***
Геральту понадобился еще один день, чтобы сказать напрямую то, от чего он усердно увиливал. — Зима — это время отдыха. Я буду уставший и вялый в течение нескольких дней. Мое тело будет привыкать к дому, но я уже не впадаю в спячку. Задремавший было Лютик вдруг распахнул глаза: — В спячку? — Год на Пути изнуряющ. Молодые ведьмаки впадают в спячку на неделю или около того, чтобы восстановить свои силы, но я просто буду немного сонным. Геральт умолк. Лютик думал, что ведьмак дал ему время, чтобы обработать новую информацию, но Геральт, казалось, ждал чего-то большего. — Ламберт все еще впадает в спячку. Я… — он прикусил язык, обдумывая слова, — Мне нравится быть там для него. Лютик попытался скрыть улыбку; Геральт был уязвим, он не хотел, чтобы его счастье ошибочно приняли за повод для насмешек. — Тогда я тоже буду там. И словно в подтверждение своих слов, чем ближе к Каэр Морхену они были, тем Геральт был более сонный. Как только Плотва была расседлана и в стойле, и они оказались внутри теплой крепости, Геральту пришлось опереться на Лютика, чтобы сделать несколько шагов к большому камину. —Отведи его туда, парень, — произнёс Весемир, словно поучая, — Эскель о нём позаботится. Эскель уже растянулся на меховом ковре, куча других мехов и шкур были вокруг. Его взгляд был сонный, но всё ещё осознанный. Геральт буквально лёг в его объятия, и они оба уснули на несколько минут. Лютик последовал за Весемиром до комнаты Геральта и положил их торбы с вещами. Было странно заходить в спальню без ее владельца, но Лютик был рад, что Геральт получит всё, в чём он нуждается. И в самом деле, немного сна бы не повредило…***
Как только Лютик проснулся с растрёпанными волосами ото сна в слишком удобной постели Геральта, он сразу поспешил вниз, чтобы обнаружить, что Геральт тоже не спит. Окидывая всё вокруг по-прежнему осоловелым взглядом, он склонился к Эскелю. — Я буду в порядке через пару дней. Как и было обещано, Геральт через два дня был в разы бодрее. Вдруг на всю крепость раздался низкий звенящий голос: — Он у ворот! — объявил Весемир. Эскель был в процессе штопки, в то время как Геральт был занят запасами на зиму. Однако оба разом бросили свои занятия и устремились к выходу с развевающимися зимними накидками. Лютик сидел там, абсолютно ничего не понимая, продолжая держать свою одежду, что тоже чинил. Весемир наблюдал за происходящим с лестницы. Отложив свою работу в сторону, Лютик поспешил за ведьмаками. Настало время познакомиться с молодым Волком. Он увидел юношу с копной тёмных волос, прежде чем ведьмак практически рухнул, придерживаемый Геральтом и Эскелем. Весемир взял коня ведьмака под уздцы и направился к конюшне, продолжая внимательно наблюдать за воспитанниками. Лютик закутался в плащ, стараясь не начать вздыхать и причитать о той заботе, что сейчас видел. Коснувшись одной рукой бедра Ламберта, Геральт зарылся носом в его волосы. — Теперь ты дома, — прошептал он, на что Ламберт лишь что-то проворчал, засыпая на ходу. — Могу ли я что-нибудь сделать? — поинтересовался Лютик. Эскель передал барду торбы ведьмака, и Лютик взвалил их на плечо, будучи уверенным, что они были намного легче и менее ценными, чем груз, который несли сами Геральт и Эскель. Уже в крепости они стащили с Ламберта дорожную одежду и ухитрились надеть на него мягкую льняную рубашку, которую Эскель заштопал всего час назад. Устроившись у камина, Ламберт спал. Лютику пришлось закусить губу, чтобы скрыть улыбку, когда Эскель и Геральт присоединились к нему в куче меха, обнимая и ластясь к нему. — Он самый младший, — тихо прошептал Весемир, чтобы не напугать Лютика, — Они так заботятся о нём и защищают. — Да, я знаю, Геральт многое рассказывал мне, — конечно «Мне