Dominika, Jurczuk-Gondek – Spring Equinox
Телефон, лежащий совсем рядом на нагретом солнцем дереве, все молчал. Юнги пялился на него уже бездумно, понимая, что на отправленное им сообщение в ближайшее время Хо вряд ли ответит: на сегодняшнюю дату был назначен суд. Парень вздохнул и отвел глаза в ту сторону, где над морем возвышалось яркое солнце, что сразу его ослепило. Рядом шумели волны, а уже им вторил ветер, который путался невидимыми руками в ветвях деревьев. Молодая листва шелестела суетливо, задевая нежные лепестки только-только распустившихся соцветий сакуры, и воздух наполнялся ее сладкими ароматами. Именно так должна пахнуть весна: солью, солнечным светом и первыми цветами. Именно так она должна звучать: разговорами ветра с волнами, птичьей трелью и голосами близких людей, что собрались рядом. Им, конечно же, расслабляться всем пока рано: в корпорации грядут перемены, да и Чон Субин еще на свободе, ведь у полиции до сих пор нет прямых доказательств, которые помогли бы упечь его за решетку. А пока этого не случится, они будут здесь заперты. Но особняк не представляется Юнги клеткой, служил скорее убежищем. Особняк – место, где он чувствует себя в безопасности, где он окружен заботой и любовью, сам способен их кому-то дарить… это не дает плохим мыслям задержаться надолго в его голове. Но когда нет Хосока, те все равно возвращаются. Напоминает о себе волнение – ведь Чон далеко и может оказаться на мушке, может снова пострадать. Открываются старая рана – Чимин, и новая – Чонгук. И все становится очень сложно. Поэтому он продолжает сидеть на крыльце: смотрит на море, дышит запахом сакуры. Недалеко от особняка в поле зацвели ромашки. Чонгук и Тэхен ушли туда еще час или два назад, и изредка до Мина доносился обрывками знакомый смех. Но их самих было не видно, а значит – не видно было и Юнги, поэтому все в порядке. Не то чтобы он их избегал, но перспектива пересечься не радовала. Не хотелось разбираться с этим. Не хотелось разбираться вообще ни с чем. Парень тянул время, безответственно оставляя все на потом и наивно веря, что там, в будущем, станет легче: легче начать разговор, извиниться, простить… Легче принять, даже если принятие доставит боль, а ведь оно в любом случае это сделает… Но и оставаться навсегда один он не может, прекрасно осознает, что так не получится, даже если рядом всегда будет Джин, Мисо, Хосок… это другое… В его жизни, в его сердце есть и всегда будет место еще для кое-кого. Они же всегда были втроем… Раньше, да и про будущее могли думать лишь так, чтобы быть там всем вместе. Эта дружба – их дружба – не может взять и развалиться навсегда. Без нее себя целым уже не почувствуешь. И потому Юнги жадно вслушивается, как смеется голос, что знаком ему с самых пеленок. Борется с дрожью в руках. Чешет шрам под глазом – недавно возникшая нервная привычка… ну, хоть губы останутся целы. Чимин где-то в доме, его днем редко можно увидеть на улице. Он стал очень тихим, не таким, как раньше. Юнги не понимает, стоит ли переживать – для того, чтобы сделать вывод, необходимо общение, а его нет до сих пор… потому что разговаривать страшно. Тоже руки трясутся, но уже по-другому. Здесь уже больше сам Юнги виноват и его глупое сердце, которое взяло и вот так внезапно полюбило другого. И хоть Мин помнит, как Тэхен сказал ему не так давно, что за любовь не извиняются, вина его жрет. Так, будто сто лет голодала. Просто потому что Чимин страдает, а он – главная причина тому, такая вот простейшая арифметика. Дверь, ведущая с кухни на пляж, открывается, на пороге возникает Сокджин, такой смешной в фартуке и с ободком на голове, придерживающим отросшие пряди темных волос. – На вот тебе: исполни свой родительский долг, хоть будет что-то полезное, – бормочет, открывая дверь шире и вперед себя пропуская Мисо, шустро выбежавшую на улицу и в несколько шагов настигшую Юнги. Малышка, добежав до него и споткнувшись об вытянутые на полу ноги, с заливистым визгом повалилась вперед, заставив Юнги ее подхватить. – У тебя нос лишний, обезьянка? Так и хочешь его где-нибудь оставить вместе с ладошками… – бормочет, смотря на нее, а Мисо унывать и не думает, смеется радостно, хватаясь пальцами за его хмурое лицо и принимаясь убирать морщинки. – Не-а, это так не работает, не хочу веселиться… ауч… ну ладно, ладно, смотри: я улыбаюсь, нравится тебе? А? Юнги ухмыляется, перетягивая девочку на колени и начиная несильно щекотать за бока, пока та извивается, голосить принимаясь так громко и так высоко, что у парня скоро ушные перепонки полопаются. – Час от часу не легче, – кисло вздыхает Сокджин и, зайдя обратно на кухню, хлопает дверью, чтобы не пускать внутрь шум. – Кого-то убивают? Чимин, сонно хлопающий глазами, плетется мимо него к холодильнику. Пак в помятой майке без рукавов и растянутых спортивках, что на худых бедрах с выпирающими косточками еле держатся. Растрепанные волосы стоят дыбом: видимо, только проснулся, глаза-щелочки еле открываются. Сокджин неодобрительно