ID работы: 10146773

У смерти глаза человека

Гет
NC-17
Завершён
10
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
47 страниц, 9 частей
Описание:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора / переводчика
Поделиться:
Награды от читателей:
10 Нравится 0 Отзывы 0 В сборник Скачать

6. Тандем: мать смерти и тишины

Настройки текста
      Снова собиралась гроза. Свинцовое небо пожирало границу между розоватой дымкой садящегося солнца и собой. Даже пахло по-другому. Стоял сначала лёгкий, а потом все набиравший силу, постепенно превращающийся в смрад запах гниения.       Ночь тяжёлая, долговязая, как то существо, что нашло свою смерть в бетонных стенах, наступала на мир. Сколькие не встретят такой ласковый, желанный рассвет после этой ночи — неясно. Но те, что его увидят, — счастливцы. Почему кто-то не боится засыпать в такую ночь? Почему они так легко поверили, что все, что они видят во сне, — ложь? Первобытные люди верили в сверхъестественное, а потом пришла наука, которой, оказывается, можно объяснить все непонятное, что доселе приписывалось духовным силам. Все мы привыкли считать, что мистикой объяснялось все, чего человек не мог понять. Так, может, наоборот? Масса никогда не поймет, о чем говорит наука, но если это говорит она — значит, это правда. Так просто все объяснить! Чем мы лучше первобытных людей? Может быть, те были даже умнее, потому что только глупцы отрицают то, что существует на самом деле…       Ночь, темная, долговязая, и гроза, несуразная, быстро разрастающаяся, наступали на мир. Пара эта неразлучна, как брат с сестрою. Пара эта опасна для человечества — она сметает следы цивилизации, обнажая истину.       Именно эта пара обнаруживает в мире то самое неясное человеку, что зовётся мистикой; то, что неподвластно ни человеку, ни науке — правда.       Ночь, милая ночь, что склонилась над колыбелью человечества, как родная мать; милая ночь, что лелеет людской род; милая ночь, что даёт нам сладостный сон; милая ночь, что под чьим покровом прячется смерть; милая, милая ночь, не вгоняй лезвие ножа в измученное тело…       Так тихо теперь. Не слышно ни шороха. Все будто умерло вокруг. Так тихо теперь. Не слышно ни биения бунтующих сердец, ни страха, шепчущего тебе на ухо. Так тихо… Тихо… Тихо… Тихо. Тихо! Шшш! Вдох. Выдох.       Ты чувствуешь это, Эвер? Что-то неясное запуталось в твоих кудрявых волосах. Оно живёт с тобой уже почти сутки, а ты его не замечаешь? Или все-таки приметила, да только не хочешь принять это? Не хочешь принять, да, я вижу это. Ты — человек. Самый обычный человек, пусть и весьма проницательный, но ты — человек. Человеку это свойственно, потому что лучше принять красивую ложь, чем страшную правду, лучше подумать потом, чем решить проблему сейчас, лучше… А для кого лучше-то? Для самого же человека. Боже, как они слабы! Вместо того чтобы выступить против своего страха, перебороть его, научиться жить с ним, приручить и подчинить себе, став на вершину цепи, людской род только мнит себя там, уничтожая все и везде на своем пути, всё, кроме мешающего, всё, кроме страха. Хомо сапиенс суждено вымереть, и причиной тому будет не голод, не метеорит, не засуха, а страх. Самая простая эмоция погубит короля всего мира! Подумайте, какой абсурд! Страх, вроде бы такой тихий, молчаливый, погубит все. Это ниндзя в нашем сознании. А, как известно, нет ничего хуже тихого убийцы. Нет ничего хуже душной тишины и темноты. Тихо… Тихо. Тихо. Тихо! Шшшшшшшш!!! Ш!       Что ты чувствуешь, Эвер? Ты чувствуешь у своего горла катану страха? Ты боишься смерти, да, Эвер? Сколько бы ты ни разуверяла себя в этом, ты боишься, потому что ты — человек. Да, Эвер, ты боишься той долговязой ночи, что каждый раз коверкает отражение твоих зеркал. Ты боишься, Эвер, быть может, даже не осознавая того. Ты боишься, Эвер, приписывая биение своего сердца возбуждению перед битвой. Ты боишься, Эвер, потому что ты — человек. Ты боишься правды. И тишины.       