Юг/Север

Это случается за год примерно до окончания выпускного класса. Да… летом – это Чимин очень хорошо помнит, слишком хорошо помнит. Долбаное клише. Почему так много подростков влюбляются именно летом? Чем другие времена года не располагают к романтике? Хотя, может, эта любовь такая хрупкая, что от малейшего холодка побеги ее просто-напросто вянут, кто знает. Есть, конечно, и чувства, что рождаются в холоде: они им закаленные выходят, отчаянные, обжигающие, будто несут в себе саму жизнь, все ее сосредоточение, всю, сколько есть, надежду на то, чтобы выкарабкаться. Спасительная любовь. А у Чимина в любви его спасения, увы, нет. У Чимина другая любовь – летняя, теплая, трепетная. Она, будто шарик одуванчика – внутри распускается, щекочет, заставляет мелко трястись и чесаться. Инородная. Никогда бы Чимин не подумал, что одуванчики смогут так его ужасать. На улице днями погода стоит сухая и жаркая, без дождей, а ночью воздух наполняется душным смогом, который ветер приносит со стороны Китая каждое лето напостоянку. Из дома не выйти, если не хочешь надышаться какой-нибудь гадостью, от которой несложно схватить лютый приход. Но Чимин как-то не фанат всего этого. И Юнги – тоже. Поэтому они валяются сейчас в комнате Пака на его старенькой двуспальной кровати, которая тупо занимает всю комнату. Свободного места от нее остается только у входной двери и у шкафа с одеждой, чтобы тот можно было открыть. Вот и все, собственно. Пахнет краской для волос: они снова красили друг другу отросшие корни, как делают стабильно раз в месяц уже хуеву тучу времени. Традиция какая-то получается, но это всегда очень весело – ходить, как два птенца-близнеца со светло-желтыми макушками, потому что никто из них не тонируется. Юнги иногда только может покрасить мелками редкие пряди в зеленый, голубой или фиолетовый. Ему очень идет. Чимин тоже хотел как-то попробовать, даже у Чонгука надыбал сиреневой пастели, но затем передумал, представив, как в студии будет потеть и весь станет розовый. Под низким потолком в чиминовой комнате горят желтым светом фонарики. Они ему всегда напоминают звезды, что так хорошо видно с крыши дома, в котором они с мамой живут. Его персональный маленький кусочек космоса, от которого не кружится голова. Но зато она кружится от химозного запаха осветлителя… и еще кружится от ощущения тонких холодных пальцев в его только что высохших волосах. Это все Юнги... Они смотрят какую-то тупую комедию типа Мальчишника в Вегасе на потрепанном проекторе, что выведен прямо на стену. Проектор приволок как-то Сокджин, сказав, что в универе какой-то препод, с которым он в хороших отношениях, хотел его просто выкинуть, потому что в аудиторию ему закупили новый. А им что? Они от халявы в жизни не откажутся, не там для этого родились и выросли. В общем, проектор прижился, и теперь комната Чимина – их персональный кинотеатр. Сокджина, правда, сегодня нет, у него сессия в самом разгаре, и хен старательно готовится к сдаче, закопавшись по макушку в своих учебниках и конспектах. Чимин иногда наблюдает за ним и морщится, про себя надеясь, что ему таким вот заниматься никогда не придется. У него дорога иначе лежит, он стремится продолжить танцевать, поступить вместе с Тэхеном в академию, исполнив тем самым свою заветную мечту. Это его призвание. А пока – впереди еще целый год старшей школы, целый год с Юнги и Чонгуком под боком, год просмотров всякой чуши по проектору, год беззаботного детства. Год, когда Чимин понимает, что вдруг оступился и теперь куда-то летит… и он в полете своем такой беспомощный… Он все еще чувствует тонкие холодные пальцы в своих жестких волосах – Юнги продолжает гладить его по голове, потому что ею Пак лежит у того на костлявых коленках. Это не очень удобно, но так Чимину спокойней. Он не следит за фильмом и даже не замечает сначала, насколько сильно погряз, отвлекся… и как долго уже так находится, вверх смотря, на Юнги. У него лицо бледное, с узким подбороком и круглыми щеками. Брови скрыты под челкой, которая сосульками высохла и теперь похожа на иголки у ежа. Глаза-бусинки черные, блестят красиво, а по губам то и дело проходится розовый язык, от чего на их шершавой поверхности поблескивает слюна. И Чимин просто задумывается вдруг: «Юнги разве всегда был… таким?» Тогда-то он и чувствует это впервые – легкую щекотку и дискомфорт внутри от того, что, вероятно, семечко пустило там первый свой корешок. И жизнь началась его летней любви… Чимин Юнги и Чонгуку хен, у них с ним разница в три-четыре года. Но если с Чонгуком это иногда заметно – он непосредственный и мечтательный очень, любит громко смеяться и вечно куда-нибудь лезет, чтобы потом об этом непременно пожалеть – то с Юнги все не так. Часто очень Паку кажется, что это он из них двоих тут тонсэн. А Юнги… он хмурым бывает и осторожным и, несомненно, в тысячу раз умнее Чимина. Юнги много знает, все замечает всегда, даже самую мелочь, с ним приятно говорить… беседовать обо всем абсолютно, что есть на свете. Только бы не прекращать разговаривать, только бы слушать этот голос с хриплыми нотками, который иногда повышается вдруг из-за прилива возбуждения и затем смущенно уже затихает. Юнги… важен. Да, он важен Чимину, он у него среди короткого списка тех, кому дан ключ к сердцу на долгое всегда. Маленький тонсэн, который далеко не ребенок по уровню своего интеллекта, но в душе – Чимин знает – хрупкий и робкий. Юнги любит касания, потому что иногда он слишком в себе теряется, а те его успокаивают, в чувства приводят. А еще он сам пишет музыку и даже лирику сочинить способен, как настоящий профи. Об этом, конечно, мало кто знает, но Чимин вот в курсе и по-тихому восхищается младшим. А Мин пишет иногда специально для него, чтобы под музыку эту Чимин затем тренировался и выступал… Вот такая вот у них связь. Прочная, тесная, теплая. И неудивительно даже, наверное, что в тепле этом смогло ужиться и прорасти глупое семечко. А Чимин просто, дурак, его сохранил. По легкомыслию своему, видимо, да… Не вырвал вовремя с корнем, не выкорчевал и не залил все внутри чем-нибудь ядовитым, гарантирующим, что больше такой вот нелепости допущено ни за что не будет. Чимин просто, дурак, влюбился в Юнги. Не смог, идиот, устоять. Он был в курсе, что это неправильно. Не в их консервативной стране и точно не в их районе, который и обычных-то людей недолюбливал, чего уж говорить о всяких там «педиках». Неправильно-неправильно-неправильно! От этого слова, что в голове у Чимина первое время крутилось беспощадным волчком, он задыхался. Был бы чуть слабее или более одиноким, рыдал бы в подушку каждую ночь… Но Чимин не позволил себе рассыпаться. Чимин с детства знал, кто он такой и на что способен как физически, так и морально. Выросший без отца и с любовью к своей маме, которая одна, как могла, его все эти годы старалась поднять и вывести в люди, он знал, что ни за что не сломается, особенно из-за чувств, что сам в себе и породил. И пусть он от чувств этих в полнейшем ужасе, пусть рядом с Юнги у Чимина сердце заходится в аритмическом припадке, пусть от мыслей о том, что скоро школа закончится, теперь на душе не особо легко и тянет тоской, пусть… Он не считал себя мучеником, как поступают некоторые люди, вынужденные терпеть отсутствие взаимности со стороны любимых. Решил то же самое делать, что и делал всегда, что и каждый делает здесь: терпеть и жить дальше. Приспособиться. Внешне все с Чимином по-старому. И жизнь его осталась такой, как раньше: школа, в которой друзья и, непременно, Юнги и Чонгук, встречи с Сокджином редкими вечерами, когда оба оказываются свободны от дел, за пивом или еще чем покрепче, занятия в танцевальной студии с Тэхеном… Все как обычно, все так, как было и до целые годы. И никто не замечает, как внутри у Чимина каждый раз при взгляде на Юнги все пробирало электричеством. Никто не замечает, как в одиноких сумерках в старом школьном спортзале у него на разминке судорогой сводит мышцы от страха за то, что внутри распускается и с каждым месяцем все больше крепнет. Потому что, когда рядом есть кто-то, он этого так остро не ощущает, но когда остается один… этот чертов одуванчик, распустившийся летом, за неделю буквально посеял свои семена, породив одним собой целую армию подобных себе, целое поле у Чимина внутри, и все оно колышется, исходит белыми волнами, скребет изнутри, пуская