хмыкает. – Ты спал вообще? – получает короткий кивок. – Сколько? – Часа четыре, – хрипит и морщится, – может, три. Джин изгибает бровь и, ничего больше не говоря, щелкает по кнопкам на кофеварке, чтоб та ожила. Чимин, так ничего и не достав из холодильника, закрывает его и подходит к плите, на которой готовится обед, что-то одобрительно мычит себе под нос, приподнимая крышки, и, закончив осмотр, тяжело опускается за барную стойку. Кладет голову на сложенные руки. Джин, оперевшись поясницей о шкафчик кухонного гарнитура, складывает руки на груди и смотрит на тонсэна, который борется со сном. – Вернулся бы ты в кровать. – Не хочу. В последнее время снится какая-то хрень, так что лучше выпью кофе, когда он приготовится, а затем, может, поплаваю… – Чтобы тебя, полусонного, в море унесло рыбам на корм? – вздыхает Сокджин, но чашку с бодрящим напитком перед ним все-таки ставит. И садится напротив, ловя свободную руку в свою. Черные глаза, чей взгляд тут же Джина нашел, коротко вспыхнули. – Расскажешь немного, что у тебя на душе? Вздох выходит тяжелым, не таким, как Чимин ожидал. Не хочет он… не того даже, чтоб ему лезли в душу, а сам в нее залезать. Копаться во всем этом лишний раз никакого удовольствия нет, только сильнее испачкается непонятно в чем и задохнется. Там все такое… уродливое. Оно возвращается ночью во снах, душит рука об руку с памятью, толкая снова и снова в страшное прошлое, где столько чиминовой боли… Только Намджун каким-то немыслимым образом нашел способ в нем выключать это все. Он Чимина как будто бы лечит… всегда рядом тогда, когда нужно, всегда ловит его, уберегая от жестких падений, всегда оказывается за спиной надежно его защищающим. Пак в толк не возьмет, как это работает, но дышать становится легче, как будто бы в носу кислородная трубка, и воздух в ней чистый-чистый… Ким не ждет от него никаких шагов, не напирает и сам. Лишь дает то, что нужно, а затем, убедившись, что все в порядке, отступает в тень, и там находится, пока снова не окажется нужен. Странно. Никогда еще и никто для Чимина такого не делал. Что это за чувства такие, что за эмоции, когда ты готов себя отдавать просто так, ничего не требуя и не ожидая взамен? В нем самом для подобного слишком много корысти. Он пытался с Юнги… и не смог. Все твердил, что ему хватает, что справится, а на деле все оказалось так по-другому… Мисо снова начинает визжать на крыльце, даже закрытая дверь уже не спасает. Ей вторит распаленный весельем Юнги. В сердце колет, перед глазами – широкая улыбка во весь рот, с маленькими зубами и открытыми деснами. Юнги… не изменится. Никогда. Это сделать обязан Чимин. Он знает. Он понимает. Он… старается. Правда. Джин тоже слушает, как те двое сходят с ума, легко улыбается, счастливый, что его семья счастлива. И вздыхает затем, выпуская воздух очень медленно. – Пак Сохуна на днях вытащили из конуры и упекли за решетку, обвинив в организации того, что творилось на складе. Знаешь, почему ему понадобился именно Юнги? – Говорят, Пак хотел помешать планам Субина насчет сотрудничества с "Югом", потому что сам планировал выбить к ним доступ. Нарушил планы Чона, тот бы потерял оказанное доверие, и план бы удался. Сокджин, выслушав предположения следователей, что Чимин без энтузиазма ему сейчас пересказал, горько усмехнулся. Пак хмуро проследил за тем, как изменилось его лицо. – Его сын, Чонсок, был ровесником Чонгука, знаешь ведь? Чимин кивнул и еще сильнее нахмурился. – Что значит "был"? Сокджин пожал плечами. – Все знали, что он всегда не против затянуться. Чон Субин тоже знал. И не так давно зимой приказал мне кое-что для него… приготовить. Чимин переваривает эти его слова секунду… две… – Твою мать… – и снова Джин усмехается горько. – Еще кто-то знает, что ты..? – Только сам Субин. Он отдал приказ напрямую, угрожал безопасностью семьи, я не мог отказать… Не знал, для чего ему наркота, которая в малой дозе сможет убить, да и знать не хотел, просто сделал, отдал ему, получил какие-то деньги и разрешение дальше жить. Вот и все… а затем узнал, что Чонсок передознулся, хоть с этим никогда не грешил – знал, что отец его трахнет. Вот… так, Чимин-а. – Ты… кому-то из наших..? – Нет, пока нет, теперь знаешь только ты, – покачал Джин головой. – Я все думаю, может, сказать Хосоку, чтобы это не всплыло неожиданно где-нибудь… да и Чонгуку бы не помешало, хоть он в курсе, что я работал на его отца, но что именно я у него делал, не знает. Чимин жмурится, пальцами жмет на виски, а затем распахивает широко глаза, берет вновь Сокджина за руку теперь уже сам. – Субин – убийца, запомни. Не ты. Ты просто защищал свою семью… каждый из нас бы так сделал. Я бы сделал, Чонгук-а, Юн-и… мы все поступили бы так, как требовала ситуация. Знаешь, хен, из нас четверых лишь твой младший брат до сих пор не замарал еще свои руки. Надеюсь, не замарает их никогда, а мы трое… должны научиться жить с тем, что уже случилось, чего не вернешь, не изменишь. Да и выпади шанс… я бы все оставил, как есть, и снова собою пожертвовал. Кто-то же должен… – Кто-то должен, – Сокджин кивает, соглашаясь с ним, смотрит на Чимина внимательно. – Значит, я не ошибся: ты тоже что-то натворить успел? Поэтому слоняешься по дому, как призрак? – Когда-нибудь расскажу, – произносит Пак и руку хена сжимает чуть-чуть сильнее, – обещаю. Но пока меня есть, кому поддержать. Ухмылка у Джина становится более хитрой, и он по итогу фыркает. – Ну да, я заметил. Чихать уже скоро начну от переизбытка романтики...*** Dorian Marko – Cornfield Chase