Милая ночь, ночь, что стала для многих излюбленным пристанищем, что лелеет планету долгие годы; эх, милая ночь, мать всего и вся; о милая ночь, чью загадочную красоту воспевают; о милая ночь, спрячь свой кинжал, молю… Я боюсь тебя… Я боюсь тебя, потому что твой кинжал — правда, твоя мантия — темнота, твоя правая рука — страх, а левая — тишина. О ночь, пощади… Я боюсь тебя… И тишины… Тихо… Тихо. Тихо. Тихо! Тишина! Шшшшшшш!       Эй, удалец Смит, что ты чувствуешь сейчас? Почему люди молятся богу, а не ночи? Почему интерпретируют все как науку, а не ночь? Эй, Смит, что ты делать-то будешь, а, Смит? Ты же человек. А сегодня твой противник явно сильнее тебя. Нет, нет, что вы, это не Уайтхед, он лишь жалкая пешка. Эй, Смит, против страха свинец не поможет! Что ты будешь делать, Смит, ведь ты — человек?! Не принимай всплеск адреналина за то чувство перед битвой, когда бурлит кровь. На одну секунду не будь человеком. Прими это за правду! Прими это за то, что ты боишься. Ты боишься правды, которая кроется в этих стенах, которая надёжно укрыта от людских глаз мантией долговязой ночи. Ты боишься правды, удалец Смит, потому что ты — всего лишь человек…       О милая ночь, ютящая под своим покровом заблудшие души, сколько ещё воинов ты добавишь в свою армию; милая ночь, скрывающая мои слезы от чужих глаз; о, ночь, прошу, не коверкай мой рассудок, я хочу умереть от твоего кинжала с чистой головой… Или для меня это слишком, потому что я — человек? Тишина. Вдох. Выдох. Тихо! Тихо!!! Шшшшшшшшшш! Успокой свое сердце! Умерь свой пыл и оседлай гордыню, человек! Тихо! Тихо.       А ты что сейчас чувствуешь, а, Джо. Ах да, Джо, по мнению экспертов, не чувствует, а думает. Ну так ответь мне, что в твоей голове сейчас, молчаливый мудрец? У тебя одного есть нечто похожее на преимущество, но и оно блекнет, теряется в ночи из-за принадлежности твоей к человеческой расе. Джо, Джо, так жаль. Мне жаль, что ты человек… Ведь хоть ты и хладнокровен, ты боишься. Но не переживай, это нормально, даже если ты того не осознаешь… Ты же человек…       Так тихо теперь. Они отошли на минуту, скрылись из глаз. Не волнуйся, они все ещё тебя видят. Это твари, тьмой порождённые; твари, порождённые тьмой и пожирающие наш страх. А кто-то их не видит… Точнее, не хочет видеть… Безумцы… Вы упускаете творение ночи. Так тихо теперь. Страшно. Тебе нет? Почему? Тихо же. Значит, страшно. Так тихо теперь. Тихо. Шшшшш… Ш!       А ты-то сейчас что чувствуешь, паук-Уайтхед? Каково это быть оружием в руках смерти, в руках ночи. Ты — Уайтхед. Кто ты такой? Возгордишься ли ты от этой роли или даже не понимаешь ее, ответь. Что есть твое оружие? Верно, у тебя его нет. Ты так уверен в себе. Мне это нравится. Но ты же боишься, ибо ты — че-ло-век. Так это не ты тогда был? Нет, тебя там быть не могло, потому что там было темно и тихо, а ты — человек.       Каково это плести такую опасную паутину, Майкл-Ричард? Или ты думаешь, что играешь по-своему? Если да, то ты глупец, как и все… А жаль, ведь ты неплохо справляешься. Но надо бояться. Темно. А ты — человек.       Тихо. Слишком тихо теперь. Не скрипнет ни единая дверца, не слишно даже биения собственного сердца — ничего не слышно, кроме тишины. Слишком темно теперь. Ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Слишком неизвестность впереди. Сегодня все с л и ш к о м. Слишком тихо! Ещё тише! Тише! Шшшшшшшш! Т и х о. Тишина…       Почувствуй на себе чей-то взгляд или тяжесть руки. Прими наконец это не за собственное воображение, а за правду, которой ты боишься. Не так страшно все, если бы оно не обнажали истину. Не правда ли, сегодня прекрасная ночь? Что? Тебе страшно? Но ночь-то прекрасная, согласись. Такая тишина вокруг. Слишком тихо. Слишком темно. Слишком прекрасно. На небе ни облачка, а звёзд нет. Им тоже страшно? Или же их всего лишь придумал человек?       