Раскалённый металл

Ему страшно и холодно. Ветер путается в куцых ветвях деревьев, заставляя их надрывно скрипеть, закручивается вокруг непроглядными снежными вихрями. Ноги утопают в хрупком белоснежном покрывале, что затягивает подобно зыбучим пескам — мальчик никогда не видел их, но слышал много историй от отца — снег засыпается в обувь, превращая ступни в неповоротливые кусочки льда. Идти без отца изначально было ошибкой. Аякс чувствует, как при очередном шаге нога проваливается ниже — видимо, под снегом оказалась чья-то нора или просто яма — он спотыкается и, неуклюже размахивая руками, падает лицом в колючий снег. Тело мгновенно уходит глубже, мальчик старается выровняться, барахтаясь в белоснежном болоте, словно в вязкой тине, и пытаясь нащупать опору. Лицо и неприкрытую сползшим шарфом часть шеи щиплет искристый холод, заползая под одежду крючковатыми тонкими лианами. Пальцы в плотной перчатке, промокшей почти насквозь, проскальзывают по льду, намёрзшему под слоем снега, и наконец цепляются за выступающий толстый корень. Аякс тянется вперёд, налегая на руки и выпрямляясь. Ноги нещадно скользят и трясутся от холода, дыхание сбито, а на ресницах налипли комья снега, мешающие видеть. Привалившись к стволу дерева и обнимая себя беспрестанно дрожащими руками, мальчик вытирает растаявшие хлопья с лица и болезненно моргает, стараясь рассмотреть хоть что-то в безумном танце снежного вихря, блуждающего по лесу. Почему он так просто поддался на привычные поддразнивания? Он ведь не слабый, не трусливый! Ему так хотелось доказать это. И что в итоге? Попал в снежную бурю, заблудился в лесу, сбившись с пути домой, и теперь совершенно не знает, что ему, глупому, делать. Ребята были правы. Он слабый. Прав был отец, когда запретил идти на рыбалку без него. Он глупый. Такой ужасно глупый. Непрошенные злые слёзы застывают в уголках глаз, замирая колючими ледяными осколками. Аякс резко стирает их тыльной стороной замёрзшей ладони, царапая без сомнений покрасневшую от холода кожу и хлюпая носом. Деревья вокруг надсадно скулят, подобно новорожденным волчатам, их хрупкие грифельные ветви ломаются под острыми порывами ветра, с хрустом падая в снежную перину. От лежащей повсюду белизны щиплет глаза, заставляя часто-часто моргать. Ледяные касания бури забираются под меховую куртку через дыру, появившуюся после того, как мальчик зацепился за куст и оторвал пуговицу, обхватывая тело тонкими плетями. Хочется бестолково расплакаться, хочется домой: в тепло, к маме и папе, к занудной сестре и горячему огню камина. Слушать умиротворяющий треск догорающих поленьев и шипение чайника, привычно отмахиваться от придирок и лукавых взглядов. Чтобы не было завывающего над головой ветра и пронизывающего до костей холода. Аякс до рези в глазах всматривается в непроглядную снежную пелену, чтобы увидеть хоть что-то, какой-то указатель или опознавательный знак, по которому он смог бы вернуться если не домой, то хотя бы на тропу. Где-то вдалеке, проглядываясь через белёсые завихрения, отливает приглушённым чёрным какой-то неровный полукруг. Он может оказаться чем угодно: медвежьей берлогой, кусочком руин, разбросанных по лесу в хаотичном порядке, или одной из многочисленных пещер, что много лет назад оставили прежние жители близлежащих деревень как раз на случай снежных бурь. Выбирать не приходится. Аякс отрывает неповоротливое замёрзшее тело от шершавого ствола и шагает навстречу сдувающему с ног ветру в направлении тёмного пятна. Ноги еле шевелятся, отдаваясь едва ощутимой ноющей болью, перед глазами кружится словно стеклянная белая пелена, мальчик почти чувствует, как с каждым шагом силы постепенно покидают его. Тело пронизывают осколки холода, лёгкие разрываются от боли, выпуская надрывные облачка