нравится быть там для него», вряд ли было чем-то исчерпывающим, но Лютик действительно ожидал увидеть заботу братьев по оружию друг о друге; и то, как они взаправду оказывали знаки внимания, просто захватывало дух, — Насколько он молод? Если вы не возражаете, я посмею поинтересоваться. Ненадолго погрузившись в размышления, Весемир пожал плечами: — Мы не считаем годы. Не исчисляем возраст, как это делают люди. Ламберт, должно быть, примерно твоего возраста…хотя, возможно, на пять или десять лет старше. Разве это не мечта? Ведьмак, который не был стариком с молодым лицом. Определённо, была разница между Геральтом и Весемиром — Геральт знал о некоторых из старых сражений, о которых порой Лютик слышал рассказы от отца, Весемир же вспоминал войны между странами, которых уже даже не существовало, однако порой различные вещи заставляли Лютика задуматься: во сколько лет у ведьмаков вообще начинается старость? Был ли Геральт дурашливым мальчишкой до того, как попал в Каэр Морхен? Или серьёзным взрослым? Каким был Ламберт? Лютик посмотрел на ведьмаков под новым углом — здесь, в их доме, они уже не были убийцами тварей или последней надеждой жалких людей, они были просто парни, что заботятся друг о друге, заботятся о младшем среди них. Сердце Лютика буквально таяло, когда он увидел, как Геральт касается носом щеки Ламберта, как Эскель проводит языком по его уху. Устроившись напротив огня, ведьмаки, наконец, уснули. В течение следующих нескольких дней Ламберт никогда не был один. Геральт и Эскель были заняты делами, Весемиру нужна была помощь с тяжелой работой, в которой Лютик просто физически был бессилен, но всегда оставался хотя бы один из ведьмаков в «гнезде» мехов, обнимал Ламберта, аккуратно и мягко целовал его, переодевал в чистую рубаху для сна. Однажды днем Лютик, придя после укладывания дров во дворе, обнаружил Эскеля, лежащим позади Ламберта, делающим какие-то…весьма однозначные движения. — Это не то, о чём ты думаешь, — раздался позади голос Геральта, заставляя Лютика подпрыгнуть. Уголки губ ведьмака опустились, он смотрел тем же взглядом, как и когда он говорил о спячке — нерешительным, беспокойным, ведь… Лютик может осудить их. — Когда ты согрелся и спишь, как они, тело реагирует на того, кто находится рядом. Эскель его не использует. Лютик поднял руки в знак капитуляции: — Ты не должен никак оправдываться и что-то объяснять. Я здесь гость, Геральт, я не собираюсь говорить вам, как вести себя в ситуациях, которые вы переживаете раз за разом уже долгое время. Через зал послышался вздох Эскеля, и ритмичное движение прекратилось. Теперь было слышно нечто, похожее на мурлыкание, возможно, от Ламберта, что счастливо спал, устроившись поудобнее. Лютик не знал, не подкрался ли он слишком близко, он не хотел вмешиваться… — Если вам нужен перерыв, я могу посидеть с ним. Я не буду делать так, как вы, но я могу петь. Ему это придётся по вкусу? — Я думаю, вполне. Лютик решил проверить это на следующее утро, когда Весемиру нужна была помощь сразу и Геральта, и Эскеля для неотложного ремонта для чего-то во дворе. Хоть Ламберт и недовольно мычал от отсутствия теплого тела рядом с ним, Лютик не осмелился залезть в «гнездо». Что делать, если он проснётся и увидит незнакомое лицо? Это, должно быть, всё же было не очень хорошей идеей. Бард сидел рядом на стуле, играя тихо и мягко, едва слышно напевая. Ламберт придвинулся ближе к источнику голоса и, в конце-концов, крепко уснул. Геральт и Эскель по возвращении быстро ополоснулись в купальне, прежде чем забраться под меха, окружив Ламберта с двух сторон. Лютик собрался было отойти и убрать лютню, желая оставить ведьмаков и дать им некоторую частную жизнь, когда рука зацепила его за лодыжку, удерживая