Моя Золотая лихорадка

      Яги с Мидорией выбрались из леса, дышавшего ласковым теплом светлых полян и бодрящей свежестью тенистых рощ. Перед ними открылся удивительный для тайской долины простор: куда ни кинь взгляд, деревьев было совсем немного – то тут, то там попадались лишь какие-то маленькие, совершенно по-рождественски милые елочки, да густые, раскидистые кусты. Справа крутой склон долины становился пологим, а затем выходил к тропе песчаным обрывом. На этом уступе, как воробьишки на согретой солнцем ступеньке, расположились несколько белых, как сахар, палаток. Между ними видны были кучи груза. Кое-где дымились удивительно-синими, изящными струйками костерки путешественников.       В центре этого небольшого, но такого уютного и защищенного лагеря возвышалась наспех сколоченная, и судя по всему, еще не доделанная, деревянная вышка – в ее сердцевине находилось длинное, грубо отесанное бревно, четыре ствола поменьше подпирали его, а еще более мелкие деревца были положены горизонтально, превращая конструкцию в подобие пирамиды.       – Зачем это, сэр? – непонимающе спросил Мидория.       Яги поднял голову, а затем провел взглядом линию на западный берег.       – Думаю, переправлять грузы, – наконец сказал он. – Натянут канат, и будут отсылать тюки на тот берег. Потому так высоко и забрались.       «Вот оно что», – физиономия у Мидории просветлела. Действительно, почему бы иначе не разбить лагерь поближе к воде?       – И в случае паводка палатки не смоет, – помолчав, добавил Яги.       «А вот об этом я вообще не задумывался», – оттопырил губу юноша. Действительно, случись разлив Тайи, и на том же Финнеганском броде унесло бы весь груз. Кто-то мог лишиться имущества, или даже подвергнуться смертельной опасности. Лагеря на маршруте основывали стихийно – и решение одного путешественника определяло судьбу других.       Поднявшись на холм (а сделать это с тяжелыми грузами на плечах было непросто), Яги с Мидорией сложили тюки на землю и присели как следует отдохнуть.       – Мальчик мой, – сказал мужчина, – ты, как переведешь дух, возвращайся обратно и продолжай работать. А я присоединюсь к тебе где-то через полчасика – нужно здесь осмотреться и разузнать про дальнейший маршрут.       – Да, сэр. – Мидория поднял голову, глядя на мягкие, легкие облачка.       Ему вдруг представилось, как он приходит к палатке, и встречается с проходящей мимо Ураракой. Девушка спешит, ведь у нее столько дел. Она косится на него, и в ее прекрасных, как топазы, глазах – нежная забота о маленькой птичке. И они с ней снова расходятся, не сказав друг другу ни слова. И на сердце так горько, а живот крутит... Плечи у парня сутулятся, и он взваливает на спину очередной тюк и идет вперед, оставляя позади то, что действительно важно – тепло общения и нежные, бередящие душу чувства. А вдруг – у Мидории похолодело в груди – этим чувствам не суждено будет расцвести, и они увянут, как пораженный холодом тюльпан?       Не вынеся таких мыслей, юноша пролепетал, обращаясь к приемному отцу:       – Сэр... Сэр, а вы правда... – В горле у него встал комок. Мидория зажмурился и продолжил: – Вы правда считаете, что мне... – «Ну, давай же, не трусь! Это же сэр! Ты его знаешь!» – Мне действительно... следовало бы помочь Урараке-чан... то есть, Урараке-сан... и поговорить с ней?       Яги внимательно, терпеливо выслушал его до конца.       – Разумеется, – сказал он. – Не стану тебя ни к чему подталкивать, но... мне кажется, Урараке не помешала бы твоя компания. Хотя бы на время отдыха между походами с грузом. Некрасиво оставлять девушку совсем одну, без внимания. Как ты считаешь?       Мидория молча кивнул. Мужчина внимательно присмотрелся к нему и широко улыбнулся:       – Мальчик мой, когда ты в последний раз с ней заговаривал?       Лицо у юноши приобрело цвет спелой клубники.       – Я... не помню, – признался он, перебирая пальцами в бежевых перчатках и болтая ногами.       – Не знаешь, как подступиться? – с сочувствием спросил Яги.       – Нет, сэр... Ну, то есть, да. Но дело не в этом.       «А ведь и правда, – оторопело понял Мидория. – Я... ни одного шага не сделал! Только принимал ее ухаживания. – На глаза паренька навернулись слезы. – Я даже не знаю, как... что сказать... что сделать... Прячусь за оправданиями о том, что ей нужно пространство, а на самом деле... – Он сжал кулаки. – Просто боюсь, вот и все!»       Парень потупился.       – Сэр, – пробормотал он, чувствуя, как краснеют щеки. – Я... не хотел бы ей навязываться. Я же говорил: лучше, побуду пока на тропе... Мне... мне кажется... лучше будет подождать... никуда не торопиться!       – Юный Мидория, – Яги подался вперед. – Скажу тебе честно: ты... – Его лицо осветилось улыбкой. – Не умеешь навязываться. Вообще.       Молодой человек недоверчиво покосился на приемного отца.       – Ты бываешь неловким, – сказал тот. – Бываешь смешным. Мямлишь себе под нос, и все слишком анализируешь...       Мидория надулся, весь пылая. На правду, особенно высказанную Яги, он ни за что бы не обиделся. Но как же ему было мягонько-колко на сердце!       – ...А вот настырным я тебя не считаю, – закончил мужчина. – И Урарака, я думаю, тоже. Ты же ей так нравишься – уверен, она была бы рада получить от тебя знак внимания!       – Ну... сэр... – Изуку отвернулся, прячась за локтем. – Наверное, вы опять правы... Я попробую... Конечно, попробую!       Помолчав немного, юноша поднялся на ноги и бросил взгляд на юг, в сторону их прежней стоянки. Ему было жутко стыдно за свои чувства – а еще Мидории совсем не хотелось, чтобы все выглядело так, будто... будто он, выслушав отцовский совет, сейчас побежит разговаривать с Ураракой. «Хотя, на самом деле, так оно и есть», – улыбнулся он.       – Я уже пойду... сэр, – пробормотал Мидория и заспешил вниз по склону холма, через лес – к своей любимой спутнице.