пара. Когда Аякс вваливается в пещеру со скруглённым потолком, переступая со скользкого наста на заметённый тонким слоем снега тёмный пол пещеры, ноги подкашиваются, и он грузно валится вперёд, успевая подставить руки. Тяжело дыша под себя и трясясь от перенапряжения и холода, мальчик быстро моргает, не позволяя себе отключиться, слабо отталкивается руками и замирает на четвереньках. Всё тело потряхивает, ладони заледенели и не ощущаются совсем, в ушах расползается противный трескучий звон. Опираясь одной рукой на шероховатую стену, Аякс вглядывается мутноватым взглядом в черноту пещеры, стараясь понять, куда его принесла буря. Место не похоже на облюбованное медведем лежбище, под ногами стелется ровный камень без следов животного происхождения, а скруглённые стены надёжно прикрывают от ветра и снега. Вход оказывается на удивление небольшим, настолько, что в него смог бы пролезть разве что человек, при этом пещера расходится в стороны, углубляясь и утопая во всепоглощающем мраке. Мальчик делает несколько неуклюжих шагов вперёд, облегчение накатывает волнами, расходясь от груди в конечности, расползается надрывными искрами. На губах теплится сухая радостная улыбка — он смог, он справился, он нашёл, где переждать бурю, он… Ноги не выдерживают, подгибаясь, Аякс проваливается в густое вязкое марево, напоследок слыша завывание ветра вдалеке и непрекращающийся звон в ушах. *** Во сне кто-то бежит за ним, наступает на растекающуюся по ледяной корке тень и пытается вцепиться когтями в лодыжки. Дыхание срывается, Аякс пытается оторваться от невидимого преследователя, ноги не слушаются его, рассыпаются крошевом и утягивают за собой в затяжную бездну. Ему кажется, что он сейчас упадёт, когда внезапно сон меняется, мрачные краски расходятся в стороны, а в появляющихся словно из воздуха ступнях трескают болезненные искры. Вокруг словно становится теплее, всё окутывает какой-то золотистый морок, а тень сужается и подрагивает. Мальчик ворочается, ему не хочется просыпаться. Вот сейчас мама начнёт будить его, как делает каждое утро, будет просить помочь по дому или посидеть с соседской дочерью. Сквозь пушистую пелену сна Аякс поворачивается на спину, стараясь натянуть сползшее одеяло повыше, но натыкается на что-то жёсткое и горячее. Кровать под ним подрагивает, словно от землетрясения, и мальчик испуганно распахивает глаза. Несколько мгновений перед взором ползут разноцветные мушки, в затылке что-то стреляет, не давая сфокусироваться хоть на чём-то. Тряска под ним повторяется, где-то на границе слуха раздаётся громкое сопение, похожее на храп отца, когда тот ложится спать очень уставшим, только громче и как-то… обширнее. Аякс моргает, сбрасывая разноцветную пелену, и всматривается в темноту перед глазами. Воспоминания обрушиваются на него, подобно лавине, такие же жестокие и грохочущие: он вспоминает как ушёл рано утром из дома, чтобы порыбачить в одиночку; как, не дойдя до речки, попал в снежную бурю и, в страхе возвращаясь назад, заблудился в завьюженном лесу; вспоминает острые тощие ветки деревьев и чернушный прогал пещеры, в которую он добрался на каких-то остаточных силах. Смотреть вниз страшно. Под спиной ощущается что-то тёплое и твёрдое, окутывающее тело подобно тяжёлому меховому одеялу, а где-то в стороне — там, в черноте пещеры — слышится чьё-то шумное дыхание. Если бы это был медведь, он бы уже был мёртв — так думает в первую очередь Аякс, боязливо опуская взгляд от черноты потолка и стараясь не делать лишних движений, пусть всё тело и отзывается несильной тянучей болью. Наклонив голову всего немного, мальчик врезается взглядом в горящие огнём огромные прищуренные глаза. Они кажутся двумя овалами густого раскалённого железа, вытянутые вверх и давящие какой-то внутренней