Страшна эта пара: ночь долговязая и гроза всеобъемлющая, не правда ли, Хеннинг? Ты так спокоен. Я бы сказала, что для человека даже слишком. Но сегодня все слишком. Не правда ли, мил этот тандем? Почему ты не молишься ему, Хеннинг? Ты думаешь, что знаешь достаточно, чтобы не преклонить колени перед стихией мрака? И все же, ты чувствуешь оружие, приставленное к твоему горлу? Что-то неясное запуталось в твоих волосах, сползающих вниз. Ты человек, Хеннинг, не забывай этого. Однако, признаться, я восхищаюсь тобой, человек с лицом манекена. Надеюсь, безличие и безразличие белого безжизненного тела не вросло в тебя больше, чем ты думаешь сам. Потому что даже белое принадлежит тьме, Хеннинг. Ты это чувствуешь, ты не так глуп. Ты чувствуешь опасность ночи… Я скажу тебе, почему. Тебя уже пожирает эта тьма. Ты, в отличие от многих, принял ее, хоть и сопротивляешься. Похвально, Хеннинг, похвально. Хоть кто-то учится жить в реальности. А остальные ещё не считают тебя сумасшедшим? Бедный, бедный Хеннинг… Тебе никто не поможет, потому что все ослеплены темнотой. Бедный, бедный Хеннинг, тебя никто даже не услышит, потому что теперь стало с л и ш к о м тихо. Шшшш…       О ночь, благословенная ночь, святыня страха людского, пощади рабов своих, оставь их ещё раз… Ради тех, кто в тебя все ещё верит, ночь… Не лишай людей света, который они так рьяно боготворят. Не оставляй их во власти темноты и тишины. Это погубит их… Вдох. Выдох.       Вроде бы все так обычно. Вдох, затем выдох. Никогда ведь никто не считал, сколько мы делаем таких обычных вещей за всю жизнь. Никто не считал, сколько раз тот или иной в среднем касался горла бутылки, отравлял себя сигаретным дымом, вгонял в измученные вены иглу, потому что в отличие от других она его не винила. Никто не будет считать, потому что это обычно. Слишком обычно. Оказывается, всегда всё было слишком. Никто и не будет считать. Потому что все делали это и будут делать, пока не умрут. Вдох. Выдох. Шшшшшшшш.

      К зданию ещё до темноты подъехала машина. Тогда ещё Эвер это насторожило, однако вроде как это была посылка. По крайней мере, так объяснили. Никому не было дело до маленькой машины, которая отъехала через пару минут. Никому не было до нее дела, кроме Уайтхеда. В это время он с беспокойством наблюдал затем, как в нее быстро сел человек в штатском. В руках у него был небольшой кожаный чемоданчик. Теперь можно было начинать.       Сердце Эвер было почему-то непомерно покойно в этот момент. Волнение внезапно сменилось волной спокойствия, умиротворения и осознания, что уже поздно что-либо менять. Несмотря на хорошую подготовку, у всех у всех членов команды было ощущение, что что-то пойдет не так.       Стемнело уже давно. В котельной стояли двое, чтобы отключить питание. Оставалось немного. Лишь нужно совпасть с грозой, чтобы неразбериха продолжалась как можно дольше. Такая тяжёлая неповоротливая туча… Дышать снова тяжело, воздух спертый, жарко, потому что все ещё парит.       За ошибки надо платить. Иногда эта плата слишком высока, но необходима. Уайтхед стоял у окна в своем кабинете, с беспокойством наблюдая за рокочущей тучей. Он предполагал, что задумала полиция, и ему это было несказанно на руку. Стоит лишь закрыть западню, и никто оттуда не выберется. Он знал, что вряд ли увидит рассвет. На этот случай в сейфе лежало его избавление. Нет, его не должны найти. Нельзя, чтобы раскрыли планы ночи. О, Уайдхед понимал, в какое мутное дело он ввязался. Но это не должны были обнаружить. Слишком опасно… Слишком. Жертвой этой ошибки станет точка на карте. А вот жертвой этого станут люди…       Нужно лишь было совпасть с речью грозы, и начало было бы положено. Начали расходиться по точкам. Из всей группы шестеро должны были патрулировать здание, а пять человек: Смит, Джо, Эвер и ещё 2 опера — идти вниз. По правде говоря, вниз должны были идти шестеро. Вот только, как обычно, о судьбе Финнеаса Картера никто, кроме Смита не ведал. Однако этот агент был им несказанно нужен там. Как бы то ни было, здание он знал лучше всех них вместе взятых. А может, он давно проведал и про тайный этаж… Но оставалось только ждать.       