***

      Урарака поменяла подстилку в гнезде у колибри и соорудила для своей питомицы небольшое убежище на свежем воздухе. Держать уже пытавшуюся летать птичку в темной палатке ей совсем не хотелось, так что девушка взяла квадрат мешковины, в который когда-то был упакован прессованный сахар, и приспособила его в качестве навеса над гнездышком. Удостоверившись, что колибри получает достаточно свежего воздуха, что ей не слишком жарко и не слишком холодно, Урарака на время оставила птичку в покое – хотя ей было немножко неуютно на сердце. «Вдруг в следующий раз я приду, а тебя уже тут не будет? – поджала губу девушка. – Пожалуйста, давай дружить, милая птичка! Я тебя буду кормить, сколько хочешь! Только не улетай на юг, хорошо? Хотя бы недельку, пока здесь еще солнце...»       Вздохнув от светлой грусти и легкой надежды, Урарака отправилась к реке, набрала там воды, притащила ведра в лагерь. Нужно было начинать готовить тесто для пирога. Уже наученная опытом выпекания хлеба на сковородке, девушка насыпала в миску лучше всего работавшее сочетание муки и сахара, и хотела уже было добавить холодной воды, как вдруг на тропе раздался знакомый топот ботинок. «Деку-кун!» – Щеки у Урараки запылали, как маки.       – Привет! – Она уделяла ему так мало внимания за последние дни. Сердце девушки сжалось. «Мы почти не общались с позавчерашнего вечера! – Урарака не могла оторвать взгляда от такой знакомой, такой милой, нескладной фигурки. – И вот результат... – Девушка прижала ладони к губам. – Не могу смотреть на него без волнения! То есть, никогда не могла... но теперь...»       – Урарака-чан! – Мидория подошел к ней и остановился, не зная, куда деть глаза и руки.       «Переминается с ноги на ногу, – машинально отметила девушка. – И не знает, что сказать! Как и я...»       – Деку-кун! – собравшись с мыслями, выпалила она. – Угадай, что я буду готовить!       – Хлеб? – Парень заглянул в миску и приподнял брови. – Нет, зачем тогда столько сахара? Конвертики с ягодами?       – Ну... – Урарака отложила деревянную ложку. – Почти. Ягоды там точно будут... Наверное, пусть лучше это будет сюрпризом! Я думаю, тебе понравится.       «Что я несу? Ой, что я несу? – Щеки девушки по цвету приблизились к клюкве, которую она только что собирала. – Нельзя так волноваться! Деку-кун, любимый...»       – Смотри, что я еще сделала! – Собрав всю свою храбрость, Урарака взяла парня за руку и потянула к маленькому тенту для птички. – Видишь, как хорошо?       – Угу, – смущенно отозвался Мидория.       – А еще, – Урарака широко улыбнулась, – наша колибри снова летает! – Наклонившись к гнездышку, она тихо попросила: – Милая-милая, ты покажешь Деку-куну, какая ты теперь летчица? Если хочешь, конечно...       Пичуга уставилась на подростков удивительно умным, живеньким взглядом, но покидать свое убежище не захотела.       – Она, наверное, хочет остаться с нами, – с тайной надеждой пояснила парню Урарака. – Значит, потом посмотришь! А у вас что? Где Яги-сан? Вы же вдвоем отправлялись.       – Сэр остался в новом лагере, – ответил Мидория, – расспросить про дорогу. Там... красиво. – Он поднял свои зеленые глазищи к безоблачному небу, и Урарака глубоко вдохнула, с восхищением глядя на его нежное, мечтательное лицо.       Юноша рассказал ей про дорогу к новой стоянке – упомянул и холм, возникший, должно быть, во времена ледников, описал удивительный пейзаж на вершине, напоминавший морское дно с серо-синеватыми ветвями кораллов и желтыми водорослями... Сказал и про лес на последнем участке, и про мшистый ковер, и солнечные лучи, и прохладные лиственные тени. И про уютный, защищенный от паводка лагерь с будущей вышкой для переправы грузов.       – Извини, если я слишком много... – пробормотал Мидория. – Просто... если я вдруг мешаю... обязательно скажи, Урарака-чан.       – Мешаешь? – Девушка недоуменно похлопала ресницами. – Ну что ты, Деку-кун! – Ее сердце с нежностью сжалось. Урарака впервые задумалась, каково парню было одному на тропе.       «У меня-то была птичка, – закусила губу девушка. – А Деку оставался без какой-либо поддержки... Ой-ой-ой, Деку-кун! Ты, что, винишь себя в чем-то?»       – Я... – начала было она.       Маленький тент из мешковины вдруг колыхнулся, и колибри, до сих пор как будто наблюдавшая за беседой с какой-то забавной внимательностью, поднялась в воздух, громко, торжествующе жужжа.       – Ура! Смотри! – Урарака схватила парня за локоть.