силой. Внутри всё замирает и сжимается в крохотный нервный клубок, Аякс боится дышать, сердце громыхает в висках подобно колоколу, и кажется, что вот сейчас — он точно умрёт. Но проходит секунда, две, три, за которые в груди что-то словно готовится взорваться, а глаза остаются ровными блюдцами на фоне густой темноты. От них расползается мягкий оранжевый свет, выцепляющий из окружающего мрака глянцевую тёмную чешую, похожую на кору дерева. Неизвестное чудовище моргает, на миг погружая пространство в кромешную темноту, а затем придвигает свою голову ближе, вызывая внутри мальчика новый приступ уже почти улёгшейся паники, и выдыхает прямо в лицо волну горячего воздуха. Отодвигается и снова моргает, смотря как-то… ехидно, что ли. У мальчика страх поднимается в глотку, застревая там плотным комком: он не раз видел, как домашние кошки играют с мышами, прежде чем схватить их — слишком похоже на то, что делает это чудовище сейчас: оно играется. Он больше никогда не увидит родных, не посидит с мамой холодным вечером у камина, засыпая под ненавязчивую тихую песенку, не сходит с отцом на рыбалку ранним утром, слушая его бесконечные истории о легендарных приключениях и героях, больше никогда-никогда не поиграет с сестрой в её глупые девчачьи игры. От этого становится так тоскливо, что на глаза наворачиваются слёзы, скатываются по щекам, щиплясь по оставленным морозом ранкам и исчезая где-то на скрученном под ним теле чудовища. Рыдания сами собой разрастаются, накрывая мальчика с головой, Аякс растирает их ладонями, почему-то избавленными от перчаток, тяжело дыша и не замечая, как широко распахиваются горящие в темноте янтарные глаза. Тело под ним тяжело шевелится, перетекая, словно жидкое стекло, какое выплавляют в деревне, расположенной глубже в горах, здоровая голова придвигается совсем близко, так, что шею опаляет горячим дыханием. Мальчик пытается перестать плакать, чтобы хотя бы сейчас не быть таким безнадёжным плаксой и трусом, но слёзы всё катятся и катятся, заставляя давиться ими. Чудовище зависает перед его лицом несколько минут, пока Аякс задыхается в своих слезах, задумчивое и пугающее, а потом лба касается чужая гладкая чешуя, массивный нос упирается в ключицы, выдыхая волны горячего воздуха. Чудовище закрывает свои пылающие глаза и медленно дышит, опаляя теплом. В этой темноте отчего-то становится спокойней. Окружённый теплом со всех сторон, мальчик впервые с момента пробуждения задумывается о том, что это чудовище его, кажется, греет. Оно не пытается его сожрать — хотело бы, проглотило бы намного раньше, как мелкую рыбёшку — не играется, как мальчику показалось вначале. Чудовище словно просто заботится о незнакомом маленьком человечке, что по своей глупости попал в снежную бурю и почти замёрз насмерть в её ледяных объятиях. Аякс распахивает вспухшие от слёз глаза и всматривается в тёплый полумрак перед глазами. На лбу чудовища едва-едва светится жёлтым что-то, похожее на маленькие рожки, а в грудь упирается выдыхающий горячий воздух нос. Мальчик думает о том, что если бы чудовище хотело ему навредить, оно бы уже навредило, поэтому вытаскивает трясущуюся руку из запутавшейся одежды и кладёт ладонь на гладкую тёмную чешую. Она ощущается похожей на металл, что куют в их деревне для посуды, такой же приятной на ощупь и тёплой. Огромные огненные глаза распахиваются тоже, смотрят на него с боков, вытянутые и удивлённые, горя, словно здоровенные фонари. Аякс гладит чудовище по его большому гладкому лбу подрагивающими пальцами и думает о том, что никто ему не поверит. А потом, всматриваясь в такие близкие янтарные глаза напротив, мальчик закрывает свои и снова проваливается в тягучую дрёму. Второй раз он просыпается на холодной земле, ледяной воздух кусает его за поцарапанные