Все были облачены в чёрное. Может, это и были похороны… Оставалось только узнать чьи. Нельзя было сюда ехать. Не их это уровень. И это понимала вся группа. Все были облачены в чёрное. Это и были похороны. Лишь несколько людей в халатах сновали туда-сюда, очевидно даже не понимая, что им уготовано. Они не были посвящены ни в планы Уайтхеда, ни в планы ночи. Им оставалось только быть на похоронах.       За ошибки надо платить, и Уайтхед уже сделал приготовления. За ошибки надо платить, потому что люди не верят в правду. За ошибки надо платить, особенно если провинился перед ночью. За ошибки людям надо платить, потому что, как ни прискорбно, они и есть ошибка.

Вспышка. Тихо… Было тихо. Теперь совсем темно…       Люди сработали прекрасно. Теперь все выглядело так, будто снова стихия стёрла следы цивилизации с корпорации NTC. Никого не заботило, подозрительно ли это две ночи подряд. Никого это не заботило, потому что сегодня так и должно было быть. Гонка началась.       Страшно, небось. Странно только, что такой первобытный способ охоты выбрал паук. Хотя кого он привлечет? На это и была сделана ставка. А если и привлечет, никто не найдет никаких доказательств.       Вся компания, что должна была спуститься в преисподнюю, сидела там же, где с утра. Смит был сосредоточен, всю его веселость как рукой сняло — так бывало всегда перед началом операций. Джо внешне ничем не отличался от себя прежнего. Эвер то и дело нащупывала у себя в кармане оружие, которое с трудом выторговала у Смита, потому что «штатским не положено». Впервые ее волосы были собраны в тугой пучок на затылке, из которого то там, то тут высовывались непослушные кудряшки. Вспышка. Снова тихо.       Пятеро молча встали. Это было похоже больше на процессию без гроба, чем на начало операции. Каждый, не проронив ни слова, осмотрел другого, кивнул. Трое вышли. Было решено идти врассыпную, чтобы меньше смущать рабочих. Последние снова смекнули, что нет тока, поэтому лениво переходили из одной лаборатории в другую, подсвечивая себе дорогу кто фонариком, кто телефоном, а кто и вовсе шатаясь впотьмах в поисках таблички «выход». Эвер с Джо и ещё одним малознакомым и, признаться, малоприятным ей опером, как только вышли, тоже разделились. Последний ушел в обход, а те двое тем же путем, что прошлой ночью спускалась Харви. Было условлено встретиться внизу, около столовой. Через несколько минут должен был выйти и Смит. Он жалел, правда, лишь об одном: что слишком много людей, кроме него, идет вниз.       Уже за полночь. С той молнией начался и ливень. Не так тихо теперь. Но лучше ли от назойливого и беспокойного отстукивания капель по железу, земле, веткам и листьям? Не так, но все же тихо. Слишком тихо для такого дождя. Мир за окном поблек. Или, быть может, все дело в моих глазах?       Эвер начало казаться, что они поспешили. Идти с Джо было спокойнее, чем одной. На пути никто не встретился. На первом этаже все было спокойно. Только их фонарики спокойно бегали по стенам и полу в поисках чего-то интересного. Фонарь находился на своем законном месте, как мотыльков привлекая заблудившихся своим немигающим светом.       Харви в этот момент была бледна. Она знала, что в ту ночь ничего ей не привиделось, и это ужасало её ещё больше. Чтобы не привлекать внимание, они зашли в столовую. Там будто бы ничего не изменилось: казалось, все лежало на тех же местах, что и тогда, кроме маленького складного ножика, что так и остался в комнате Эвер.       Наконец подошёл их компаньон, сухо кивнул Джо, как бы отмечая, что все в порядке. Вскоре в свете коридорного фонарика стали видны приземистая фигура Смита и его напарника. Молния осветила их лица. они были полны решимости.       