После догонялок по пляжу Мисо наконец успокаивается и забывает про то, как весело доставать дядю, увлекшись на этот раз строительством из песка. Погода теплая, так что Юнги разрешает девочке усесться прямо там, где сухо, чтобы начать строить домики. На деле же – разной высоты кучки, в которые сверху напиханы ракушки и галька. Сам Юнги тоже плюхается на песок, не жалея светлые джинсы, обнимает руками коленки и принимается бездумно разглядывать тонкие браслеты, что нацепил сегодня на запястья. Один из них – плетеный черный с маленьким замочком – тот самый, в комплект к которому идут еще три других, которые на запястьях чужих рук до сих пор надежно закреплены. И такое порой говорит громче любых, даже самых отчаянных, самых страшных и жестоких слов. Правду так легко не заткнешь… Юнги тянется, касается пальцем замочка, заставляя тот покачиваться из стороны в сторону, не замечает, как прямым курсом к нему со стороны ромашкового поля направляются, держась за руки, двое. Пройдя половину пути, они расцепляют руки, и один бредет дальше в одиночестве к дому, а вот второй… – Строишь себе замок, принцесса? Чонгук любит Мисо. Он никогда не отказывался от возможности с ней рядом побыть: много раз выдерживал любые капризы, утирал сопли и слезы, будто тоже ей был родным. Наверное, так оно и есть: родство у них всех здесь – понятие особенное. Чон садится на колени, принимаясь вместе с девочкой возиться в песке, пачкает голые руки по самый локоть. На запястье у него тот же браслет… Чимин с Джином тоже свои носят уже несколько лет, что бы ни было. Будто эти вот дешевые безделушки, что они когда-то купили на фестивале в честь Китайского Нового года – волшебные. Будто навсегда останутся залогом нерушимой связи, зовущейся дружбой. Даже если наступят трудности. Чонгук ловит на себе черный взгляд и тоскливо в ответ улыбается. Не говорит ничего – уже много раз пробовал и рассказать подробнее о тех событиях, и извиниться – но от него убегали, не желая слушать. Потому больше ошибки не совершает, молчит. Молчат они оба, но никуда не расходятся, прикрываются тем, что нужно быть рядом с Мисо. А на запястьях у обоих браслеты висят, мозоля глаза. А потом из ниоткуда вдруг начинается дождь. Капли крупные, теплые, устремляются с неба, на котором солнце светит так же ярко, как и минутами ранее. Дождь сквозь солнечные лучи прекрасен, он в себе отражает радугу и заставляет жадно дышать самой жизнью. Это не шторм – кругом спокойно и легко настолько, что хочется просто так широко улыбаться. И Юнги с Чонгуком правда улыбаются. Друг другу улыбаются. А затем слышат, как в доме отворяется настежь дверь, и на порог выходят остальные, что сидели на кухне до того времени, пока не закапал дождь. Тэхен громко смеется, выбегая под крупные капли и кружась радостно.Chase Holfelder – Firework
Из кухни слышно, как играет музыка на стереосистеме. Тэ оглядывается на друзей, останавливается, немного запыхавшись, и тянет руки к Чимину. – Минн-и, чего ты там встал? Давай потанцуем! Ну давай! И снова кружится… пока его не ловят руки чужие, крепко хватая за талию. – Я веду! – хохочет Чимин и правда в танце ведет, совершая на пару с Тэхеном шаги и красивые повороты. Это так хорошо… ощущения, когда они вместе танцуют, давно позабыты, и вспоминать их так приятно, что больно. От ностальгии хочется плакать, и даже уже щекочет в носу, но шальная радость не позволяет, она толкает вперед, заставляет двигаться в танце, вверх стремиться, когда руки лучшего друга, только на вид слабые, легко подкидывают худое тело, а затем опускаться на землю, и снова… Они в танце такие живые… Взгляды других теплеют, наблюдая, как красиво парят по песку два раненых лебедя. Их тела орошаются бриллиантовой капелью дождя, а смех вверх уносится радугой. И они оживают… друг в друге и в музыке, во всем, что их окружает сейчас. Это будто лекарство, и то – насквозь надеждой. Надеждой, что все непременно будет у них хорошо. – Вот ты и танцуешь снова, Тэхен-и, – улыбается Пак. – Вот увидишь, скоро поправишься и вернешься ко мне, будем вместе, как раньше, ты веришь? – Верю, Чимин-а, – в ответ Тэ такой же широкой улыбкой сияет, наблюдая, как в глубине черных глаз рождается стойкая надежда. – Я справлюсь, потому что наконец-то знаю, что должен сделать. И сделаю все правильно на этот раз. Обязательно. Я больше не хочу умирать – только жить. Со всеми вами. – И я хочу жить, – откликается друг, жмуря с силой веки. – Очень хочу, Тэхен-а. И тоже обещаю стараться. Вот только, в отличие от Тэ, что делать Чимин пока не решил… но знает: ради светлого будущего он попытается.***