щёки, но в остальном тело всё ещё чувствует остаточное тепло. Над головой кружатся смахиваемые ветром с веток снежинки, приземляясь на лицо и тая. На ближайшем дереве обнаруживается до ужаса знакомая резьба, указывающая путь в деревню, и, даже занесённая снегом, среди деревьев угадывается протоптанная тропа. Небо путается в лысых кронах бледно-голубым хрусталём, теряясь на фоне чернильных веток. Оглядываясь по кругу, Аякс не замечает никаких следов пребывания чудовища, что безвозмездно грело его глупую тушку всю прошлую ночь. Ему вообще невольно начинает казаться, что он всё придумал, но никаких объяснений того, как он мог оказаться на тропе, когда плутал непонятно где, не находится. Дома мать встречает его со слезами на глазах, долго сжимает в своих тесных объятиях, говоря о том, какой же он бестолковый, что не послушался отца. Мужчина тем временем смотрит на него с порога своим хмурым и разочарованным взглядом, в котором, всего на миг, Аякс замечает искреннее облегчение. Уже раздеваясь в доме, получивший подзатыльник от успокоившейся матери и несколько тычков от сестры, мальчик находит в ботинке плоский коричневый листок, чем-то похожий на кору дерева. Он кажется тёплым и гладким, словно металл, что куют в их деревне для посуды, переливается под бликами свечи янтарно-жёлтым. Аякс всё ещё думает о том, что никто ему не поверит. Вспоминая приятное тепло под ладонью, мальчик впервые думает о том, что он не такой уж и трус. *** Когда Аякс… нет, Чайлд приходит в Ли Юэ по поручению Фатуи, он уже давно другой человек. От маленького мальчика, коим он был раньше, в нём остается только любовь к рыбалке, не покоробленная несчастным случаем в детстве, и к семье, что за эти годы успела расшириться. Ли Юэ встречает его яркими зданиями, тянущимися ввысь, величественным давлением нависающего над городом Нефритового Дворца и тёплым солёным воздухом. Тарталью забавляют странные традиции, наряды и архитектура страны Гео Архонта, за чьим сердцем его послали Фатуи, поражают её просторы и обилие цветов. В ней много гор, много, как это ни очевидно, камня, и много воды. Непривычный душный воздух первое время оседает солью где-то во рту, а копошение огромного количества людей мешает спать. Ли Юэ живет и двигается, сверкает, подобно изготавливаемым здесь же фейерверкам, и гудит тысячами голосов. Именно в Ли Юэ Тарталья встречает человека, что смотрит на него равнодушными янтарными глазами и, кажется, не понимает значения денег. Чжун Ли помогает Фатуи, потому что это ему, очевидно, выгодно, он ходит по улицам Ли Юэ так, словно владеет им, но при этом совершенно не знает город, осматриваясь по сторонам невидящим задумчивым взглядом случайного прохожего. Он кажется отстраненным и, отчего-то, сильным, хотя Тарталья не видит в нём соперника, и при этом смотрит на Чайлда так, словно знает что-то такое, что никто не должен знать. Его глаза отливают янтарем, что добывают на одной из бесчисленных гор, а слова кажутся чересчур пафосным и старомодными. Чжун Ли называет его «союзником», отчего где-то внутри каждый раз дёргается какая-то непонятная струна, отзываясь противной рябью в рёбра. Разговор с Ла Синьорой не вносит ясности, а только путает его беспокойные нервы ещё сильнее, сжимает застывшую глубоко внутри пружину до предела. Остатки маленького мальчика где-то на дне его запачканной души скребутся острыми когтями обиды, что его не посвятили в такие важные детали, вынудив стать своеобразным козлом отпущения — не привыкать, но всё же. Тарталья смотрит на человека — теперь человека — с новым интересом: он, как никто другой, понимает для себя ценность обещаний, а что есть контракт — если не своеобразное обещание? Моракс отдаёт Сердце Бога так просто, словно оно для него ничего не значит, словно