Ночь, тебе не жалко этих храбрецов? Твое молчание их погубит. О ночь, ты так беспощадна в своей красоте… Не позволяй иссякнуть дождю, не позволяй своей могильной тишине вновь окутать мир, о ночь…       Пятеро петляли, продвигаясь к заветной двери. Все делалось быстро и бесшумно, перебежками, как положено. Впереди шел Смит, держа в руке пистолет. Хотя вряд ли бы на пути им кто-нибудь встретился. Уайтхед предусмотрел все так, чтобы им никто не мешал: и почему это никого не насторожило? Но как бы то ни было, уже поздно, слишком поздно отступать, когда до секретной двери, ведущей прямо в ад, всего несколько шагов. Эвер уже не надеялась, что им повезет, как ей повезло тогда. Это бы их остановило ненадолго, быть может, закрытая дверь была бы каким-то знаком к отступлению. Но дверь, как и в прошлый раз, захлопнута не была.       Они выключили фонарики. Никто не должен их заметить. Дверь открылась, тихонько скрипнула, и все пятеро проскользнули внутрь. Кромешную темноту вновь разрезала только слабо тлеющая табличка «выход». Один из двоих пришедших прикрыл дверь и слился с выемкой в стене, оставшись на карауле. Остальные четверо пошли вперёд. Было тихо, ничьих шагов не было слышно, не было видно ничьего шныряющего фонарика. Джо открыл первую дверь, туда сразу же залетел Смит, выставив вперёд оружие — никого. В этой и ещё в паре следующих комнаток стояла только малопонятная операм аппаратура, которую всеобщим кивком было решено оставить Уиллу. Четвертая по счету дверь, как оказалось, скрывала за собой богатства куда интереснее предыдущих. Вломились туда, собственно, не меняя манеры, и остановились, пройдя лишь пару шагов.       Кто стоял в оцепенении, кто вытащил фонарики и стал обшаривать светом весь этот кавардак. На полу лежали разбитые вдребезги или наполовину пробирки и несколько колб с вытекшей оттуда мутноватой жидкостью. Создавалось ощущение не то специальной инсталляции, не то непреднамеренного движения того, кто отсюда в спешке уходил. Почему-то в этот момент в голову Эвер ничего не пришло. А должно было? Внезапно дверь за ними захлопнулась с слишком громким для такой тишины хлопком. Шума дождя тут не было слышно, он перестал быть различаем уже давно. Все разом вздрогнули, за секунду выключили фонарики и откинулись к стенам. Джо достал оружие. Он же открыл дверь, и, спина к спине, они высунулись со Смитом наружу.       Вообще, эта пара служивых сформировалась ещё лет двадцать назад, когда оба только-только устраивались на работу. Уже тогда между флегматичным Джо и сангвиником-Смитом сформировалось то самое, что мы сейчас называем дружбой навек. А вообще-то, по ним так сразу и не скажешь. Жаль будет, если такая дружба погибнет почём зря…       Снаружи никого не было. Только тот опер, Эвер даже помнила его кличку, Севен, выглянул из своего укрытия и, признав командира, так же спокойно слился со стеной, будто его ничего не удивило. Смит беззвучно чертыхнулся. — Дальше, — шепнул он оставшимся, поняв, что это был всего лишь сквозняк.       Теперь оружие достали все. Было ясно, что этот хлопок мог кого-то растревожить. Так же перебежками они продвигались по коридорчику, попутно проверяя каждую комнатку и закоулок. Ничего. Некоторые помещения вообще были пусты и девственны. Такими темпами они добрались до той залы, где была Эвер в прошлую ночь. Харви жестами показала им, что дальше дороги не знает. Свет лампы все ещё дребезжал, но ослабевал с каждой секундой. В конце коридорчика все ещё виднелась дверь, через которую они вошли.       Что-то заскрипело, как будто кто-то прокашливался или переклинило динамик. Шипение столь сильно резало слух после могильного затишья, что всем хотелось заткнуть уши. В этот же момент из своего убежища выскочил Севен. Он, выставив вперёд пистолет, дёрнул ручку двери. Ещё раз. Затем опустил руки и будто бы поник на секунду. Из его жестов все смогли понять, что они в ловушке. Дверь была заперта. Не теряя ни секунды, все четверо прижались к стене, неподалеку от коробок, где вчера сидела Эвер. Эйден, оставшийся с нами, потянулся было за рацией, но в ответ услышал только назойливое шипение. Наконец динамики, появившиеся из ниоткуда, прокашлялись, и последовало одно лишь слово: — Прощайте.       