чиминову кровь, в ней утопая и вновь возрождаясь. А Чимин все живет и захлебывается, терпит, ничего другим не показывает… Рядом, конечно, есть и те, кто все равно видит. И пусть видят не все, но взгляды их при Чимине меняются незаметно, становятся сразу темнее, глубже, вдумчивее, будто пытаются насквозь его проглядеть. Наверное, чтобы увидеть те самые одуванчики, которых уже никак не истребить, только если с самим собой. Тэхен за него волнуется. Видно, что волнуется. Подмечает своим цепким взглядом все его ошибки в танцах, все косяки, все смазанные переходы и связки, что обычно получаются идеально, но в последнее время приобрели излишнюю резкость, которая никак не свойственна плавности и пластичности Чимина. Пак напряжен – вот, что видит Тэхен. Пака что-то сильно гложет, не дает перестать думать. И Тэ волнуется от этого сам, но когда пытается что-то у друга спросить насчет этого, получает лишь безразличное: «все в порядке, Тэхен-и, просто устал», – и взглядом ведет куда-то в сторону от взгляда лучшего друга. Тэхен не верит, но решает не нагнетать и в душу не лезть. Когда Чимин будет готов, расскажет сам. Пак знает, что Сокджин это тоже заметил, не мог не. Он слишком часто рядом и слишком умен, чтобы остаться слепым. А еще он, черт возьми, Юнги старший брат и… Чимину стыдно перед ним, почему-то. Чимин Сокджину очень хотел бы все рассказать и покаяться, потому что тот всегда был старшим и мудрым, всегда все лучше всех знал и старался помочь, понять и согреть. Сокджин – сама забота, только позови его «хе-о-н!», и тот прибежит, потому что за младших чувствует большую ответственность. И любит их очень, правда. Но Чимин продолжает молчать, он не может слов подобрать и дальше живет со своими гребаными одуванчиками. Месяц, все лето, а потом и осень, проживает с горем пополам декабрь… На Новый год они напиваются так, будто живут последний день, на хате у местных, с которыми Чимин давно ведет дружбу. Ребята нормальные, всем весело и хорошо. Вся их компания здесь: Чимин, Чонгук, Джин… и, конечно же, Юнги. Юнги красивый. Он выпросил у Чимина те самые сиреневые мелки и всю свою голову выкрасил ими, а у брата свиснул черную худи и весь теперь из себя мальчик-эмо, не хватает только черной подводки и, может, нескольких сережек. Сережки ему, кстати, Пак и дарит в эту ночь. Тут же они прокалывают ему три дырки в ушах, потому что – а что с этим тянуть? Младший рад подарку, и как только с пирсингом покончено, кидается на Чимина с объятиями, почти валит его на пол, уже залитый чьим-то пивом и засыпанный пеплом от скуренных сигарет. Чимин в этот момент хочет умереть. Очень сильно. Когда Юнги спустя несколько минут великодушно решает над ним сжалиться и отправляется искать Чонгука с целью показать свежие проколы, Пак уже не дышит практически. И внезапно глазами встречается с Джином. Молча уходит на балкон курить, по пути стрельнув у кого-то сигарету. Он обычно не курит – для танцоров это не дело вообще – но сейчас такой случай. Ему, блять, необходимо. Джин дает ему время на пару глубоких затяжек, прежде чем тоже выходит. На нем не застегнутый черный пуховик, а в руках – тоже сигарета, но ни у кого не стрельнутая, своя. Сиги у Джина всегда с собой, хоть курит он очень редко, ему с ними как-то спокойнее. Чимин наблюдает, как хен не спеша подносит фильтр к полным губам, вдыхает дым, а затем тут же выпускает тот тонкой струйкой навстречу зимнему холоду и темноте. – Почему вышел раздетый, Чимин-а? Простудишься. Чимин от чего-то улыбается, слушая его. Ну конечно, чего он еще ожидал от Сокджина, вечно все знающего, видящего и понимающего? Что он попытается с ним поговорить о неправильных чувствах к его младшему братишке, разворочает чиминову грудную клетку, чтобы до правды докопаться? Нет, Джин бы никогда… он прекрасно знает, насколько Чимину даже думать обо всем этом некомфортно, знает, что Чимин боится и просто не вывозит. Пытается оказать такую поддержку, которую бы Пак оказался в состоянии принять. Он быстро докуривает свою сигарету, хрипло в процессе закашлявшись и нос морща, на что Сокджин глухо хмыкает. – Все в порядке, хен, – в конце концов, отвечает он. Глаза у Сокджина в этот момент смотрят пронзительно, давая понять – не о холоде они сейчас говорят, далеко не о нем. – Уверен? – Все будет в порядке, – поправляется, будто сдаваясь. – Выздоровею. – Но, если что, обращайся, ладно? – просит Сокджин, а затем усмехается мягко ему: – я же все-таки будущий врач. Чимин хлопает его по плечу, прежде чем вернуться в квартиру. На душе становится немного полегче. Наверное, это просто мороз ненадолго сковал внутри его сорняки. Юнги с Чонгуком обнаруживаются в гостиной сидящими на диване со стаканами, в которых налито до половины что-то прозрачное, и от стаканов спиртом разит так, что слезятся глаза. – Да вы же потом оба сдохнете, – бормочет Чимин, недовольно обоим отвешивая по подзатыльнику. Отбирает стаканы, один, правда, оставляя себе. – А Сокджин следом меня потом грохнет за то, что позволил вам пить эту дрянь. Подставить меня хотите, малявки? – А сам чего тогда собрался это пить? – возмущается Чонгук, и Пак с него прыскает. Этот ребенок... Ему шестнадцать только недавно исполнилось, и голос неуверенно начинает ломаться, поэтому звучит он скулящим щенком, а вовсе не рычащим цербером, каким хотел, наверняка, показаться. Милый маленький Гук-и… Чимин очень его любит и в такие моменты хочется тонсэна задушить в своих объятиях, которые многие считают ошибочно слабыми, но как бы не так, танцы закаляют человека не хуже железа, которое местные тягают во дворе на импровизированной спортивной площадке, уж поверьте. И потому, когда Чимин обнимает Чонгука, тот сипит и начинает отбиваться от него, прекрасно зная о том, насколько сильными могут быть его руки. Юнги наблюдает за ними, посмеиваясь, обрадованный тем, что это не его сейчас хотят убить из-за внезапного приступа нежности. На самом деле Чимин больше так Юнги не обнимает… и надеется очень, что это младшему не заметно. – Что за строптивый ребенок, – бормочет Чимин, когда, все же, позволяет Гуку отстраниться и получает свой заслуженный пинок в бедро. – Не бесись, а то выпорю тебя на глазах у всех, и хер тебе тогда, а не уважение на районе, даже батек не поможет. Чонгук закатывает на это глаза, пребывая не в особом восторге от того, что Чимин вспомнил об отце, хватает со столика рядом первую попавшуюся банку с пивом и, открыв, жадно пьет. – Не налегай так, а то вырубишься еще до полуночи, и я весь год тебя за это буду стебать, Чонгук-а… отдай! – снова у него отбирают алкоголь, но на этот раз уже Юнги. Чимин улыбается, наблюдая за друзьями, встречается с веселым взглядом Мина и ненадолго на том зависает. Юнги красивый очень, но, кажется, об этом Чимин уже думал сегодня. Не мужественный, не сексуальный, просто красивый. Еще ребенок совсем, но со стальным стержнем, который уже заметен во взгляде, глубоком, как то самое небо, на которое Чимин всегда так любит смотреть, сидя на крыше и ноги свесив за парапет. Юнги для Чимина – это космос, прекрасный, недосягаемый… пугающий. Тем пугающий, что затеряться в нем проще простого, а самого себя потерять – еще проще. Чимин сделал и то, и другое. Январь, февраль, март… весна Паку далась особенно тяжело. Весна запустила обратный отчет до прощания. Он знал, уже несколько лет знал, что, как только школу закончит и поступит в академию, покинет свой родной район. От него это все вокруг ждали, он сам этого ждал, как ребенок в американских фильмах ждет Санту. Тогда почему же так чудовищно больно? Почему с каждым днем, как все выше зелень пробивается сквозь холодную еще почву, как слаще начинает пахнуть воздух из-за распускающейся сакуры, Чимин от боли внутри все сильней… задыхается? Он как-то читал небольшую повесть про людей с ханахаки, когда внутри у безответно влюбленных начинали расти цветы. Бутоны распускались, а человек – умирал. Возможно, внутри Чимина тоже убийца… убийцы, их целое море. Он ценил каждый день тогда, каждый шанс рядом побыть с любимым человеком. Он знал, что скучать будет не просто сильно, а сокрушительно. А Юнги, сам того не зная, подливал масла в огонь, постоянно заговаривал о чиминовом выпуске, ждал его, наверное, сильнее, чем сам Чимин. Был так счастлив… Потом настал выпускной. А вместе с ним – самая большая в жизни Чимина ошибка.