Такие дожди всегда быстро заканчиваются, поэтому спустя несколько песен они все уже заходят в дом. На небе тем временем уже ни облачка нет, а Сокджин зовет обедать… или ужинать – это как посмотреть. Во всем особняке распахнуты окна, и после того, как прошел дождь, везде чувствуется дух петрикора. Петрикор – аромат пыли после дождя. Он заставляет встрепенуться что-то внутри. Наверное, так и должна пахнуть жизнь. У Мисо тихий час, и все разбредаются подальше от комнаты, которую девочка делит с Сокджином. Юнги, пользуясь случаем, уходит в библиотеку на втором этаже, которую ранее обнаружил благодаря Тэхену. Теперь не упускает возможности поперебирать клавиши, пока никто не видит. Он давно не практиковался на настоящем инструменте, пальцы как будто живут своей жизнью, ошибаются на самом простом и петляют, как назло. Но Юнги все равно не сдается, старается. Это мысли помогает очистить и разложить по порядку, в каком-то роде даже возвращает к истокам, ведь когда-то давно… – А помнишь, это ведь я когда-то научил тебя играть, – тихий голос хена с трудом удается различить между нестройными нотами, но как только это происходит, игра прерывается. Шаги в тишине получаются громкими. Чимин не улыбается, но что-то в его взгляде такое есть – доброе, что влечет к себе и заставляет расслабить сведенные от волнения плечи. Пак садится рядом на лавочку перед пианино, кладет на клавиши свои короткие, совсем не музыкальные пальцы, но не нажимает – просто касается и чувствует несильный холод. – Я давно не играл, – бормочет словно в оправдание себе Юнги, треплет свои светлые волосы, с трудом заставляя себя на друга смотреть: взгляд черных, как и у него самого, глаз выдержать трудно. И от того слова льются, как бурный поток: – То пианино, которое ты, хен, подарил, я сломал… Мне так стыдно, я… ты простишь? Чимин хмыкает, а затем жмет на клавиши все-таки, из инструмента рождая мелодию, и Юнги с удивлением в той узнает свою, которую написал для Чимина и которую слышал на сцене во время показа. Благодаря Паку она тогда стала живой… и она прекрасна сейчас, принадлежа тому, кому и предназначалась. – Тебя прощать не за что, Юн-и, – отвечает Чимин и смотрит на него, не прекращая играть и у друга вызывая судорожный выдох вперемешку с болью под ребрами. – Это я продолжаю вести себя, как эгоист… но прощения просить у тебя я на этот раз не стану – не могу. – Я снова тебя расстроил, – виновато произносит Юнги, его брови складываются трогательно домиком, и Пак усмехается, смотря в лицо человеку, которого любит. И… все как-то по-другому. Чимин будто бы уже выгорел дотла и больше не может гореть – не чувствует привычной агонии. – Снова… предал. – Ничего ты не сделал плохого, – парень качает головой и хмурится, видя, что младший остается с ним не согласен. – Вот дурачина… Эй! Ничего ты не сделал, я говорю! Это я… это мне пора начать что-то делать, как-то меняться. Потому что так больше не может быть. Ты ведь знаешь: я тебя люблю… Юнги поджимает губы и опускает глаза на свои же коленки: жест машинальный, тут же грузу вины прибавляющий лишнюю тысячу тонн. Чимин, наблюдая за ним, шумно вздыхает. Игра прекращается, а руки хена в ладони заключают лицо, чтобы можно было друг другу смотреть точно глаза в глаза. – В том, что я это чувствую, твоей вины нет, Юн-и, пойми ты уже, – настойчиво просит Чимин. – Никто в этом не виноват, но я знаю, что это неправильно… во мне много чего неправильного, уж поверь, и для того, чтобы жить дальше и не чувствовать тяжести, какую чувствую я постоянно, мне придется себя поменять. – Что ты хочешь сказать этим, хен? – Сам пока не знаю, – пожимает плечами. – Но я над этим постоянно думаю, советуюсь с Тэ и Намджун-хеном, они меня поддерживают… Возможно, нам с тобой придется расстаться еще на какое-то время… – Что? Но ты же сам сказал, что я не виноват… хен, я правда не хочу тебя терять, я ведь тоже тебя люблю, так сильно, просто по-другому..! – В том и дело, Юнги-я, я тоже должен тебя так любить, как ты меня. Юнги, ты мой брат, непутевый младший брат, и я должен вспомнить, как жить и думать о тебе именно в этом ключе, понимаешь? Слишком долго я жил любовью к тебе, я ведь… Юн-и, я ведь себя потерял. Жил ради того, чтобы любить тебя, Тэ, свою маму… а себя ни во что не считал, и когда все стало рушиться, я начал падать. Глубже и глубже, я пытался разбиться, я этого хотел, понимаешь? И, оказавшись один, я понял, что все время, живя своей любовью к другим, я себя ненавидел. Любовь, что давала мне силы жить, начала разрушать меня, и я сам себя пожирал. – Боже, Чимин… – Юнги мотает головой, отстраняясь от ладоней, а потом подается ближе и крепко обнимает друга за плечи, утыкаясь носом в плечо. – Боже мой, я… я… – Все в порядке, – шепот Пака раздается прямо у уха, – правда, все хорошо. Я теперь это понял и могу бороться, хочу бороться. И