жизнь в теле простого смертного — всего лишь очередной этап. Возможно, думается Чайлду, богу, что прожил несколько тысяч лет, не ведомо понятие смерти, но, заглядывая в отливающие холодной слюдой глаза, он понимает — оно знакомо ему слишком хорошо. Гео Архонт провожает свою долгую божественную жизнь со спокойным смирением, рассматривая раскинувшийся внизу город, лишившийся всевидящего глаза Нин Гуан, запивает какие-то только ему одному известные мысли горьким травяным чаем и приглашает как-нибудь перекусить. Всматриваясь в эти раскосые глаза, словно вылитые из янтаря, Чайлд думает о том, что Моракс может сколько угодно уверять всех в том, что его помощь больше не нужна величественному Ли Юэ, но оторвать сам город от сердца он не сможет никогда. Уставший и недовольный своей слабостью после сражения со стражами руин, Чайлд приходит в излюбленное место консультанта похоронного бюро — какая ирония, учитывая последние события — и не застаёт его у привычной ограды. Ли Юэ расцветает внизу яркими красками, утопая в лучах восходящего солнца, солёный морской ветер приятно щиплет кожу, отзываясь лёгкой тянучей болью в не до конца восстановившемся теле, а горизонт кажется далёким и расплывчатым, словно мираж. Рассматривая небо расфокусированным взглядом, Тарталья отчего-то вспоминает холодные глаза Царицы, подобные льдам Снежной, что смотрит на всех с надменностью и остротой хорошо отточенного клинка, её величественно возвышающуюся фигуру и почтенный трепет, зародившийся в грудной клетке от одного взгляда. На её фоне Моракс кажется меньше, слабее и незначительней, хоть и живёт намного дольше. Он носит своё человеческое тело с достоинством монаха, прямой, словно копьё, и равнодушный, подобно скалам. Чжун Ли не внушает трепет и желание беспрекословно подчиняться, пусть и оставляет внутри колючие осколки ненавязчивого уважения. Его глаза смотрят глубже, чем у Царицы, пронизывают насквозь неприятным ощущением вывернутого наизнанку нутра, и отчего-то кажутся знакомыми. Словно что-то из прошлой жизни, за что всё никак не получается уцепиться, ухватить эту ускользающую нить. Чжун Ли обнаруживается внезапно, когда Тарталья отправляется на острова в самой восточной части Ли Юэ, чтобы разгрести недоделанные подчинённым дела: он похож на забытую кем-то каменную статую, возвышающуюся над острыми каменными пиками подобно безликому наблюдателю. Тарталья подходит медленно, почти бесшумно, но всё равно замечает плавное движение головы в его сторону. Каменный лес Гуюнь лежит внизу наклонными кольчатыми скалами, безлюдный и дикий, словно неусмиримая природная стихия, словно осколки давно забытого прошлого. Чужие, облачённые в массивные перчатки руки сомкнуты на груди крестом, а гладкое равнодушное лицо повёрнуто в сторону горизонта — кажется, словно бывший Архонт где-то далеко, оставивший своё тело здесь, мыслями находясь глубоко в себе. Ветер на вершине самого громоздкого каменного копья ощущается иначе, он резче и злее, принесённый морскими вихрями с севера, колется шипучим холодом. Незамысловатый чайлдов плащ болтается за спиной подобно драному пиратскому флагу, а волосы настойчиво забиваются в глаза. Чжун Ли небрежно откидывает с лица мешающую длинную чёлку и роняет на Тарталью косой задумчивый взгляд. Смотрит долго и пристально, уже привычно всматриваясь в его лицо с остротой древнего божества, повидавшего больше, чем Чайлд может себе вообразить. — Все реликвии Хеврии преданы морю, если ты здесь за ними, — доносится чужой низкий голос, приглушённый шелестом ветра. Тарталья не знает, что ответить на это, ведь он действительно пришёл за тем, что осталось от Архонта Соли. Он всматривается в копошение хиличурлов где-то под ногами и разочарованно прикусывает язык: неприятная ситуация. Чжун Ли