***

      Мидория сделал шаг назад, с удивлением глядя на взлетевшую птичку. В отличие от Урараки, он почти не видел колибри с тех пор, как девушка подняла ее в первый раз на дороге. Его роль в заботе о ней ограничилась предложением использовать яркий цвет, чтобы убедить пичугу пить сладкую воду. Разглядывать маленькую питомицу девушки у Мидории возможности не было – да и неловкая горечь отбивала всякое любопытство.       Но теперь, увидев, как сливаются в светло-серенький туманчик трепещущие крылья, как сверкает на солнце зеленая шапочка на голове колибри, переходя будто в плащик на птичьей спине, Изуку замер от восторга.       – Она... волшебная! – пробормотал он.       Колибри обогнула подростков по кругу, нырнула вниз, взмыла над их головами... Она жужжала громче майского жука – так мерно и мило. Еще один пируэт – и блестящие на солнце, густые волосы Урараки всколыхнулись от поднятого крылышками легкого ветра. Птичка примостилась на плече девушки, стрельнула в воздух тонюсеньким язычком, а затем, с любопытством, таким характерным для маленьких пернатых, порхнула и устроилась на кончике носа Мидории – словно прекрасная бабочка.       – Ой! – воскликнула Урарака. – Деку-кун!       Коготочки у колибри были махонькими, как у жучка, а сама она весила не больше монеты – так что ей удалось удержаться на носу парня, расправив крылья.       – Ого, – только и мог, что сказать Мидория.       Колибри снова взлетела, покружилась около парня, и поспешила вернуться в свое гнездышко, уже уставшая, дрожащая, голодная. К счастью, сахарной воды было хоть отбавляй, так что ее аккуратный, миленький клювик тут же погрузился в тарелочку.       Мидория поднял глаза на Урараку. Девушка посмотрела на него в ответ. На губах у нее играла такая широкая, счастливая, прекрасная улыбка, что юноша весь обомлел, и сердце у него согрелось и будто растаяло.       «Какие же у нее все-таки прекрасные глаза... – Мидории было колко, и светло, просто солнечно. – Какие милые щечки... и реснички... и бровки...» Новые, волшебные чувства родились в душе Изуку, и для метаний, страданий и горького стыда больше не осталось места.       Громко втянув воздух носом, парень встретил взгляд Урараки и улыбнулся ей в ответ – с любовью, радостью и восторгом. Словно почувствовав произошедшую в нем перемену, девушка прыснула и рассмеялась – звонко, нежно, во весь голос. Глазищи-топазы превратились в узенькие, оттененные густыми черными ресницами щелочки. Щеки у Урараки зарозовели.       – Деку-кун! – выдохнула она, хохоча.       – Очако! – машинально отозвался Мидория.       «Что бы там ни было, – пообещал себе он, – и как бы дальше не повернулась наша жизнь... Я знаю, что мне еще рано признаваться в этом тебе, Очако-чан... Но перед собой я осмелюсь...» Лицо Изуку запылало от переполнивших сердце светлых чувств, и он решился: «Я люблю тебя, именно тебя, а не то, как ты проявляешь ко мне знаки внимания, и не то, как ты поддерживаешь меня, и заботишься... потому что это была бы не любовь, а влюбленность! Я люблю тебя, Очако-чан, твою улыбку, твой смех, твое счастье! И я сделаю все, чтобы ты всегда была счастлива... Со мной или без меня, сейчас и потом! Обещаю».