я справлюсь, веришь в меня? – Конечно я верю, – Юнги в подтверждение кивает несколько раз, лбом собирая ткань чужой майки. – Ты же такой сильный, хен, ты всегда со всем справляешься, всегда все делаешь идеально. Я… правда тебя люблю, очень сильно, Чимин-а… Я хочу, чтобы ты всегда был со мной рядом, но если тебе будет лучше без меня, то хорошо. – Вопреки словам его руки лишь сильнее сжимаются, притягивая их тела друг к другу. – Только обещай, что это не навсегда. – Не навсегда, лишь на какое-то время, – говорит Чимин, а чуть погодя шутливо фыркает ему прямо в макушку. – Ладно, отпускай давай, я пока никуда не собираюсь: неизвестно, сколько нам всем здесь еще куковать в ожидании манны небесной, так что не спеши со мной прощаться. Все в порядке, Юн-и, честное слово. Давай лучше что-нибудь сыграем? – А послушать пустите? На пороге комнаты, неловко руки сложив у живота, стоит Чонгук. Он губы кусает и смотрит на двух своих лучших друзей побитой собакой – хочет к ним, но сомневается, можно ли… – Заходи, – кивает Юнги и, заметив, как дрогнули чонгуковы губы, пряча улыбку, тихо вздыхает, – эта комната – общая, так что… – Здорово, что мы снова в сборе все втроем, – перебивает Чимин и улыбается Чону, пока тот проходит и устраивается рядом в глубоком кресле. Он чувствует между младшими напряжение, но заострять на том внимание не собирается, вместо этого обращает свой взгляд на кое-что поинтересней: – Чонгук-а, а это рядом с тобой случайно не мини-бар? Ну точно же он… а ну давай открывай, щас заценим, что в наше время пьют миллиардеры…***
– Псс, Тэхен… Псс, эй, Тэхен-и… – Да свали, не так надо. Эй, Тэ, поднимай давай свою задницу! Тэхен и правда встает, разбуженный стуком в окно и какими-то странными звуками с улицы. Он слегка не в понятках от того, что после обеда прилег отдохнуть – танцы с Чимином дались тяжелее, чем он себе представлял. А теперь вот еще и кто-то его достает… – Вам чего? Светлые брови озадаченно сходятся на переносице, пока глаза пытаются высмотреть в сумерках покачивающиеся фигуры трех парней, что пытаются в себе задушить глупое хихиканье. Благо окно от пола до самого потолка и может открываться, как дверь. – Здравствуй, Дездемона, – Чонгук, при виде него расплывшись в улыбке, делает шаг в спальню, и тут-то Тэхен, учуяв его дыхание, кое-что понимает… – Он – твоя Джульетта, придурок, – прыскает из темноты Юнги. – Дездемона была в Отелло! – Да и хрен бы с ней. Тэхен сам не может сдержать смешка, впервые наблюдая своего парня пьяным и еле волочащим ноги. А Гук все лезет к нему обниматься и вытягивает уточкой губы, да только поцеловать ему пока удается разве что воздух. – Вы сколько выпить успели? И где? – Пфф, так мы тебе и сказали – тоже захочется, – деловито цокает Чимин, а потом, все еще топчась на улице, берет под руку Юнги, и так они вместе хотя бы стоят, не сильно шатаясь. – Юн-и, считаю миссию выполненной: Ромео доставлен по адресу. Теперь куда? – Шли бы и вы тоже спать, – предлагает Тэхен, все еще уворачиваясь от загребущих рук своего поддатого бойфренда, вознамерившегося, кажется, выказать всю свою любвеобильность, – уже поздно. – А ты нам что ли папочка? Юнги, как считаешь?.. Хотя можешь не отвечать: кто твой папочка, все и так знают – стены в доме достаточно тонкие. – Ты ужасен, – цокает на него Тэхен. – А к тебе данный факт, между прочим, тоже относится, солнышко. – Так, ладно… нам пора баиньки, – Тэ торопливо закрывает окно прямо перед носом двух пьяниц, которые, по-видимому, намеревались продолжить жаркий спор, но Ким правда очень устал. – А ну-ка, Гук-и, помоги мне… С горем пополам они добираются до кровати, что к великому счастью уже расправлена. Чонгук, глухо плюхнувшийся на нее мешком картошки, что-то бессвязно промычал, а затем без особых возражений позволил раздеть себя до трусов. – Эй, не спать! Ползи давай на подушку, – Тэхен не удержался и для большего эффекта шлепнул по голой ляжке, и тело под ним правда заворочалось. – Это надо же было так налакаться… вы зачем напились, бестолочи? – Мы… трое, – пробурчал в свою подушку Чонгук – цель достигла успеха, и он закопался лицом в наволочку, потому звучал неразборчиво. – Видно, что не четверо: Сокджин-хен бы такого вам не позволил. – Вместе, – предпринял очередную попытку, и на этот раз до Тэхена дошло. Они втроем… а ведь и правда, все трое! Значит между ними теперь все хорошо… – Ох, Гук-а… – Тэхен, не сдержав улыбки, выдохнул, ласково погладил парня по волосам, а затем принялся массировать шею, чтобы тот поскорее заснул. Даже раздражения от того, что его разбудили, будто и не было. Напились и напились, как будто сам Тэ этим никогда не грешил, главное – сумели наконец разобраться между собой. Он прилег рядом и накрыл их обоих одним одеялом. Ладонь не переставала водить по чужой теплой коже, как и всегда от нее греясь. Тишина ночи усыпляла. – Я так их люблю, – вдруг пробормотал в темноте Чонгук, и рука Тэхена из-за этого чуть дрогнула. Чон шумно вздохнул, борясь с подступающим сном. – Но знаешь, Тэ-Тэ… тебя я люблю намного сильнее… очень сильно… А затем – снова вокруг них тишина. И ни звука больше, только дыхание: одно спокойное, а другое – шумное и дрожащее по вине гулко стучащего сердца.***