понятливо хмыкает, отворачиваясь окончательно, делает глубокий вздох и прикрывает глаза, усмехаясь. Чайлду не понятна эта реакция, он хмурится и подходит ближе, невежливо всматриваясь в чужое лицо с проблесками эмоций. — Я помню, какой она была, — ровно произносит Моракс, приподнимая веки и опуская на любопытствующего предвестника мутноватый взгляд, — глупая и трусливая. Слабая. — Ты убил её, — не вопрос, а констатация общеизвестного факта. Чайлд вопросительно приподнимает брови вразрез со своей интонацией и отвечает на ставший холодным взгляд. — Не вижу причин оспаривать твоё мнение, — равнодушно пожимает плечами Чжун Ли, слегка наклоняя голову. Ветер треплет его неровную чёлку, цепляя её за тонкие брови, а где-то в глубине глаз разгорается что-то, отдалённо похожее на огонь. Чайлду снова кажется этот взгляд знакомым до боли, он щурится, копаясь в своих разрозненных воспоминаниях. Шарит по ним вслепую, проматывая свою жизнь, словно выцветшие картинки. В ней очень много сражений — больше, чем всего остального — они отзываются в груди приятной тянучей тяжестью и удовлетворением от многочисленных побед, иногда вырванных с когтями. Если заглядывать дальше, там бездонная тьма, а ещё дальше — только его наивное детство в заснеженной деревне. Моракс улыбается одними уголками тонких губ, словно беспрепятственно считывает с чайлдова лица его мысли, сужает раскосые глаза. И в этот момент Тарталья вспоминает. Своё далёкое глупое приключение, когда маленький Аякс, желающий доказать свою смелость — которой не было — заблудился в грифельном лесу в снежную бурю. В одно мгновение столько дёргающих нутро фактов, что не давали ему покоя, соединяются единой ниткой. — Это был ты, — невесомо выдыхает Чайлд, щуря глаза и не в силах поверить своим же мыслям. Моракс молчит, всматривается внутрь него раскалённым металлом глаз, и тянет тонкую улыбку. Он кажется в этот момент таким одновременно человечным и при этом таким очевидно не, что сжатая казалось бы до предела пружина сжимается внутри ещё сильнее. Чайлд молчит в ответ, сверля чужие глаза настойчивым взглядом, и впервые за столько лет ощущает себя слабым и беспомощным, как когда-то в детстве. Ему не нравится это чувство, он нервно поджимает губы, пытаясь избавиться от него, задавить в зародыше, чтобы не успело пустить корни. Чужой пронизывающий взгляд не помогает ни капли, но в Тарталье слишком много гордости, чтобы отвернуться. — Что Гео Архонт забыл в провинциальной деревушке Снежной? — выходит обвинительно, словно Тарталья действительно вправе требовать от Моракса ответов. — Я путешествовал, — уклончиво отвечает Чжун Ли, медленно моргая и отводя взгляд. Он в это мгновение так похож на то чудовище — дракона, теперь ясно, что это был дракон — которое безвозмездно сохранило его глупую человеческую жизнь, что становится не по себе. — Зачем? — вопрос не относится к тому, что ответил ему Моракс, и Архонт словно считывает это с чайлдова лица, невесомо пожимая плечами. Устремляет горящий взгляд куда-то в сторону расплывчатого горизонта. — Зачем, — повторяет свой вопрос Тарталья, сдвигаясь с места и заслоняя молчаливому мужчине вид. Ему отчего-то жизненно важно узнать ответ, ведь всем известно то, как высоко Гео Архонт ценит договоры и контракты. Так почему он сделал что-то просто так, не потребовав ничего взамен? — Так… было нужно, — хмурится Ли, тонкие брови сходятся к переносице, а на глаза наползает едва заметная тень. Звучит настолько уклончиво, словно Моракс и сам не знает ответа на этот вопрос. Он встречает испытующий взгляд Чайлда с ответной упрямостью и поджимает переставшие улыбаться губы. — Я не знаю, — звучит спустя, кажется, несколько часов, за которые ветер успевает вконец растрепать чайлдовы волосы, настойчиво давя в