***

Он не танцует сегодня – не то настроение. Сидит у бара на высоком стуле, чувствуя себя мешком картошки, и вяло потягивает какой-то кислотно-розовый коктейль из высокого стакана с тонкой ножкой. Он его заказал только потому, что тот прикольно гармонировал с цветом его сиреневых волос. И с неизменными розовыми очками. Чимин смотрит на танцующих людей перед собой, на то, как красиво те извиваются, на их улыбки. Сука, как будто все здесь так счастливы… но нет, это все – ложь, ему ли не знать. Чимин знает все, Чимин в курсе. Что в клуб люди ходят иногда не с целью повеселиться и даже не с целью потрахаться, а чтобы тупо душу отвести, которая, твари кусок, чертовски сильно болит. Жаль, не сдохнет никак. Чимин промаргивается, стараясь перестать напротив себя представлять картинки из прошлого, где он в этом клубе когда-то отрывался вместе с Тэхеном. Они тогда вдвоем тут были в свой первый и последний раз, где-то месяца три назад или четыре… Чимин пил Космополитен, а Тэхен всю ночь почему-то был трезвым, не взял в рот ни капли. Лишь танцевал, танцевал и все время Чимина за собой утягивал на танцпол, очень ласково улыбался, смеялся, голову высоко запрокинув и взглядом ловя длинные лазерные блики от светомузыки. По его лицу от волос и вниз стекал пот, он задерживался в уголках глаз, но ненадолго – скапливался там и соскальзывал дальше. Чимину даже показалось, что Ким незаметно плачет, но с чего бы ему так делать? У них же все хорошо… вот, сдали сегодня очень важный зачет, к которому хрен знает, сколько готовились… Пак был уже очень пьяный и счастливый, когда Тэ, провожая его до такси, обнял вдруг очень сильно, в шею натужно дыша с каким-то пугающим стоном. Но алкоголь в нем все острое сгладил, позволил особо не париться и губы растянул ему в широкой улыбке. – Я тебя тоже люблю, – рассмеялся, прежде чем сесть в подъехавший автомобиль. – Увидимся, Тэ. И затем он больше Тэхена не видел. Ким Тэхен для Чимина теперь не существует. Вот так. Коктейль в его руках очень приторный и остается на зубах скрипучим осадком, но Чимин все равно продолжает тот посасывать через узкую трубочку. Ловит на себе несколько заинтересованных взглядов – естественно, ведь его губы сейчас, наверняка, выглядят очень впечатляюще – но он сегодня не в том настроении. Нахуй. Внутри что-то скребется… Пак усмехается, воздух резко втягивает через нос и свободной ладонью расчесывает волосы, портя прическу. Нет, не нужно ему всего этого, не сейчас… да и потом – тоже. Разве с него этого дерьма уже не достаточно?! Внезапно музыка режет по чувствительному слуху очень сильно, с садистской настойчивостью, стремится в самый мозг зарядить стопкой портновских иголок. В глазах аж разбегаются белые мушки и все плыть начинает. Может, ему что-то подсыпали тут? Хотя вряд ли, в клуб этот пускают слишком богатых и серьезных дядь и теть, у Чимина самого здесь специальный пропуск, который оформил ему Тэ… Это другое – он понимает – другое, в смысле, то же самое. Он просто, сука, чертовски скучает. По всем. Потому что один. А вокруг него все еще толпа людей, вокруг все красивое, кружится, смеется, улыбается, напивается, старается затянуть и его внутрь себя, хочет, чтобы и Чимину было весело тоже. И он раньше того же хотел, он к этому стремился, но сейчас ему, почему-то, от перспективы такой отвратительно. Он вдруг стакан с недопитым коктейлем громко ставит на стойку, руку от него отдергивая, как от огня. Чимина тянет блевать. От всего тянет блевать. От всего здесь. Спрыгивает вниз на с трудом слушающиеся ноги, и от неудобного приземления очки с его носа спадают, полетев на пол. И разбиваясь к хренам. Розовые стекляшки хрустят под ботинками, когда Чимин идет на выход из клуба. Довольно с него этой хуйни. Лучше он снова навестит свою маму.