– Я споил их обоих… – глухо произносит Чимин, будто сознается Джину в самых страшных грехах, а затем его голова, до этого запрокинутая к небу, приподнимается, показывая довольную улыбку на лице. – И они, вроде как, помирились. – Метод специфический, – вздыхает Сокджин, который пока не решил, одобряет он подобное или нет. В ответ ему невозмутимо пожимают плечами. – Зато рабочий. Младшие оба тем временем уже спят по разным кроватям – Чимин свое дело хена даже под действием градуса знает хорошо и подходит к нему очень ответственно. А у самого опыт в познании алкоголя уж слишком обширный, чтобы выпитая им доза сильно и надолго проняла, да и после того раза много он выпить не может, так, чисто символически и за компанию. Он сидит на одном из шезлонгов, что расставлены на песке полукругом, в центре которого сооружено кострище. Огонь на сложенных там поленьях разгорается плохо из-за недавнего дождя, но есть – недовольно плюется искрами в черноту. Правду ведь говорят: самое темное время, оно перед рассветом. – Скоро солнце встанет, – замечает Сокджин, и Чимин ухмыляется. Хен тоже устраивается у костра и сутулит свои широкие плечи, упирается в колени локтями, молчит. Устал за весь день, порой устает здесь даже сильнее, чем после своих подработок, потому что вечно за все подряд переживает. Другие это тоже видят, пытаются как-то облегчить его состояние, но проблема в сокджиновой голове – там абсолютно все кувырком. – Ты уже думал о том, что дальше? – спрашивает Чимин, возвращая себе внимание задумавшегося друга. – После того, как наше пребывание здесь окончится, и мы все уедем… – Думал, – кивает Джин, но ничего больше не говорит. – Ты ведь понимаешь, что Хосок его не оставит, не позволит вернуться в прежнюю жизнь… у вас все поменяется. – Я думал об этом, Чимин, – повторяет еще раз и после тяжело вздыхает. – Хосок перед тем, как уехать, со мной об этом говорил и не раз. А я… просто не знаю. – Говорил? И что именно говорил? – Предлагал нам втроем уехать. Из гетто. Начать новую жизнь, более легкую, ни о чем не заботиться, но ведь ты и сам знаешь: я так не могу… Дело даже не в гордости, а просто… ну не может быть все так легко… Я понимаю, для Юнги Хосок значит многое, брат доверяет ему, и слепому видно, как они друг другом дорожат, но все это… Север – не Юг... – Понимаю, – кивает Чимин и не врет. Они оба родились и выросли в одном месте, там, где так просто ничего не бывает. Их природа не позволяет легкомысленно шагнуть навстречу чужой помощи и довериться неважно кому. То, где они находятся сейчас – мера вынужденная, а после… после как раньше уже не будет, и это неизвестностью своей очень Сокджина пугает. – Но мы справимся, хен. Потому что помимо Юнги и Хосока у тебя есть я, Чонгук-и, Тэ, Джун… мы теперь все в одной лодке и вряд ли эта связь сможет куда-то пропасть. Каждый из нас теперь друг на друга оглядывается, опирается… мы оказались связаны чем-то особенным, это может быть не так плохо, как тебе кажется. Ведь мы теперь всегда с тобой рядом. – Спасибо, Чимин-а. – Пока не за что. После, когда упечем за решетку Субина, все вместе сядем и подумаем, придем, как там… к консенсусу. Черт… я, наверное, все-таки пьяный, раз забываю слова… ахах… Чимин откидывается спиной на шезлонг и смотрит на небо, глаза его наполняются тоской – он так давно не считал эти звезды… Космос ощущается здесь, на пляже, тяжелым и даже страшным. Он темно-синий, с серебряной крошкой далеких галактик, такой необъятно-красивый… И вдруг на подъезде к особняку мелькают автомобильные фары, позже слышится звук рабочего двигателя и шорох гравия под колесами – на подъездной дорожке тормозит знакомый лексус. – Вернулись, – констатирует Пак, слегка улыбаясь, когда с пляжа ему удается различить две фигуры, покинувшие салон авто. Одна из них, завидев горящий костер, устремляется к ним, вторая же, не медля, направляется в дом – к кому, гадать не приходится. Намджун выглядит устало, но в целом порядок. Он приседает рядом с Чимином и позволяет себе легко им улыбнуться. – Дело выиграно. Весь совет директоров за решеткой, – этого хватает, чтобы осветить пространство между ними тремя и без солнца, что к ним уже спешит из-под горизонта.*** Jamie Duffy – Solas