***

      Яги расспросил старожилов о дальнейших препятствиях и поспешил в обратный путь, чтобы вновь приняться за работу. Пятнадцать ходок с тюками за день, семь до обеда, затем совместный переход с Мидорией и Ураракой на новое место, и, наконец, еще шесть визитов в постепенно пустеющий лагерь – именно так выглядел каждый день на Чилкутской тропе.       На месте новой, защищенной от паводков стоянки, ему рассказали много нового. Мужчина с самого начала путешествия решил обращаться за помощью и советами именно к тем, кого глаз сам выхватывал из толпы – среди сотен молодых и неопытных лиц, принадлежавших так называемым чечако, к касте которых, надо сказать, принадлежал и сам Яги с подростками, легко было заметить твердые, полные опыта взгляды юконских старожилов. Далеко не все из них были по-настоящему старыми: уважения заслуживал любой, кому приводилось пережить на Аляске хотя бы одну зиму. Среди местных были и юноши, и мужчины, выглядевшие примерно за тридцать, за сорок, за пятьдесят лет – но все они разительно отличались от многочисленных чечако, и отличия проявлялись каждый раз в разном, но всегда как будто и в чем-то одном, основном. Взгляд зацеплялся за малейшие детали – манеру переносить груз, или по-особому заправленную рубашку, а иногда и просто осанку или походку. Отличить старожила от новичка можно было если не сразу, то перекинувшись парой фраз – точно.       Именно к таким, закаленным суровыми условиями и не строящим напрасных иллюзий людям Яги и обращался за помощью. Если труд под началом Гран Торино его чему-то и научил – так это тому, что к мнению тех, кто пришел и работал раньше тебя, и гнул спину, отчаивался и не сдавался задолго до того, как ты в первый раз взял инструмент в руки, как минимум нужно прислушиваться.       Яги перевалил через напоминавший часть кораллового царства холм и поспешил в лагерь. Навстречу ему попался Мидория, тащивший на спине второй за день груз.       – Мой мальчик! – окликнул его мужчина.       – Сэр? – Паренек улыбнулся открытой, широкой улыбкой. Его глазищи сверкали радостью и энтузиазмом.       «Послушался моего совета», – мысленно отметил Яги и почувствовал, как сердце наполняется теплом.       – Продолжаем, как и планировали, – сказал он приемному сыну. – Как пересечемся в лагере – все обсудим.       – Хорошо, сэр!       Пропустив Мидорию мимо, мужчина и сам направился к пирамиде тюков – работать, работать и еще раз работать.

***

      Трудиться было тяжело. Пот градом катился с Мидории. Однако, юноша упрямо улыбался и шел вперед, перенося один тюк за другим. «Стану сильнее... Стану выносливей... Помогу сэру... – твердил себе он, взваливая на плечи очередной груз. – Шестьдесят фунтов, затем семьдесят! А поздней – и все семьдесят пять! Это совсем детский вес... Такой только старики и подростки выбирают! – Лямки врезались в кожу, и Мидория просовывал под них пальцы, чтобы на время снять напряжение. – Мы проходим по миле за день, – продолжал размышлять он. – Когда еще пообвыкнем, можно будет увеличить до двух. Или даже трех! Работе не видно ни конца, ни края – это лучшее, что могло со мной произойти, ведь... – Слезы вдохновения навернулись на глаза Изуку. – Ведь так я стану хоть немного похожим на сэра!»       Настроение у него, несмотря на суровый режим, было светлым, как солнце. Мидория наконец-то перестал беспокоиться, перестал разрываться на части из-за того, что казалось ему недостатком внимания со стороны Урараки. «Конечно же, она была занята – выхаживала такое чудесное маленькое сокровище!» – Губы парня уже начинали побаливать от улыбки – но он не мог, не хотел перестать... Счастливая Урарака и прекрасная птичка-колибри отпечатались в его сознании. Их образы стояли перед глазами юноши и наполняли сердце таким теплом, такой удивительной, чистой, волшебной заботой, таким уютом, что Изуку улыбался во весь рот. В отличие от отца, сверкавшего эталонной, белозубой улыбкой, юноша даже в одиночестве так делать стеснялся, и выражал прекрасные чувства только изгибом губ. «Кажется, у меня уже щеки свело...» – вздохнул Мидория.       Проработав до самого обеда, юноша наконец-то вернулся в лагерь на отдых. Он присел на песок у костра и вытянул ноги, наслаждаясь долгожданной передышкой и красивым солнечным деньком, предпоследним за август.