Снова воцарилась тишина. Секунда. Две. Три.       Такое, ночь, ты приготовила им испытание? О милая ночь, колыбель людских эмоций и надежд; милая, милая ночь, что укрывает от чужих глаз все тайное; милая ночь, так ты решила наказать людей за ошибку? Четыре. Пять. Шесть. Вдох. Выдох. Тихо. Слишком тихо теперь. Это никогда не предвещало ничего хорошего.       Сдавленные, глухие стоны, прерываемые кашлем, и топот послышались со стороны коридора, откуда они пришли. Севен, не успев выбежать, споткнулся, повалился на колени, судорожно вдыхая воздух, которого ему так не хватало. Но он не мог сделать ни вдоха, потому что кашель был слишком силен. Эвер и Смит подбежали к нему и стали оттаскивать к стене. Та же неугомонная лампочка блекло осветила пятна на коже Севена. Эвер замерла. — Смит…       Джонатан сначала удивлённо взглянул на нее, а потом увидел, что в конце того коридорчика остался лежать брошенный Севеном горящий фонарик. Его свет тускло пробивался сквозь плотную завесу дыма, неестественно простирающегося сверху донизу, но больше тяготел к полу. Языки газа, словно пламя, ощупывали пространство, а потом делали шаг, постепенно распространяясь все дальше и дальше вглубь клетки.       Севен почти пришел в себя после кашля и даже смог встать. Было ясно, что нужно либо изолировать эту дымку, либо бежать туда, где ее нет, потому что долгое пребывание в этом концентрате наверняка будет столь пагубно, что приведет к смерти.       Но здесь ведь должны быть ещё заключённые. Уайтхед хотел взять на свою совесть смерть всех, кто может послужить уликой? Да…       Все пятеро проскользнули вдоль стены к тому месту, откуда вчера вышло существо, порождённое не только тьмой, сколько издевательствами Уайтхеда. Коридор был темный, но где-то за углом теплится свет.       Откуда-то из глубины всех этих катакомб послышался не то сдавленный крик, не то глухой стук в закрытую дверь, они пошли туда. Коридорчик немного петлял. Скрывать фонари не было уже никакого смысла: если случилось так, все знали, что они здесь. Им оставалось только искать другой выход…       В комнатках, куда они заглядывали, никого не было. Было только одно помещение, где было штук двадцать небольших экранов. Никто так и не понял, что это и зачем, поэтому продолжили свой путь. Ни рация, ни телефоны не подавали признаков жизни. Даже средства медицинской защиты, казалось, были вынесены из этого места. Они нашли один-единственный забытый кем-то противогаз, который ни один из них не решался надеть, потому что это бы значило смерть для остальных.       Метров через десять по коридору, справа от них, были огромные двери, чем-то напоминающие вход в операционную. Матовое стекло скрывало от любопытных взоров содержимое этого помещения. Кородор уходил ещё дальше, разветвляясь все более и более, по-видимому, уходя ещё и вниз лестницами, переходя в старые заброшенные пути. Из нескольких таких ходов, более похожих на люк, ведущий в подвал, несло сыростью и плесенью.       Все пятеро продолжали идти по главной ветке коридора, уже надеясь, что она не приведет к выходу, а хотя бы просто закончится. Их молитвы были устышаны. Дальше пути не было. Холодный серый язычок газа вышел из-за угла, лениво ощупал поверхность пола и потянул за собой всю массу. Сквозняк, и завеса резким движением захватила большой кусок, хоть и частично уходя в вентиляцию. Только тут все заметили, что в вентиляцию она не уходила, а газ оттуда только прибывал. Выхода не было. Они оказались меж двух газовых ловушек. Выхода не было. Но было слишком тихо.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.