Джин, дождавшись возвращения Намджуна с Хосоком, скрывается в доме, надеясь еще урвать несколько часов сна, пока не проснулась Мисо. И так Джун с Чимином остаются одни, деля шезлонг. Костер продолжает возмущенно сыпать мелкими искрами и тихо потрескивать, а рядом едва слышно волны шуршат, набегая на гладкий песок. – Почему от тебя пахнет виски? Ты пил? – и можно было бы возмутиться тем, что Ким сует свой нос не туда, куда нужно, но сказано это с такой осторожностью, так чертовски мягко, что внутри у Чимина ответом на эти слова агрессировать не получается. Он ощущает не упрек, не попытку контроля, а просто заботу. Это странно до ужаса. – Пил, но немного. Так было нужно. Намджун кивает, больше не расспрашивая: видит, что Чимин полностью себя контролирует, и верит, что тот в норме. Это хорошо, значит, поднимать панику не стоит. Честно сказать, Джун очень боялся, что, приехав через несколько дней из Сеула, застанет Пака в худшем состоянии, мало ли что могло случиться… но нет, он в порядке. Сидит рядом, как обычно смотрит на свои любимые звезды, те беззвучно считая. Красивый, уставший и немного грустный. Так хочется узнать, как прошли для него эти несколько дней, скучал ли он – Намджун вот да, очень, от тоски весь извелся, чем немало раздражал Хосока, который не знал, в чем причина такого состояния друга. – Ты спать собираешься? Чимин возвращает свой взгляд с неба на землю, обращая тот на Намджуна, и изгибает бровь. – А ты? – И какое значение здесь имеет мой ответ? – Очень весомое, вообще-то, – парень вдруг усмехается и встает с шезлонга, затем протягивая ему свою руку. Намджун поднимается следом, ничего не понимая. – Кошмары замучали, и я подумал… тогда, в том отеле, когда мы спали в одной кровати… можем сделать это еще раз? – Предлагаешь спать вместе? Чимин раздраженно выдыхает и морщится. Слишком много слов и слишком близко они друг к другу стоят, чтобы ему не было неловко, а сейчас он… смущен. Как девственник какой-то, пытающийся закадрить своего первого парня, ей-богу! – Не хочешь – не надо, – бросает он торопливо и уже хочет свалить с пляжа к чертовой матери, вот только с опозданием понимает, что руки их все еще держат друг друга, а Намджун его не отпускает. Мужчина фыркает, переплетая с ним пальцы, чтобы руку уж точно не выпустить, а затем тянет в дом, как на буксире. Он не решается что-то говорить ему, чтобы еще больше не смутить, а просто как и всегда выполняет просьбу, делает то, в чем Чимин нуждается. И Чимин искренне ценит. В доме они принимают душ каждый у себя, а затем Чимин сам приходит к нему. Жмется на пороге несколько долгих секунд, но все-таки заставляет себя оказаться внутри. Раз, два, три – шаги до кровати, а после шелест простыней и довольный вздох с глубины кокона из одеяла. Намджун, наблюдая за ним, тихо смеется и тоже удобней устраивается. Они лежат молча, чувствуя, как тела у обоих наконец расслабляются. Пахнет освежителем для белья, парфюмом для комнаты с ароматом хлопка и мылом, и это создает приятное чувство уюта, даря безопасность. Надежность – вот что такое Ким Намджун. И сейчас, здесь он для Чимина надежен. Скидывает с его головы кусочек одеяла, чтобы было легче дышать, придвигается ближе, сжимает найденную в складках постельного белья маленькую ладонь, окружает собою со всех сторон, позволяя прижаться к своей груди, потому что так гораздо удобнее… Чимин не пил много, но сейчас кажется, что он сильно пьян. Голова не в порядке, сердце заходится, а в мыслях – хоровод. И изнутри его распирает какая-то глупая радость. Что это… зачем это… знать не хочется – страшно. Хорошо, что есть этой ночью, кому бороться с любым его страхом. И кто победит – обязательно.***
– Гук… черт, – ноги Тэ прошивает очередной судорогой, но свести бедра ему ожидаемо не дают, лишь сжимают пальцы на их внутренней стороне чуть сильнее и снова подаются вперед, заставляя закусывать губы, упираясь затылком в подушку. У Тэхена голова кружится от того, как остро он все чувствует и как много этого всего. Чонгук стонет у него между ног, посылая вибрацию по телу и ей прошивая насквозь. Позвоночник выгибается, лопатки на секунду перестают касаться простыней, а вся кожа – горит. Горит особенно там, где чужой рот – пусть неумело пока, но старательно – скользит вниз по стволу плотным кольцом. Руки, что до этого цеплялись за изголовье кровати, срываются вниз, беспорядочно чертят по телу, задевая в процессе соски, но цели затем все-таки достигают: зарываются в растрепанные черные волосы, сжимая те у корней и вырывая у их обладателя еще один задушенный стон. – Хочу тебя всего, – шепчет Тэхен, словно в бреду, – хочу полностью, Гу. Услышав, Чонгук отстраняется, выпуская член из плена своих розовых, ожидаемо опухших губ. Он часто дышит, алеет щеками и глазами блестит, когда взгляды их наконец-то встречаются. Сердца пропускают удар. А затем губы уже на губах, ладони шарят по нежному телу, срывая и так к чертям сбитое дыхание, они друг к другу жмутся отчаянно близко, обнимая и раскрываясь. А в следующий миг они – уже одно целое, и больше не принадлежат самим себе, растворяясь друг в друге до самого последнего атома. Воздух из груди вырывается при каждом коротком толчке, напрягаются бедра. В комнате жарко и светло от бьющих сквозь призму окна солнечных лучей. Новый день подождет… их из этой кровати сейчас вытащить способен разве что апокалипсис. Рука Чонгука обхватывает за поясницу, чтобы было плотнее. Тэ своим возбуждением теперь постоянно касается его живота, чувствительная головка влажно трется и пачкает