***

Их квартира очень маленькая, и на кухне все столы постоянно заставлены разными баночками с приправами, посудой и всяким таким, но Чимину все равно там уютно. Наверное, потому что после зимнего холода рядом с батареей его замерзшая в обтягивающих джинсах жопа, наконец-то, согрелась… а может, потому что мама с ним тоже на этой кухне сидит. Они оба пьют чай из больших пивных кружек, которые Чимин как-то выиграл в карты у Сондыка – своего кореша. Пар дымится белыми мягкими змейками, уплывая вверх к потолку, где посередине горит лампочка без абажура. Мама удивлена, что он так поздно приехал, да еще и второй раз за месяц, чего давно не случалось, но об этом молчит. Говорит о своем, рассказывает немного о том, что происходит у соседей, как дела на районе, но больше, конечно же, как и любая любящая мать, интересуется, как дела у Чимина. Он пытается честно ответить ей, даже улыбается искренне, смеется, жестикулирует и старается изо всех сил не давать односложных ответов. Они слишком редко общаются, и это, если подумать, прямая вина Чимина, потому что на район он лишний раз не суется по ряду причин… хотя кого он, блять, пытается наебать сейчас? Причина одна и зовут ее все еще Мин Юнги. Вот, теперь все по-честному. Он надеется, что выждал достаточно, прежде чем спрашивает: – Не знаешь, как там Чонгук и… и братья Мин? – да, вот так говорить легче, чем произносить имя, на котором сто процентов запнешься, потому что сердце вдруг непременно захочет, чтоб ты его выплюнул. Мама хмурится, когда отвечает: – Шайка Пак Чонсока завтра собирается драться с нашими местными ребятами. Раздолбай, насмотрелся на своего недалекого отца и теперь тявкает из подворотни. В понедельник этот щенок появился тут, поцапался с Чонгуком и Юнги, и теперь завтра в полдень у них что-то намечается. – Район на район? – глухо уточняет Чимин, а у самого внутри что-то медленно обрывается, пока воображение, вмиг оживая, рисует картины завтрашней стычки. Он знает, что на районе ребят сейчас не так много осталось. Школа почти не работает, потому что учеников мало – семьи потихоньку покидают это место, все, кто может, по крайней мере. Тех, кто еще здесь, недостаточно… Банда Чона имеет на Юге свой бесспорный вес, но то касается совершенно других дел, которые больше отдают уголовщиной, чем непонятным разбоем и боями стенка на стенку, до стрелы никому с верхушки дела не будет. И плевать, что на той будет Чонгук. Убить его не рыпнутся, это всем прекрасно известно, а если здорово отметелят – и пусть, будет пацану урок. И срать всем на остальных людей, которые просто защитить хотят свой район от левых выродков. Чон Субин со своей шайкой в это дело ни за что на свете не вмешается, не станет распаляться на такую мелочь, как люди, что ему никакого дохода не приносят. Он, хоть и у них на районе живет, но в совсем другом мире крутится, в который никому из них не попасть, и слава Богу. Только… Чонгук попадет, попадет обязательно, к сожалению, потому что он у отца единственный наследник. Это – то самое, о чем никто: ни Юнги, ни Чимин, ни Сокджин, ни даже сам Чонгук, – старались лишний раз не вспоминать. – Да, все именно так, – брови у женщины остаются сведены, обнажая засевшую внутри нее тревогу, – страшно за наших мальчишек. Я не люблю эту жестокость. Чимин-а… вдруг они кого-то сильно покалечат, вдруг они… Чимин подается к ней, чтобы осторожно обнять хрупкие плечи, которые уже подрагивать начинают под его руками. Мама боится, когда заходит разговор о смерти, потому что, выросшая не в лучшем на свете месте, столько раз ее видела, столько раз с той встречалась, что больше ее игнорировать не в состоянии. И Чимин в такие моменты, как этот, обнимая маму, которую просто до сумасшествия любит всем своим сердцем, в очередной раз напоминает себе о причинах того, почему он делает то, что делает. Почему с малых лет так строит самого себя, почему держит в ежовых рукавицах, почему не спит, не ест, не делает себе ни единой поблажки: все ради мамы. Он – идеальный, он лучший в своем нелегком деле, он добьется всего, о чем мечтает, непременно добьется. И заберет свою маму на Север, чтобы она там жила в безопасности и больше никогда не задумывалась ни о чем, что смогло бы ее напугать или как-то расстроить. – Не волнуйся, пожалуйста, – шепчет он, – тебе же нельзя, помнишь? Все будет в порядке… я помогу им, и все будет хорошо. – Как ты им поможешь, Чимин-а? Тоже собираешься драться?! – и мама вздрагивает, поднимая на него вмиг побледневшее лицо, ее руки неожиданно сильно за него цепляются. – Если только чуть-чуть, – улыбается Чимин, потирая ей спину, – не переживай так, я не буду один. Ему на своей старой кровати спать не очень уютно. Пусть она и больше намного той, что пустует сейчас в общежитии, но зато в ней воспоминаний, что волнуют, не счесть. Он бы снова поднялся на крышу, чтобы позалипать на звезды, но для этого сегодня очень ветрено, а срываться на обледенелый асфальт ему как-то не хочется. По крайней мере, в этот самый момент. Он кутается с головой в одеяло, снаружи оставляя только нос, чтобы не задохнуться, и жмурится так, чтобы до искр из глаз. До сих пор не понимает, где он находится. Слишком непривычно быть дома – там, откуда всеми силами своими рвался и возвращаться куда не особо всегда спешил. Но сейчас все иначе, сейчас Чимину больше не за что зацепиться, и он вынужден просто прибиться туда, где хоть чуточку нужен. Маме он очень сильно нужен. Району – совсем нет, но зато сейчас Пак им может помочь, потому что кое-какой вес он имеет и за его пределами. Он до того, как закончить школу, во многих местах зависнуть успел. Чимин с детства подвижный и яркий, он цеплял очень многих, к себе заставляя тянуться, к тому же, всегда мог за себя постоять благодаря своей ловкости и выносливости. Бил и бьет, кстати, он тоже здорово. Потому друзей у него среди южных ребят очень много до сих пор, и если те Чимину понадобятся, просьба его не пройдет пустым звуком по соседним районам. По крайней мере, Пак очень на это надеется. Он знает, что местные попросить помощи не додумались, предпочитая решать свои дела самостоятельно, но в жопу их, Чимин все равно сделает так, как он сам задумал, потому что ему со стороны видней – самостоятельно район может только на бутылку присесть перед ебучим Чонсоком, тупорылым мальчишкой, у которого молоко на губах не обсохло. Ну нахуй. Усмехнувшись собственным мыслям, он еще глубже зарывается в одеяло, весь сворачивается в клубок, колени прижимая к груди и их обнимая руками. Его немного потрясывает, но это ничего – это привычно. Такое всегда происходит, когда он думает об одном конкретном человеке. Завтра он увидит Юнги. И он его обязательно защитит, а как же иначе? Он же все еще его хен, а значит, должен о младшем заботиться, должен беречь… Честно говоря, он за Юнги переживает очень, знает, что у того в семье сейчас все хуево, и что скатывается он по учебе резко вниз. Что в голове у него творится, Чимин даже представить не может. Хотел бы помочь, но разве кто ему даст, разве Юнги ему позволит? Он же ненавидит Чимина теперь… ненавидит все еще, как оказалось, потому все еще избегает. Как на прошлой неделе, например, когда они столкнулись случайно… Нет, лучше не думать об этом, лучше не вспоминать и себя лишний раз не накручивать. Лучше не чувствовать это, хватит уже. Иначе снова Чимин в этом своем море потонет. Из крови и одуванчиков.

