевич в это время находился на приеме у княгини Белоконской), а поскольку своего извозчика она отпустила, а других поблизости не оказалось, ей ничего не оставалось, как пойти обратно. Но не успела она пройти и сотни шагов, как на встречной дороге показался Рогожин. Он, видимо, следовал за ней все это время. Увидев его, она было растерялась, но тут произошла еще одна, более неожиданная встреча: с другой стороны улицы к ней шел сам князь Мышкин. Рогожин стоял вдалеке и неподвижно следил за тем, как подходит князь к Настасье Филипповне. — Видишь его? — спросила она. — Вижу. Зловещая фигура стала удаляться. — Уходит. Но как ты сам-то? Как давно тебя не видела!***
В ногах у князя она просила прощения за все, и слезы лились из их глаз. Успокаивая ее, он рассказывал, как, будучи в горах, ему казалось, что стоит только перейти за черту, за тот перевал, что у самого горизонта, вот за ним и будет новая, необыкновенная жизнь. — Сейчас у меня такое же чувство, — заключил он. — А что же прошлая жизнь? — спросила Настасья Филипповна. — Это уже не будет иметь значения. Все мы станем другие, хотя при этом и останемся собой, это несомненно так, но и изменимся тоже. И не будет больше страданий, и все люди будут счастливы. Это и будет настоящая жизнь.