спину. — Ладно, — выдыхает Тарталья. От этой маленькой победы в груди отчего-то не разгорается привычное удовлетворение, только кислой прохладной волной скатывается куда-то в желудок возросшее непонимание. Чайлд делает крошечный шаг назад и в сторону, отворачиваясь и не желая продолжать этот разговор. Он чувствует себя глупо и обнажённо, словно вытянутое на свет прошлое разворошило старые страхи, так тщательно и безжалостно затоптанные в Бездне. Моракс продолжает навязчиво молчать, порывистый ветер шелестит полами его одежд, приковывая взгляд к проскальзывающим во всём узорам гео стихии, а Тарталья вспоминает кусочек драконьей чешуи цвета чужих волос, что уже столько лет хранится у него в кармане — как напоминание о былой слабости, о долге жизни, что Аякс повесил на себя сам. Кажется, понимает Чайлд под ощущаемым кожей раскалённым взглядом, Мораксу не нужна выплата этого долга, ибо он сам не знает цены не заключённого контракта. Ветер колко дует в спину, когда Тарталья рывками спускается с горы, оставляя бывшего Архонта изваянием самому себе на вершине каменного копья. Внутри всё полыхает хаосом разрозненных мыслей, что топят одна другую в стремлении захватить его сознание. По пути в Ли Юэ он не глядя разбирается с несколькими отрядами хиличурлов, но это не усмиряет его требующее ответов нутро, а только распаляет сильнее. Он хочет, чтобы этот божок понял, для чего он тогда спас глупого замерзающего мальчишку, и потребовал с него платы. Он сам не знает, для чего ему это нужно. Осколок гладкой чешуи цвета чужих волос, похожий на ощупь на металл, что всё ещё куют в его родной деревне, ложится в ладонь привычно и тепло. Чайлд думает о том, что он добьётся ответа, сколько бы времени это ни заняло. *** Скитаясь по миру в поисках гложущих его ответов, Моракс встречает бесчисленное количество людей разных культур и традиций, пробует множество новых блюд и видит то, каким красивым стал мир, исцелившийся после древней войны богов. Он мотается из одного края света в другой, подобно неприкаянной душе, но всё никак не находит искомое. Снежная буря застаёт его внезапно, когда он пролетает над узорным лесом, похожим сверху на треснутый лёд. Он прячется в легко найденной пещере, которая хранит в себе старые следы пребывания людей и хорошо защищает от ледяного ветра. Свернувшись в глубине, согретый внутренним жаром, Моракс засыпает с целью переждать бурю, снова думая о том, что Ли Юэ может существовать без его покровительства и пора бы уже выходить на заслуженный отдых. Из сна дракона выдёргивает человеческий запах и слабое, едва слышное сердцебиение, почти перекрываемое воющей за стенами пещеры метелью. Глаза быстро привыкают к окружающей темноте, а белоснежный полукруг входа отзывается резью. Припорошенное снегом, на самой границе темноты и вьюги лежит маленькое человеческое тело — мальчик, по виду лет семь-девять — и дышит еле-еле. Моракс всматривается в колышимый задуваемым ветром мех на чужой куртке, смаргивая сонливость, на протяжении долгих минут, вслушивается в шелест бури и замедленное сердцебиение. Мальчишка, очевидно, попал в бурю и замёрз, из последних сил добравшись до этой пещеры в поисках укрытия. Но слабый человеческий организм подвёл его, не дав спасти себя окончательно. Он умрёт, если его там оставить — равнодушно думает Моракс, елозя головой по скрещённым чешуйчатым лапам. Ему лениво двигаться, а смысла в том, чтобы спасти одну из бесчисленных человеческих жизней, нет. Тем более мальчишка ничего не сможет дать ему взамен, а неравноценный обмен никогда не прельщал бога контрактов. Он уже готовится снова закрыть глаза и погрузиться в ленивую дрёму, когда со стороны человека раздаётся надрывный кашель, тонущий в вое ветра. Взгляд сам собой возвращается к накрытому тонким слоем