***

Глубоко за полночь. В комнате очень тихо и темно, потому что дорогие шторы справляются со своей задачей на оценку "пять с плюсом", а из искусственного освещения не горит ни одна лампочка. При свете Тэхен спать не любит, даже если глаза очень плотно закрыть и накинуть сверху одеяло, все равно будет думать о том, что в комнате светло. Он себя уязвимым чувствует, засыпая при свете. В желудке у него отвратительная наполненность давит на изможденные внутренние органы уже несколько часов. И он все это время борется с сильной тошнотой, что кислятиной режет чувствительные глотку и даже губы. А еще пить ужасно хочется, но Тэ знает: если сделает хотя бы глоток, то вместе с водой из него выйдет наружу весь гребаный ужин, который до этого в него затолкали по трубке. А это как через Ад пройти, он знает – уже успел пару раз испытать все грани подобного удовольствия за прошедшую неделю. Поэтому лучше полежит и потерпит, снова заснуть попытается. Но сон упорно его игнорирует. Тэхен раздраженно вздыхает, слабо ладонью ударив по покрывалу рядом с собой, и сдается. Той же рукой скользит под подушку, чтобы там отыскать телефон. Экран на том вспыхивает предсказуемо ярко, и Тэ какое-то время щурится, потирая глаза, терпеливо ждет, когда привыкнет. Диалог в катоке так и остался им не закрыт. В самом верху диалога белым цветом выведено: "kooki97_".

White_Swan 03:14: "Ты спишь?"

Он не знает, зачем это делает. Серьезно. Не знает, зачем отвечает каждый гребаный раз в течение всей этой недели, когда ему пишет этот парень… как не знает и того, зачем прямо сейчас первым выказал желание пообщаться. Не факт, конечно, что ему вообще что-то ответят в три утра, но… Kooki_ 03:16: "Ты вообще в курсе, что задал вопрос, на который при всем желании невозможно ответить "да"?)" Короткий выдох заставляет Тэхена немного закашляться, потому что в горле все еще сухо. Он крепче сжимает телефон пальцами, пока трясется от судороги. Мерзость. Kooki_ 03:16: "Что случилось? Не спится?"

White_Swan 03:17: "А тебе?"

Kooki_ 03:19: "Мне – да" "Не хочу отпускать прошедший день, потому что следующий мне не понравится."

White_Swan 03:19: "Почему ты так думаешь?"

Тэхен хмурится, потому что ему не отвечают довольно долгое время, но затем расслабляется от слабой вибрации пришедшего сообщения. Kooki_ 03:25: "Официальная версия гласит, что для моего знака зодиака завтра позиция Юпитера относительно Венеры не слишком удачная." Тэхен прыскает и сам отвлекается ненадолго от диалога на свою же реакцию. Снова он… снова этот парень сумел развести его на эмоции. Ему такое теперь чуждо, после смерти брата и сестры Тэхен чувствовал себя призраком и все, что мог ощущать – боль и ненависть к самому себе за то, что случилось. А теперь он улыбается… иногда даже смеется. И все из-за странного парня, подобравшего в снегу его фотик. А ведь Тэ даже имени его до сих пор не знает… Бред. Полнейший.

White_Swan 03:27: "Хочу услышать неофициальную версию тоже."

Kooki_ 03:27: "А не испугаешься?"

White_Swan 03:29: "Испугаюсь? Да ты, я смотрю, отличный шутник… Давай рассказывай, что там у тебя завтра?"

Kooki_ 03:31: "Вау! Что это такое? Неужели интерес ко мне?)" – Идиот, – бормочет Тэхен в темноту, между тем уже набирая ответ.

White_Swan 03:32: "Тебе показалось."

Kooki_ 03:32: ":(" "Значит, никакой неофициальной версии." Тэхен закатывает глаза, прочитав ответ. – Серьезно? Сколько тебе лет, парень? Пятнадцать? Он часто беседует с ним вслух, когда остается вот так наедине с самим собой. Это не кажется Тэ чем-то странным – в конце-концов, лучше говорить с пустотой, чем позволять той сжирать себя заживо. К тому же, таким образом он перестает чувствовать себя одиноким настолько, насколько в реальности является. Даже забывает слегка, насколько ему хуево. Он кусает себя за палец, неосознанно сдирая заусенец, пока раздумывает о том, что на самом деле хочет получить ответ на свой вопрос. Что там с этим парнем творится? Почему он не спит этой ночью? Ладно Тэхен – с ним-то самим все ясно, но с этим что?

White_Swan 03:36: "Я серьезно... что с тобой?"

Kooki_ 03:39: "Наверное, я просто взволнован по поводу завтрашнего дня... я не знаю. Просто не хочу подвести людей, вот и все. Такой ответ тебя устроит?"

White_Swan 03:41: "А тебя самого такой ответ устраивает?"

Kooki_ 03:45: "Не думаю"

White_Swan 03:46: "Тогда как насчет попытаться еще раз?)"

Kooki_ 03:48: "Только если ты скажешь мне кое-что)"

White_Swan 03:50: "Чего тебе?"

Kooki_ 03:51: "Ответишь, как тебя зовут?" "Это странно, знаешь ли – общаться с человеком столько времени и не знать, как к нему обращаться, и раз тебе не понравилось ни одно прозвище, которое я тебе придумал..."

White_Swan 03:52: "Потому что прозвища идиотские!" "Я тебе не девчонка в юбке с рюшами, ясно? А от твоих прозвищ становится так приторно, что жопа может слипнуться."

