— Зимина разбилась на машине.
Эхом в ушах. Ударом под дых. Гвоздями в сознание. А потом — наглухо запертый кабинет, бутылка виски на одного и заряженный пистолет у виска. Гребаное дежавю. С одной только разницей — если бы еще и ее не стало, он бы тоже исчез. Перестал быть. Однажды и уже навсегда. Если измерять его ненависть в объемах, не хватит и Мирового океана. Ненависть… и еще что-то, раздирающее железными когтями грудную клетку. Облегчение? Жажда? Потребность?— Я тебя ненавижу. — Я знаю.
— Зачем ты пришел? Вопрос года, блять. Если бы он сам это знал. — Ненавижу! Почти что признание в любви. Кулаком в стену с размаха. В миллиметре от ее лица. Даже не вздрогнула. Глаза спокойные и пустые — ледяная пустыня, вычерненная ночной темнотой. — Бей. Если легче станет. Голос охрипше-тихий, прокуренный, сломленный. Ей похуй. На все и сразу — на весь тот пиздец, что творится вокруг них и в них самих. На его ненависть, боль, немое обожание и нездоровое преклонение. И на саму себя тоже. — Ненавижу… — надтреснутым беспомощным выдохом. За секунду до необратимого. Неотвратимого. Смелого, безумного, жуткого. Самого правильного.---
Это гребаная ненормальность, безумие, сумасшествие, думает сквозь хмельную затуманенность Паша, судорожно сжимая ее запястья. Безумие — потому что вперемешку с запоздалым ужасом от содеянного накрывает осознание: ему проще самому сдохнуть, чем допустить, чтобы с ней что-то случилось. Разве можно так желать ей смерти и так за нее бояться? Разве можно так благоговеть и так осквернять? — Ненавижу… — Знаю… Губы соленые. От виски? От крови? От слез? И поцелуи такие тихие. Будто податливые. Утешающие как будто. Он ее чуть не убил — она его утешает. Ебанизм в высшей степени. Она вся — парадоксы. Ненормальная. Сумасшедшая. Его толкающая за грань разумного вслед за собой. Хотя так всегда было. Только вместе. Только за ней. Только с ней. Даже туда, откуда не возвращаются. Плечи тонкие. Острые. Даже смотреть — порезаться. А он не смотрит. Сжимает, выкручивает, терзает губами — красноватые разводы по мраморной коже всполохами. Больно. Пусть. Пусть ей тоже будет больно, хотя бы чуть-чуть, хотя бы физически. — Ненавижу… Лейтмотив сегодняшней ночи. Даже когда губами бережно-жадно по выступам ключиц, даже когда по спине ладонями тихо-тихо, даже когда руками по бедрам сжимающе-зло, даже когда в нее — вбивающе-яростно, исступленно, надрывно, с ненавистью и освобождением одновременно. Даже когда понимание навылет, насквозь, осколками — это больше, чем ненависть.---
Они сидят на остывающей постели, соприкасаясь плечами. Взмыленные, истрепанные, измученные, в край заебавшиеся и заебанные друг другом — во всех смыслах, прямых и переносных. Молчат. Курят. Одна на двоих спальня. Одна на двоих сигарета. Одна на двоих боль. И жизнь — одна на двоих. Вот такая вот нелепая, бредовая, откровенно хуевая, в режиме перманентного пиздеца — но на двоих. — Ненавидишь? — И это тоже. Навсегда обреченные друг на друга.