на месте. — Продолжай играть, — попросил Геральт. Лютик послушался, однако не смог запеть. Все баллады, что он когда-либо знал, казалось, испарились из его мозга ровно в тот момент, когда Геральт начал лизать шею Ламберта, а Эскель — перебирать его волосы и мягко прикусывать мочку уха, создавая впечатление возящихся щенят. Это была самая чертовски милая вещь, которую Лютик когда-либо видел. Чем дольше они делали это и чем ближе прижимались, тем более… интимным это становилось. Геральт тихо рыкнул, и его рука сместилась под одеяла. Губы Ламберта разомкнулись, его голова опустилась на плечо Эскеля, когда два тела рядом вошли в один ритм. Лютик, шея которого уже буквально пылала (это было явно из-за камина, он же сидел перед ним так долго… Да, только из-за него) скрестил ноги, чтобы скрыть некую…появившуюся проблему. — Я вас оставлю, — прошептал он, не в силах повысить тон хоть немного, при этом не издав жалкого стона, — Дам вам…побыть наедине. — Мы в главном зале, какое «наедине»? –проворчал Геральт, проводя носом по губам Ламберта, прежде чем поцеловать его, медленно и тягуче, уделяя внимание губам по отдельности, прежде чем продолжить, спускаясь поцелуями к шее. Устроившийся позади Ламберта Эскель не издавал ни звука, просто двигаясь. Взгляд золотистых глаз метнулся к Лютику, и Геральт усмехнулся: — Не желаешь остаться? Лютик сглотнул. Его член стоял так, как, кажется, никогда. Было что-то запретное в том, чтобы видеть Ламберта таким открытым, уязвимым, и по этой причине, Лютик не мог двинуться с места; они не были обнажены, Геральт и Эскель лежали под одеялами и мехами, и Ламберт в мягкой рубахе для сна — они с любовью одели его, — но их движения, движения одеял… Лютик не мог не позволить своей руке не опуститься между ног. Спящий Ламберт, что выгнулся, пытаясь быть ближе к Геральту, Эскель, касающийся его, мягко шепчущий в его волосы: «Тебе нравится? Тебе будет хорошо всю зиму…». Они доверяли друг другу безоговорочно, хоть и были ведьмаками, которые, как Лютик уже знал, были всегда начеку и подозревающими всех и каждого. Как много времени понадобилось Геральту, чтобы подпустить барда ближе, и теперь они оба были тут, где ведьмаки показывали себя с другой, более личной стороны… Лютик не был уверен, что, наконец, толкнуло его за грань: то, как Ламберт стонал во сне, подрагивая, или просто мысль о том, как нужно любить, чтобы так доверять. Он извинился, спеша уйти, чтобы сменить испачканное бельё, быстро возвращаясь, обнаруживая ведьмаков уже храпящими, Ламберта в свежей рубахе для сна. Он вновь принялся тихо играть, пока Весемир не разбудил их на ужин.***
Золотистые глаза открылись на следующее утро. Геральт и Эскель были там, с ним, играли с волосами Ламберта и уговаривали его поспать подольше. — Все в порядке, тебе необязательно возвращаться к бодрствованию, ты можешь спать дальше, — прошептал Эскель. Ламберт лишь невнятно что-то простонал и вновь уснул. Хоть Весемир и был слишком стар, чтобы лежать на полу (так он утверждал, хотя выглядел достаточно бодрым и подвижным, бегая за Геральтом и Эскелем во дворе, когда они решили, что снежковое сражение явно лучше дел по хозяйству), он сидел с головой Ламберта на коленях, поглаживая его по волосам, рассказывая, что произошло в крепости за год. — Южная башня, на которую ты любил взбираться, когда злился на нас, окончательно разрушилась. Хотел бы я посмотреть, как ты злобно взбираешься на груду камней…на самом деле нет, держись оттуда подальше. Это будет позорно — умереть, упав с развалин. Лютик повадился наблюдать за тем, кто сидел с Ламбертом, когда была не его очередь. Ведьмак начал периодически просыпаться на пару минут, мягко что-то бурча, явно обращаясь к Геральту