Kooki_ 03:53: "Фу, ты грубый сегодня" "Впрочем, как и всегда:)" "Но так как?" Тэхен сдирает уже второй заусенец, пока, нахмурившись, смотрит на экран. Это для него слишком, имя – слишком. Как будто назови он его, и переступит сразу какой-то невидимый барьер, спасающий неизвестно от чего. Но от чего-то ужасного, это вне всяких сомнений. От чего-то, что Тэхена снесет и даже не заметит. Имена сделают их общение чем-то реальным, имена подарят надежду глупую, посеят в сознании Тэхена мечту... а он не имеет больше права мечтать. Даже право на то, чтобы дышать, теперь под огромным вопросом, так что... Он честно заносит палец над клавиатурой с целью набрать короткий, но твердый отказ.

White_Swan 03:55: "Можешь звать меня Тэ"

– Твою мать, – глухо сквозь зубы. – Блять, блять... – И ладонью накрыть плотно глаза, пока дыхание становится заметно тяжелее. Но рука тут же пропадает, стоит только ощутить в другой ладони вибрацию от нового сообщения. Kooki_ 03:57: "Меня зовут Чон Чонгук. Приятно познакомиться, Тэ)" "И раз ты свою часть сделки выполнил, то..." "Это, наверное, прозвучит ужасно, но завтра я должен буду участвовать в местной драке за свой район. Прости, ничего больше я тебе не могу сказать... Но я должен буду драться и поэтому волнуюсь." "Я... наверное, боюсь всех подвести)"

White_Swan 04:00 "Значит, ты не маньяк, а просто местный гопник? Ну, хорошо, у меня хоть на душе отлегло)" "Но, если честно... хочешь совет?"

Kooki_ 04:03 "Да... думаю, да, хочу, интересно, что ты мог бы мне посоветовать)"

White_Swan 04:05 "Ну... будет очень глупо звучать, если я посоветую тебе не волноваться об этом?" "В смысле, серьезно: выкинь все волнующее дерьмо из своей головы" "Пока ты думаешь об этом, ты отвлекаешься. И если ты отвлекаешься, значит, не сосредоточен на том, что действительно важно." "Эм... сумбурно, наверное, звучит..."

Kooki_ 04:06 "Вовсе нет)" "Я отлично понял тебя, спасибо)" "Думаю, ты прав"

White_Swan 04:07 "Просто сосредоточься завтра на том, что делаешь, а не на том, что будет, если не сделаешь. Я обычно всегда именно так и поступаю."

Kooki_ 04:08 "Я постараюсь, правда)" "Мне действительно стало легче благодаря тебе" "Кстати... но почему ты сам не спишь в такое время?"

White_Swan 04:10 "Думаю, вопросов на сегодня достаточно)" "Но по официальной версии мне просто не стоит пить на ночь столько кофе..."

Kooki_ 04:11 "Старательно сделаю вид, что ты не писал мне вчера, как сильно его ненавидишь..."

White_Swan 04:12 "Буду тебе очень благодарен)" "А теперь лучше тебе отложить телефон и попытаться, все же, заснуть, хорошо?"

Kooki_ 04:13 "Только потому что ты меня попросил" "Спокойной ночи, Тэ)"

White_Swan 04:13 "Спокойной ночи"

Тэхен неосознанно проводит по экрану смартфона пальцами, прежде чем его выключить, а затем, как блокирует, возвращает гаджет обратно под подушку и опять становится коконом из одеял. Закрывает веки, чувствуя, как гореть под ними начинают уставшие глаза. И когда сон на удивление быстро, все же, приходит к нему, неразборчиво сухими губами двигает, шепча еле слышно, просто чтобы попробовать: – Чон-гук...