снега телу, что трясётся на холодном воздухе, шевелящем яркие рыжие волосы на чужой макушке. Моракс думает о том, что ему ничего не нужно от этого замерзающего мальчика, ему почему-то просто хочется его спасти. Возможно, в груди тянет его долгое прошлое, в котором бог видел слишком много смертей, причиной доброй части которых стал он сам, возможно — что-то доселе ему непонятное. Лениво потягиваясь, Кор Ляпис перетекает в свою человеческую форму, чтобы было легче передвигаться, ступает босыми ступнями на нагретый пол пещеры и выдыхает облачко пара. Тело мальчишки у него на руках кажется невесомым и ужасно холодным, тающий от окружающего Архонта жара снег неслышно капает на камень под ногами. Моракс смахивает с растрёпанных рыжих волос оставшиеся белоснежные хлопья и разглядывает чужое лицо, наклонив голову. Детская кожа поцарапана в нескольких местах, покраснела и шелушится, а на груди виднеется широкая прореха, оставшаяся, по всей видимости, из-за оторванной пуговицы. Он стягивает мокрые перчатки и несколько минут отогревает дыханием ледяные ладони, прежде чем принять драконий облик. Моракс усмехается сам себе, бережно переползая в другую форму с ребёнком на руках, окольцовывает его своим длинным телом, словно змея, и укладывает сверху голову, расслабленно моргая. То непонятное чувство, что вынудило его пошевелиться и спасти мальчика, растекается в груди приятным послевкусием, тёплым и щекотным. Дракон довольно урчит, закрывая сонные глаза. *** Мальчик оказывается смелее, чем показался на первый взгляд: он гладит своей маленькой ладошкой чешую на драконьей морде и мягко улыбается. Его глаза видятся Мораксу в темноте бездонными синими озёрами, что глядят на него с интересом и затаённым страхом. Когда человек засыпает снова, а снежная буря затихает, дракон относит его на замеченную неподалёку тропу, укрытую белоснежным покрывалом, и оставляет мальчику на память осколок своей чешуи. Задумчивое нутро требует от него ответов — зачем и почему, какая во всём этом была выгода — пока дракон пролетает над извилистыми узорами чернильного леса, но он не может их найти, сколько бы ни искал. *** В Чайлде, как называет себя Предвестник Фатуи, посланный в Ли Юэ за Сердцем Бога, Чжун Ли мгновенно узнаёт маленького мальчика, спасённого в лесу Снежной в период его затяжного путешествия в поисках ответов, которое, на самом деле, принесло с собой только больше вопросов. Маленький мальчик изменился, стал старше, задавив в себе тот страх, танцующий в чужих глазах в их единственную встречу, оброс толстой бронёй навыков ведения боя и безграничного честолюбия. Моракс подолгу всматривается в его холодные глаза, чем-то похожие на те, что у Крио Архонта, пытаясь найти в них ответы на свои вопросы. Не находит. Реликвии Хеврии отправляются на морское дно, туда же, где погребён Осиал, и где-то внутри надрывно колет осознание того, что ещё один осколок древнего божества канул в лету. Всматриваясь в острые камни своих копий, Моракс вспоминает далёкое прошлое времён Войны Архонтов и пытается прикинуть, сколько лет он проживёт в этом слабом человеческом теле. Тарталья не помогает ни на грамм, он смотрит своим упрямым бесстрашным взглядом, точно таким же, что был у него в их первую встречу, задаёт свои вопросы, на которые Моракс вот уже несколько лет не может найти ответы, хмурит брови и рассерженно поджимает губы. Моракс взял бы у него что-то взамен его жизни, но он уже когда-то решил, что ему ничего не нужно от этого мальчика. Каменный лес Гуюнь возвышается над морскими волнами острыми копьями, напоминая о его прошлом, Архонт сжимает в пальцах ткань плаща и старается не оборачиваться вслед уходящему предвестнику. Отчего-то он не сомневается, что этот упрямый мальчишка так просто от него не отстанет.