или Эскелю. — Сколько я спал? — Четыре дня. Ты можешь спать ещё. В этом году у нас есть дополнительная пара рук, — ответил Эскель. Ламберт слегка нахмурился, и Лютик пытался (но у него не очень получалось) не думать, что это мило. — Кто? Койон? — Бард Геральта, Лютик, он сидел с тобой. Хочешь увидеть его? — в ответ Ламберт, должно быть, что-то сделал, что расценили, как согласие, потому что Эскель жестом поманил Лютика к ним. Лютик старался не споткнуться о собственные ноги в волнении и предвкушении, опускаясь на колени возле «гнезда», — Ламберт, это Лютик. Было похоже, что он совершает усилие, чтобы поднять взгляд на Лютика, но оно того действительно стоило. Как только Ламберт сфокусировался на нем, Лютик понял, что он снова потерян. Сначала был Геральт, его сердце давно принадлежало Белому Волку; после — Эскелю, словно говорящему доброму медведю, который улыбался на стихи Лютика, подсовывая парню тонкие тома работ оксенфуртских ученых, что считались уничтоженными, чтобы тот мог читать и наслаждаться; а теперь и Ламберту, Волку, который был почти так же молод, как и сам бард, мирно спящий, согретый и защищённый стаей. И Лютик не мог на это налюбоваться. — Привет, — произнёс Ламберт, — Ты пел для меня? Шея Лютика вспыхнула, и явно не из-за тепла от камина: — Да, верно. Тебе понравилось? — Мне снились хорошие сны, — он ткнулся макушкой в руку Эскеля, безмолвно прося касаний и ласки, — Я больше не буду спать, мне просто надо немного полежать…споёшь ещё? Лютик моргнул. — Да. Да, это… Я могу, — вскочив на ноги, он умчался наверх, чтобы забрать лютню с кровати Геральта — кровати, в которой они почти не спали, предпочитая остаться с Ламбертом. Лютик никогда не смог бы даже вообразить, что он проведёт целую неделю зимы, не прикасаясь к своему великолепному ведьмаку, и был даже доволен этим. Однако забота о Ламберте уже была наградой, чувственной, близкой, интимной. Такой, которую обычные люди никогда бы не смогли соотнести с ведьмаками, однако Лютик знал все потаённые и при этом основные качества Геральта. Схватив свою лютню, он побежал вниз, чтобы обнаружить Ламберта, лежащим на коленях у Эскеля, смотрящим вокруг уже более бодро. Лютик сидел на стуле неподалёку и играл, тихо напевая, пока Эскель перебирал волосы Ламберта. Он встал через несколько минут и вернулся с тарелкой хлеба и сыра, кормя младшего мелкими кусочками. Лютик не мог отвести взгляд, он был очарован той любящей заботой, которую видел у ведьмаков… Он играл, пока его пальцы не онемели, останавливаясь только тогда, когда Геральт вошел в зал, бросая на него взгляд. Сильные руки, что обнимали его тысячи раз, вновь коснулись его, теплый нос коснулся шеи Лютика. — Спасибо за терпение. И за помощь, это много значит для меня. Объятия на мгновение стали крепче, дыхание перехватило. — Я знаю, что ты был бы рад написать балладу по рассказам Эскеля и Ламберта о контрактах. Пожалуйста, не…не рассказывай об этом. Это… — Никогда, — Лютик уткнулся Геральту в шею, буквально теряясь в завеси седых волос, — Это…спасибо, что поделились всем этим со мной. Это прекрасно. Я никогда бы не стал пятнать это дешёвыми песенками. Геральт крепче сжал его в объятиях, прежде чем отступить, но этого хватило, чтобы склониться и накрыть губы Лютика своими. Они были так сосредоточены на делах и благополучии Ламберта, что на прошлой неделе едва выкраивали время для поцелуев и объятий; Лютик почувствовал мурашки, ему было необходимо просто рухнуть с Геральтом в постель в их комнате… — Эй, — позвал Ламберт с другого конца зала. Геральт оторвался от Лютика сразу, словно Ламберт держал его на привязи, сразу переключая всё внимание на него. Ламберт растянулся на коленях Эскеля, на губы постепенно возвращалась