*** Mike Shinoda – Fine

– Волнуешься? Чонгук поднимает голову, встречая внимательный угольный взгляд Юнги. Губы Мина после произнесенного им вопроса плотно сжимаются, становясь едва видными на бледном лице. Юнги похож на снег – бледный, с белыми волосами… он Чону кажется сейчас таким хрупким, что хочется на плечо его закинуть и отнести обратно домой, запереть перед носом дверь и приказать никуда не соваться. Юнги слишком важен Чонгуку, он его лучший друг, и поэтому за него очень боязно. Но вопрос сейчас не о нем звучит. И если вчера Чон еще ответил бы утвердительно, то после диалога с Тэ отвечает уверенно: – Нет. Волнение только все усложнит, я в порядке… а ты? – И я тоже, – отвечает Юнги, плечами пожав. Ведет себя излишне легкомысленно, будто и правда ничего в сегодняшнем дне для него необычного нет, как будто они тут постоянно просыпаются каждое утро с целью начистить кому-то ебало. Чонгук знает, что Мин вряд ли боится идти на стрелу, но чувствует также, что на душе у того не все спокойно. – Паршиво будет, если Джин начнет переживать. Не хочу еще больше доставить проблем… Юнги думает, что стал настоящей проблемой для старшего брата: Чонгук давно это знает. И ему жаль, очень жаль, что друг так считает, потому что никакая он, блять, не проблема! Он – просто человек, просто школьник еще, попавший в ловушку под названием "обстоятельства". И, как бы умен не был, все равно понять это не в состоянии. Глупый… какой же он, все-таки, глупый… – Юнги-я, все хорошо будет, – старается Чонгук, как может, его поддержать, как и всегда это делает. – Держись рядом со мной, окей? Меня навряд ли кто-то серьезно решится отделать, а я не дам никому тебе навредить. – Отвянь, я не гребаный слабак, – отмахивается Мин, зло сощурившись и шмыгая носом. – Пошли уже, а то еще без нас начнут, и это будет очень хуево. – Не начнут они без нас, – бормочет Чон лишь ради того, чтобы возразить, но другу поддается и шагает следом за ним вдоль по узкой тропинке, протоптанной в снегу. Прочь с района. На пустыре уже собрался народ – и свой, и чужой. Человек пятьдесят в общей сложности, не мало, но и не так много, сколько обычно собирают столкновения, устраиваемые отцом. В тех – настоящих, что реально ведутся за территорию, за клиентов, товар, в общем, за деньги – кровь не просто проливается, а хлыщет фонтаном. Это не значит, что сегодня все у них здесь понарошку, просто ставки немного не те и нет правящей касты, элиты, которая бы наблюдала и контролировала процесс. Их стрела возникла по вине глупого мальчишки, хаотично вклинилась в жизненный уклад и попутала карты тех, кто просто здесь, у них на районе, пытается тихо-мирно существовать. Но вызов есть вызов, не принять его здесь просто не могли, эти порядки слишком глубоко в каждом присутствующем, с ними южные люди рождаются, с ними и умрут. Но лучше бы не сегодня и не на этом чертовом пустыре. Чонгук правда надеется, что никто из них не решит играть грязно, и никого не убьют, потому что еще больше крови на своих руках он... – Эй, Чон! – ему громко кричат, вырывая из мрачных мыслей, в которых Чонгук по своей неосторожности снова запутался в не самое удачное время. Это Чонсок, он со своими шестерками – все теми же высерками, которых Чонгук и Юнги встретили в понедельник – стоит в низине, куда не достает холодный зимний ветер. Солнце уже перевалило зенит, и скоро сумерки начнут сгущаться над ними, растя свои тени, но до этого они еще успеют отпиздить друг друга как следует, уж это Чон про себя обещает с глубокой радостью. Сраный Чонсок заплатит за то, что он такой мудак, он, сука, должен! – А твоих, я смотрю, сегодня маловато... что, остальные зассали? – А ты считать, что ли, умеешь? Вот это новость! – рявкает Юнги, опережая Чонгука, и свои рядом с ними начинают ржать над удавшейся шуткой, даже сам Чон пропускает ухмылку. – Ну, я же не такой конченый еблан, как ты, чтобы принуждать своих пиздиться. В нашем районе вызов принимают все, кто могут, а тех, кто не может этого сделать, мы понимаем и травить не собираемся, – честно отвечает Чонгук, гордо вскидывая подбородок. В его темных волосах играет ветер, а густые брови сведены к переносице, делая и без того грозный взгляд еще выразительнее. Он не лидер здесь – еще не заслужил, еще не доказал никому, что достоин, да и не спешит это делать, если по-честному... он просто не может стерпеть неуважения к своему району, к людям, в окружении которых когда-то родился, в окружении которых рос и продолжит свою жизнь, весьма вероятно. Поэтому – хуй он промолчит сейчас перед этим уебком Чонсоком, который возомнил себя не пойми кем и решил тут потявкать на их территории. – Мы тебя отмудохаем и таким количеством, чертила. И к папаше своему ты сегодня вернешься с порванным очком, это я тебе гарантирую. Чонсок выслушивает, и на мгновение во взгляде у него проскальзывает ярость, которую он торопливо прячет за язвительной усмешкой. Он глазами с Чонгука соскальзывает на людей, которые у парня за спиной собрались в ожидании. Чон знает – их меньшинство, где-то пятнадцать на тридцать пять, потому что многие люди просто не в состоянии бросить свои семьи, являясь единственными, кто зарабатывает на жизнь, например, как Сокджин. Если такой человек выйдет из строя, пусть даже ненадолго, то не сможет достать денег... Некоторые слишком молоды или слишком стары. Район Чонсока гораздо больше и населенней, потому и количество людей там, конечно, другое. На самом деле, они в жопе – Чонгук это очень хорошо понимает, но не волнуется. Больше нет, потому что прав был Тэ: лучше он сосредоточится – например, на том сосредоточится, как бы покрасивее разукрасить ебало ублюдка напротив, что стоит и ему все еще ухмыляется. – Тебя я не смогу тронуть... сильно, – тянет Пак показательно расстроенно, все еще ухмыляться, правда, не переставая. И взгляд его, наконец, останавливается – совсем рядом с чоновым плечом, на Юнги, – но вот твою блондинистую сучку сегодня я поимею, как следует, а потом мои парни ее пустят по кругу. И если думаешь, что не смогу, то ошибаешься: вас слишком мало, чтобы оказать достойное сопротивление. Как тебе такое, а, Чонгук-и? – Чонгук держится из последних сил, чтобы зубами не скрипеть, потому что, сука, этот мудак прав, потому что не смогут пятнадцать человек тут выстоять... и он теряется вдруг... он обещал Юнги, что тот будет в безопасности, он обещал все возможное сделать, но что если у него не получится?.. – Чего ты молчишь, Чон? Неужели больше тебе сказать уже нечего? – Да сколько можно стоять тут и пиздеть?! – раздается вдруг откуда-то со стороны высокий голос... очень знакомый. И Чонгук едва не сворачивает себе шею от того, насколько быстро поворачивает голову на посторонний звук. Как и все, смотрит. И впадает в полный ахуй, простите. Потому что там стоит Пак Чимин.

Hollywood undead – Dark Places

Он весь в белом, и только сиреневая макушка на фоне заснеженного пустыря выделяется нелепым резким пятном. Стоит на пригорке, возвышаясь над всеми ними, руки засунув в карманы спортивной куртки, и улыбается ослепительно. Так, как и всегда когда-то улыбался – до такой степени ярко, что глаза у него превращаются в узкие щелочки, и непонятно вообще, способен ли он в это время что-либо видеть. Вокруг начинают шептаться – Чимина тут помнят, район, как-никак, своих знает. Но не могут понять, что он забыл тут, ведь так давно не показывался, да еще вон, каким стал... совсем другой. Для Чонгука тоже другой – такой, что лезвием ржавым с размаху по сердцу и легким, так легко, будто ему ребра кто-то вскрыл предварительно, чтобы непременно добраться до мяса. Очень больно, хоть их стрела еще даже не началась должным образом, и никто еще не успел попиздиться. Все здесь смотрят на Чимина, а Чимин – сверху смотрит на них, разминает лениво шею, голову наклоняя из стороны в сторону. – Ты... что здесь делаешь, Чимин? – вдруг подает голос Юнги, и, взглянув на него, Чонгук понимает, что тот стал еще бледнее прежнего, до такой степени сливаясь со снегом, что не будь он одетым, Чон бы его попросту потерял здесь. Чимин переводит на Мина свой взгляд и улыбаться так широко вдруг перестает, смотрит мягче уже... а за спиной у него тем временем начинают появляться незнакомые Чонгуку люди. – Я пришел постоять за свой район и защитить своих друзей, Юнги-я, – отвечает, а затем по сторонам довольно смотрит: – ... и привел компанию. Никто же здесь не против, правда... Гук-и? И Чонгук вдруг неожиданно даже для самого себя ухмыляется остро, взгляд потяжелевший переводит на сбитого с толку Чонсока и бросает, голос повысив: – Пиздите их!

