Хорошее место

1.       Он вел календарь. Спустя несколько дней после прибытия крохотными черточками начал выцарапывать бесконечную сетку, как делали заключенные. Сетка дней покрывала уже почти полностью стену у его лежака. Примерно прикинув те дни, когда он был не в себе, Огилви насчитал почти две тысячи дней.       Две тысячи…       Больше пяти лет!       Застыв у стены с обломком старого скальпеля, которым он отмечал дни, ученый никак не мог придти в себя.       Пять лет!       За это время община стала совсем маленькой. Люди умирали от ранений, как не старался Огилви их спасти. Люди умирали от отравленной воды и еды — и никакие запреты, крики и побои Бэрра не могли остановить осатаневших от голода людей, когда они находили гнилое мясо или консервы. Люди просто умирали — как Маргарет. Однажды она просто не проснулась.       План по приросту численности общины провалился. Женщины не могли родить. Несколько беременностей закончились выкидышами, и родился один мертвый ребенок. Давно, еще года три назад, если верить его календарю.       Сейчас их было всего лишь человек двадцать.       Бэрр по-прежнему отправлял отряды на поиски съестного. Но уже давно никто и ничего не находил. Из-за какой-то болезни начал вымирать мох. Огилви с Джеком отсадили часть плантаций, и вроде бы заразу удалось сдержать. Но долго это продолжаться не могло. Уже совсем скоро наступит день, когда они окажутся перед выбором: кому жить, а кому становиться кормом.       Огилви аккуратно расставил вдоль стены уцелевшие пузырьки с последними крохами драгоценных лекарств. Еще раз проверил тщательно упакованную сумку. Встряхнул почти новое теплое пальто — драгоценная находка в последний выход. И тихо выскользнул из общей пещеры. За порогом, у левого выступа, он прятал фляжку с водой и пару сэкономленных порций лепешек из мха.       Так он даст хоть одному человеку шанс прожить подольше. Хоть на день, хоть на полдня.       А ему пора идти дальше.       Точнее, обратно. 2.       Сухая трава цеплялась за штанины, словно пытаясь его удержать. Пыль забила рот и глаза, он шел наобум. И только надеялся, что идет прямо, а не гуляет по кругу.       Пару дней назад закончилась вода.       Вчера закончилась еда.       Голова кружилась, ноги подгибались. Хотелось лечь и просто закрыть глаза. И не думать. Не видеть. Не дышать.       Сквозь завывания бури он вдруг услышал странный звук. Странно знакомый, пробирающий до костей. Тихий, вибрирующий, звук становился все громче.       Звук соборного колокола. Невероятный, невозможный звук присутствия людей — не может ветер раскачивать колокол с такой частотой и интенсивностью. Огилви, спотыкаясь, поковылял на звук. Вот из пылевой завесы возникли очертания полуразрушенной стены. Стали слышны голоса, топот подкованных сапог по камням.       Прямо перед ним вдруг появились крепкие деревянные ворота. Одна створка была приоткрыта, и за ней виднелся смутный силуэт человека.       — Эге… Да это кто-то не из наших! — голос звонкий, говорившему вряд ли больше двадцати лет. — Давай сюда, быстрее! Сейчас налетит шквал!       Огилви почувствовал, как его тянут внутрь.       Хлопнула створка, отсекающая бурю.       И колокольный звон, чистый и громкий, заполнил сознание… 3.       Община в Вустере была довольно большой и делилась на три части. Основная колония менять название города не стала. Еще была Северная часть и Западная. А также была Пустошь, где люди пытались вырастить для себя хоть какое-то пропитание.       Огилви заметил, что, несмотря на истощение, люди здесь были жизнелюбивы и радостны. Каждая неприятность встречалась молитвой, а каждое удачное дело праздновалось. Во главе Вустера стоял старый пастор Иероним, который старался вести подробные записи. Всего — от незначительных каждодневных дел до реестра живых и умерших.       Разрушенные дома либо восстановили, либо снесли совсем. Кое-где даже можно было найти уцелевшие витражи, вставленные в простую деревянную раму. Большая часть мебели ушла на костры, но оставшейся хватало всем.       И, если не обращаться внимания на вездесущую пыль, алый свет и неистребимый тяжелый запах, можно было решить, что попал в небольшое предгорное селение.       Ученому понадобилось несколько дней, чтобы придти в себя. Отоспаться, напиться. И хоть немного поесть. Запасы пищи и здесь были крайне скудными. Люди приспособились отправлять в котел все, что представляло хоть какую-то ценность, вплоть до кожаной обуви.       