наглая ублюдская ухмылка, — А есть поцелуи для меня? Переплетя пальцы, Геральт потянул Лютика ближе к камину, прежде чем практически упасть на пол, без малейшего колебания целуя Ламберта. Их языки сплелись, и Лютик не понимал, что развернувшаяся картина с ним делает — возбуждает или вдохновляет на такие романтические поэмы о любви, которые никто никогда не читал. — Не беспокойся, — улыбнулся Эскель, пока Ламберт и Геральт продолжали целоваться на его коленях, постанывая, — Подожди до завтра, и ты увидишь, какой он говнюк на самом деле. Ламберт похож на щеночка, только когда сонный. Лютик пожал плечами, вид Геральта и Ламберта (по-прежнему продолжающих целоваться, сталкиваясь зубами в попытках укусить друг друга так, что это не должно было возбуждать, однако определённо возбуждало), вызывал одновременно и жар, и беспокойство. Он попытался осторожно закрыться, но скрыть стояк от ведьмака было невозможно. — Не волнуйся, — пробормотал Ламберт с языком Геральта во рту, — Ты следующий. Когда они, наконец, разорвали поцелуй, Геральт коснулся его лба своим, успокаивая дыхание. — Четыре дня. Лучше, чем в прошлом году. Ты молодец, скоро перестанешь быть нашим щенком… Ламберт нахмурился: — Четыре ебаных дня… Ненавижу это дерьмо, не хочу быть обузой. Надеюсь, в следующем году я не усну вообще. — Нет, спи, если надо, — ответил Эскель. Он склонился и поцеловал Ламберта ещё несколько раз, прежде чем тот был готов двигаться. Геральт взял одежду для Ламберта, и он переоделся прямо в зале. Лютик пытался учтиво отвести взгляд, но лишь получил в ответ рык: — Не прячь так стыдливо глаза, бард, мы рассмотрим друг друга со всех сторон этой зимой, хотим мы того или нет. Лютик поджал губы, пытаясь не улыбнуться, однако попытка была абсолютно провалена: — А если я всё же хочу этого? Как оказалось, у них всех были одинаковые поистине дьявольские ухмылки, что было просто нечестно. Когда Ламберт был одет, они уселись за стол, вновь перекусывая сыром и хлебом, а Эскель принёс немного вяленого мяса, чтобы Ламберт вновь окреп и набрал сил. — Пировать будем завтра, — сказали они Весемиру, когда он попытался настоять на нормальном ужине. Остаток зимы прошел в блаженной дымчатой веренице обязанностей, тренировок, игр и секса. Обещанные едкие и язвительные замечания Ламберта вернулись к ведьмаку через день, и Лютик ценил их пререкания, напоминающие противостояние умов так же, как и их партии в гвинт. Ламберт абсолютно точно был грозным противником, но Лютик не уступал. Лютику не понадобилось много времени, чтобы в конечном итоге оказаться в постели с ними всеми. Эскель был нежный и внимательный, Ламберт страстный и голодный, и, конечно, Геральт, размеренно и упорно приводящий его к блаженству. Их было много для него, и Лютик понял, что вымотался, когда они ещё даже не думали заканчивать, поэтому он просто наблюдал за тем, как Геральт и Эскель, устроившись напротив Ламберта, целовали и ласкали его, пока он не закричал. Они заботились о нём, как в спячке, так и сейчас. Все трое двигались так, словно делали это всю свою жизнь. И Лютик сделал вид, что не слышал произнесённой шёпотом похвалы «Хороший мальчик, красивый мальчик», заставившей его сердце вновь таять. Да, Лютик отдал свое сердце в тот момент, когда впервые увидел белоснежные волосы и золотистые глаза, он не думал, что сможет сделать так же ещё раз, но, как обычно, Геральт доказал, что он неправ. Три ведьмака были в нём, и не только тогда, когда они трахались, рыча и кусаясь, или когда они тягуче и плавно занимались любовью, словно он был хрустальным, а в его сердце. И когда Лютик свернулся возле самого молодого волка, он увидел, что их взгляды становятся мягче, и понял: это было настоящее счастье.