***

Юнги отшатывается от какого-то чувака, поваленного им в снег, и руками на пару мгновений упирается в свои коленки, чтобы перевести дух и сплюнуть кровь, скопившуюся во рту из порванной губы. Опять, сука, вскрылась едва зажившая с понедельника рана. Симпатично он, наверное, смотрится, со своим кровавым оскалом и безумными черными глазами. Ему драться сейчас становится неожиданно весело. Пусть Юнги и не очень сильный, зато быстрый, ловкий и внимательный, а еще старается не заигрываться сильно, всегда голову держит холодной. Вот только забросит мысли о том, что Чимин рядом, в какой-нибудь темный уголок сознания, и все будет огонь. Но Пак, как назло, мозолит глаза, где-то вокруг него, как спутник, сука, постоянно вертится, метеля всех направо и налево – сам-то он чертовски физически развит, столько лет в танцевальной студии сделали его мышцы просто стальными, хоть это и не всегда заметно, но Юнги в курсе, что под футболкой у хена настоящая, блять, доска для стирки. И бьет он так, что сразу наступает пиздец. И это еще больше Юнги подстегивает в какой-то момент, потому что хочется доказать кому-то, что он ни разу не хуже, что он тоже может за себя постоять и за район. Потому он поднимается, чтобы снова на первого же попавшегося чужака накинуться с низким хриплым рычанием и начать того избивать, получая удары в ответ. У него болят уже стесанные костяшки и ребра, потому что по тем несколько раз от души прилетело, по виску бежит что-то горячее, во рту вяжет, но на это как-то вообще уже похуй. Как и всем вокруг, собственно, потому что важно сейчас совершенно другое: кульминация близко, и именно сейчас решится, кто в этом замесе одержит победу. Их почти поровну теперь, все разозленные, словно черти, уже в крови и ушибах, в порванных куртках, с пронзающими гневом глазами, дерутся друг с другом, сыпля ругательствами, и никто не думает здесь первым сдаться. А выиграет лишь тот, кто в конечном итоге устоит последним на ногах. Юнги не видит Чонгука, но знает, что он где-то в этой куче-мале пиздится с Чонсоком, потому что уж этих двоих, кроме них самих, больше никто не отважится тронуть. Главное, чтобы Пак не оказался сукой и не подговорил своих Чона одного выцепить, от своих отделив. Но он сука, конечно же. – Чонгук!!! – кричит Мин, замечая, как друга оттесняют сразу трое, пока Чонсок обходит их, становясь прямо сзади, чтобы нанести удар в спину. Чон в самый последний момент оборачивается, блокируя удар. Юнги бежит к нему, игнорируя протестующие легкие, и замечает, как лиловое пятно ринулось следом, будто его собственная тень. Его взгляд встречается со взглядом Чимина, когда они уже достигают цели – на секунду, чтобы безмолвно друг другу донести что-то, хоть Мин даже пока не может точно понять, что именно – слишком сложно даже для него – а затем бок о бок начинают метелить тех уебков, кто раньше нападал на одного Чона. Юнги слышит, как Чонсок снова заговаривает с Чонгуком, пытаясь того пробить на эмоции, что-то глумливо тявкает про его отца и смеется, а Чон рычит на это и скалится, на того кидаясь все резче, плевав на осторожность, и Мин начинает волноваться за его состояние. Чонгука на эмоции развести проще простого, если зайти с правильного угла, и сейчас как раз-таки угол Чонсоком выбран был верный. Дыхание спирает у Юнги в глотке, когда он видит, как Чонсок извлекает из кармана штанов раскладной нож и им щелкает, а смеяться не перестает ни на секунду блять. – Гук-а! – кричит Юнги не своим голосом. И все для него вмиг становится неважным, эфемерным, не существующим, все, кроме одного: его друга, который оказался в опасности. И на все кругом плевать, даже на самого себя, когда Юнги на Чонсока бросается, решить еще даже не успевая, как будет действовать – это, блять, совсем неважно сейчас! Но его перехватывают, бесцеремонно дергая за куртку со спины. Слышится звук порванной ткани, но Мина удается на месте удержать, и в следующий момент тот чувствует крепкую хватку поперек живота. – Чонгук! – он упирается, брыкается, рвется из сильных, словно тиски, рук, и ему абсолютно похуй сейчас, кто его держит и с какой целью. – Пусти, сука! Я должен... – Все нормально, Юнги, он там не один, уймись! – голос за спиной знакомый, конечно же... кажется, Мин даже прежде почувствовать смог, кто там. – Я не пущу тебя к этому ебанутому, особенно когда у него нож. Подумай о Джине! Куда ты собрался лезть, а?! – Отъебись! – Слышали уже, ты повторяешься... Чимин разворачивает его на сто восемьдесят градусов, прежде чем отпустить и на шаг отступить. Когда Юнги, весь взъерошенный и с отдышкой после нехилой эмоциональной встряски к нему поворачивается, тот руки заламывает и пожимает плечами, дескать, ничего такого, просто хотел, как лучше. У Юнги комок в горле, но проходит тот быстро, потому что неожиданно совсем рядом с пустырем, на котором они сейчас все находятся, вдруг раздается полицейская сирена. – Блять! Кто ментов вызвал?! Вы ахуели?! – Валим! – Кончайте, пацаны, нас сдали! И все врассыпную тут же бросаются, будто уже это репетировали, потому что каждый здесь научен этому нехитрому и столько же нередкому делу – сваливать от легавых. Юнги смотрит на Чимина растерянно, а тот, будто ловя его состояние, руку протягивает (которая дрожит немного совсем). – Бежим?

Smyang piano – I need you

Юнги не отвечает, но каким-то образом его рука в чиминовой, все же, оказывается, а потом они вместе бегут куда-то по низине, отделяясь от основной массы людей, которая заспешила укрыться в районных дворах. Возможно, за ними было бы удобнее последовать, положившись на удачу: глядишь, и полицейские всех сразу поймать не сумеют – но Чимин решает поступить умнее. Пока их двоих не заметили, они добираются до заброшенной, достроенной только наполовину высотки, вход в которую завален снегом и строительными материалами. Подсадив друг друга, они по-очереди забираются внутрь через окно, которое зияет пригласительно чернотой. Лестница на другом конце здания, и до нее слишком много пустого пространства, где их могут с легкостью засечь, поэтому они забиваются в какой-то угол, как только улавливают с улицы звуки чужих шагов. Юнги не особо грациозно приваливается к стенке, по той сползая на холодный бетонный пол, и старается дыхание унять, чтобы то таким оглушительным быть перестало. Тело ноет чертовски, будто его раздавили катком. А рука, что лишь недавно оказалась свободной от чиминовых пальцев, горит и переставать это делать, видимо, не планирует в скором будущем. А Чимин... он – блять – рядом, очень близко, так близко, что перед этой пропастью в полтора года, где они совсем не общались и были в статусе врагов, Юнги тушуется, как сопливый младенец. Ему херово очень, его по Чимину ломает... ему стыдно, и вина почти что и так сожрала, так еще теперь Пак рядом с ним, живой, настоящий... его лучший друг, с которым он поступил отвратительно. Они близко друг к другу очень, так сильно, что Чимину руки девать некуда, и тот, виновато губу закусив, те кладет Мину на спину, на лопатках расправляя ладони. У них ноги путаются, и Юнги даже слышит, как по-сумасшедшему быстро стучит чужое сердце, будто в ритм стараясь попасть с его собственным. Неужели... неужели и Чимин сейчас тоже эту ситуацию воспринимает болезненно? Может такое быть? Может, конечно же может, как будто он этого не знает... И Юнги, вероятно, очень слаб... очень, потому что даже когда шаги стихают на улице, а вместо них приходят вечерние тени, знаменуя конец короткому зимнему дню, он не позволяет отстраниться ни себе, ни Чимину. Тоже в ответ обнимает его – осторожно, невесомо почти касаясь худой, но крепкой спины, забираясь под теплую куртку, где футболка от пота вся оказывается мокрая. Голову кладет ему на плечо. – Это ничего не значит. Такого. И чувствует, как на его слова Чимин единожды кивает. – Да, Юнги-я... я знаю.