На Пустоши еще сохранялось несколько тощих овец и одна старая корова. Молока она давала совсем немного, не больше чашки в день. Цветом оно было ярко-розового, имело горький привкус — но и это была огромная ценность. Огилви даже неловко было пить эти скудные капли. Наверняка же были больные люди, которым молоко было нужнее.       Иероним часто приходил к ученому. Он садился в старое продавленное кресло и они разговаривали. Обо всем на свете. И в какой-то момент Огилви обнаружил, что выложил старому пастору всю свою жизнь. Почти всю. 4.       В день, когда ученому разрешили вставать и выходить, Иероним пришел раньше обычного.       — Знаешь, еще в первый день твое имя мне показалось очень знакомым. И я решил кое-что проверить. Конечно, то, что ты многое скрываешь, не облегчает моей работы…       — О чем вы? — Огилви был сбит с толку. Он вдруг похолодел, подумав о том, что священник узнал о нем то, что так хотелось скрыть. Особенно от этих людей.       — Я вспомнил! — пастор радостно улыбнулся. — Я нашел. Пойдем, посмотришь.       — Куда?       — Пойдем-пойдем. Ты будешь рад!       Он еще что-то говорил, но у Огилви так шумело в ушах, что он почти ничего не слышал. Только шел, автоматически переступая через разбитые камни мостовой.       Пастор привел его в свой собор, провел в ризницу и торжественно выложил перед ничего не понимающим ученым огромную книгу, где каждый день делал записи. Огилви тупо уставился в исписанные мелкими аккуратными буковками страницы.       — Ну? Видишь? — пастор коснулся пальцем страницы. — Вот. Я отметил для тебя.       Шум в ушах вдруг куда-то пропал. Пропали вообще все звуки. Он все перечитывал коротенькую строчку снова и снова. Имя. Фамилия. Родственники — четыре человека. Муж. Сын. Деверь.       И он.       — Ну, вот. Видите? Это же такая редкость — найти родственников в наше время. Это такая драгоценность. Бог любит тебя, сын мой!       Огилви усмехнулся. Потом еще раз. А потом расхохотался, и никак не могу остановиться. Закрыв лицо руками, он чувствовал, как слезы текут по щекам, как попадают в рот и нос. Чувствовал, как его крепко держат за плечи, слышал, как мягко уговаривает пастор успокоиться, попить водички.       Напряжение всех этих лет, горечь утрат, угасшая было надежда… Все сейчас обрушилось на него тяжким грузом. Но еще он понял, что со слезами, поддержкой Иеронима и истерическим смехом все это тает… тает…       Тает. 5.       Крепкая мохноногая лошадка тянет за собой повозку. Шуршат подковы, похрустывают, ломаясь, алые кристаллы и сухие ветки вереска. Тянется по бокам пустыня. Вокруг нет других цветов — только алый, серый и черный. Тоска.       Но в душе светло. Нежданно-негаданно у него появилась Семья. Он уже и забыл — каково это, быть в семье. Он всегда был один — а, оказывается, его искали. Ждали.       До Лондона они добрались быстро, буквально за несколько дней. А Огилви казалось — несколько минут. Он и не помнил ночные привалы, даже и беседы у костра наверняка были, ведь Джоанна поехала с ними. Пастор попросил ее передать часть продуктов священнику, возглавлявшему ту общину, где сейчас жила Эми. А Джоанна могла растоморшить и дохлого марисанина!       Но все это в памяти не задержалось. Всеми мыслями он был сейчас уже там, за много километров впереди. В Лондоне.       Казалось, он и не уезжал из Вустера. Те же руины, та же пыль. Разве что убирались здесь явно реже. Джоанн шла впереди, спрашивая дорогу. А Огилви шел за ней, вновь почти оглохнув и ослепнув.       Он и не заметил, куда исчезла Джоанна. Судя по ноющему плечу, его еще и здорово хлопнули, по дружески, перед исчезновением. Но он сейчас видел только устало сгорбившуюся фигурку впереди. Яркие рыжие волосы были видны даже издалека. А подойдя поближе, он убедился, что и зелень глаз не потускнела.       Эми медленно поднялась навстречу ему. Огилви знал, что ее предупредили о том, что едет кто-то из указанных родственников. И успел еще увидеть короткую растерянную боль в глазах.       — Мне жаль, что я не кто-то другой…       Свой голос он слышал словно издалека. Кажется, еще мгновение, и Эми исчезнет. Но тут он покачнулся, машинально подхватив легкое тело. Прижал к себе.       Джоанн, задумчиво хмыкнув, повернулась и пошла обратно, в город. Оставляя за собой двух застывших людей, вновь обретших друг друга…