кубики пресса, оргазм скручивается пружиной внутри. Он выгибается, подаваясь навстречу толчкам, что с каждым разом делаются сильней, губами мажет по чужой шее, блестящей дорожками пота. Кровать под ними ритмично скрипит, губы при поцелуях издают характерные жадные звуки, и изредка, когда от наслаждения уже невмоготу, с них срываются высокие стоны. Отдаленно они могут слышать похожее за стеной… там находится хозяйская спальня. Это немного отдает извращением, но масла в огонь все равно подливает, заставляя пламя бешено взметнуться вверх. Они оба балансируют на вершине и срываются быстро, не думая, когда прерывают ради вдоха очередной поцелуй и встречаются друг с другом взглядами. Резко вниз… в пропасть. Замирают, пока по телам проносится дрожь, и мышцы взамен ушедшего удовольствия наливаются тяжестью. Дыхание у обоих глубокое, дается тяжело и отражается эхом от стен.DAY6 – I need somebody
Чон ненадолго приникает лбом к чужой обнаженной груди, губы касаются выступающих под кожей ребер… Тэ прикрывает глаза, позволяя себе раствориться в этом моменте, когда страсть отпускает, а внутри лепестки свои распускает хрупкая нежность. Минуту спустя они меняются местами, и теперь Тэхен сверху удобно распластывается на парне, подпирая голову рукой, что согнул в локте. Штиль плещется в разноцветных радужках, и улыбка играет на зацелованных губах, у которых контур поплыл. Чонгук заводит ему за уши пряди белых волос, чтобы затем осторожно щеки коснуться подушечками пальцев. Кожа теплая очень, на ней даже видно румянец. А Тэ все улыбается. По ту сторону стены тоже настает тишина, это замечается обоими, вызвав тихий заговорческий смех. – Мне одновременно и стыдно, и весело, – смущенно бормочет Чонгук, прикрывая глаза. – Ага, как будто спалил за "этим" родителей. – Тэхен фыркает, но быстро успокаивается, раздумывая над чем-то. – Мне вчера звонил отец, и мы кое-что обсудили… Чонгук кивает, побуждая продолжить, но Тэ вдруг стопорится. Поджав ноги под себя и обмотавшись в простыню, он садится на чонгуковы бедра, кладя раскрытые ладони ему на живот, какое-то время молчит. А затем поднимает взгляд на лицо Чона и смотрит серьезно, решительно. – Лечение в одной клинике. Процент, что это поможет справиться с болезнью, очень высокий… Но лечение затянется на несколько месяцев, а сама клиника далеко. – Далеко – это… – Израиль, Гук-а. Тэ поджимает вновь ставшие бледными губы. Тело его, пережив физическую нагрузку, вновь слабеет, как будто сдувается. Как бы он ни боролся, квалифицированное лечение необходимо, не все, к сожалению, можно решить одной любовью. Поэтому Чонгук осторожно двигается под ним, тоже садясь, и в ладони заключает его лицо, большими пальцами проходится по бровям, заставляя на мгновение закрыть глаза. – Тебе нужно ехать, Тэ. Если есть шанс выздороветь, снова жить полноценной жизнью, снова бегать, есть, что захочешь, танцевать – быть снова счастливым – ты должен поехать. – Я знаю, – бормочет Тэхен, слабо кивая, и взгляд свой прячет. – Я уже и так все решил… за мной скоро должна приехать машина. Он затаивает дыхание. – Вот как. – Прости. Я очень сильно боюсь, что могу передумать, и лучше просто "сорву пластырь". Чонгук, пытаясь все еще переварить, осмыслить, что сегодня они с Тэхеном на долгое время расстанутся, чувствует в руках зарождающуюся дрожь. Страшно… ему страшно снова лишиться его, снова потерять возможность видеть, целовать, касаться, дарить свое тепло всеми возможными способами… – Я люблю тебя, Тэ, – шепчет Чонгук, вдруг понимая, что еще ни разу не говорил ему этого, хоть чувствовал в себе очень давно. – Люблю тебя, слышишь? Тэхен беззвучно шевелит губами "да", а потом улыбается. – Знаю… ты мне уже признался. Вчера. Чонгук сначала его не понимает… а потом память цепляет кадры, где он вместе с Чимином и Юнги неоднократно прикладывается к бутылке с баснословно дорогим алкоголем, и все сразу же встает на места. Он смущенно стонет под чужое хихиканье. – Какой ужас… прости. – Это было забавно. – Я не помню, как признавался тебе в любви, это не забавно, это – крах. – Тогда повезло, что я тоже люблю тебя. Тэхен не прекращает смеяться, обхватывая его руками за шею и валя их обоих боком на постель. В таком положении его тоже прижимают к себе и шумно выдыхают в ключицу прежде чем туда же и поцеловать. – Спасибо. Тэхен прячет улыбку, утыкаясь носом в локоны черных волос, которые пахнут так приятно-знакомо… скоро он перестанет чувствовать этот запах, скоро они на долгое время расстанутся. Но теперь он знает, что разлука не спровоцирует его очередного падения, нет… она поможет стать крепче, сильнее, позволит стать прежним. Тэхен не хочет умирать, он хочет жить. Быть рядом с любимыми, танцевать, радоваться тому, как встает солнце, как идет дождь, как ветер качает бутоны ромашек на поле. – Ты мне снился когда-то давно в окружении цветов, – шепчет тихо Чонгук. – И это сбылось. А теперь я хочу видеть сон, где мы встретимся снова. И в этом сне ты, Тэ, будешь здоровым.