Растяпа

silence d'amour qui coule dans mes veines ma joie bien aimée, souffle de mon âme donne-moi ton cœur, je te donne ma vie тишина любви, текущая по моим венам, моя любимая радость, дыхание моей души, дай мне свое сердце, я отдам тебе свою жизнь

Стремянка шатается. — Так, ладно, хватит, — говорит Чимин. — Хочешь сломать ногу в утро собственной свадьбы — на здоровье, но я стоять рядом и смотреть не собираюсь. — Чимин, — вздыхает Чонгук. Да, стремянка правда уже пятый раз как выражает недовольство его весом. Но Чонгуку осталось совсем чуть-чуть. Во всяком случае, тут. Потом ему надо будет перенести стремянку на другой конец поляны и еще раз, напоследок… — Если не удержишь ее — точно упаду. — Я держу. Ты слишком… вертишься. Перестань. — Я не верчусь, я развешиваю. Чонгук и правда развешивает. А слегка вертеться ему приходится потому, что дело крайне ответственное. В конце концов, часть бумаги очень старая, не говоря уже о сильных загибах. Нельзя предугадать, как повлияет одно неосторожное прикосновение. Чонгук не горит желанием объяснять жениху, почему разрушил годы общих воспоминаний утром самого долгожданного. (Хотя вряд ли Тэхён сильно разозлится, особенно потому, что он — Тэхён. Он наверняка переведет все в шутку, сочтет счастливым знаком или скажет, что им просто придется сложить новое взамен испорченного Чонгуком. Но если честно, так еще хуже.) Нет, с бумагой нужно обращаться бережно. Чонгуку нельзя даже самую малость ее надорвать, особенно сейчас. Чимин прав: сломать ногу в утро собственной свадьбы — то еще удовольствие, но испортить их было бы куда менее смешно. Чонгуку надо развесить все рядом с огоньками, что уже подготовили рабочие. И потом, когда зимний день нырнет в вечернюю тьму и зажгутся маленькие золотые гирлянды, красиво свисать с голых веток будут не только они. Нет, Чонгук хочет сделать Тэхёну сюрприз — и сюрприз хороший. — Что ж, продолжишь здесь торчать — удивишь его очень сильно, — фыркает Чимин. — Уверен, он будет безмерно удивлен при виде жениха, ждущего его у алтаря с ногой в гипсе и на костылях. — Ну, разве не так говорят англичане? — Чонгук изображает акцент и усмехается Чимину с совсем-не-страшной высоты стремянки. — Сломай ногу. — Горбатого могила исправит. Давай быстрей.

✧

Тэхён — младший брат Сокджина, и потому несколько месяцев назад он взял на себя организацию кейтеринга и всего с ним связанного, а Чонгуку осталось следить за местом проведения торжества. Хотя поначалу намек на плохой кулинарный вкус его оскорбил, Чонгук быстро проглотил обиду, видя, как много нервов уходит на организацию стола для свадьбы. Было то три месяца назад. Тогда в мыслях детали предстоящего все еще были размыты, а реальность не устаканилась, как и нужные даты. Поздними ночами они просто смотрели друг на друга и пытались осознать, что все правда случится. Если честно, Чонгук, кажется, никогда не оставит попыток осознать, что все реально. Даже сейчас, когда до свадьбы осталось несколько часов, и Чонгук буквально слышит, как Тэхён спорит с Сокджином на кухне о том, сколько пирожных может умыкнуть до начала церемонии. Даже прошлой ночью, когда Чонгук осторожно выбрался из объятий спящего Тэхёна и на цыпочках прокрался в гостиную — к ящику, где они хранили коробку, — он до конца не верил, что откроет ее и достанет содержимое, а не положит внутрь. (Если честно, все последние семь лет Чонгук пытается осознать реальность того, чем обладают они с Тэхёном. Не потому, что оно мимолетно или неуловимо. Но потому, что соткано будто из тончайшего утреннего тумана. Отчасти как сам Тэхён.) Несколько месяцев назад гора свадебных обязанностей поделилась на две равные части. Чонгук отвечает за место проведения торжества: стулья, алтарь, обнаженные деревья полоски леса, где они решили обменяться кольцами. Чонгук так долго тянул с украшением деревьев, потому что Тэхён ничего не знает, и Чонгук хочет, чтобы так все и оставалось. Он хочет увидеть лицо Тэхёна, когда тот в костюме шагнет вперед, увидит гирлянды и нити — и увидит их. Чонгук еще не закончил, развесил только несколько, чтобы узнать, продержатся ли они достаточно долго. Чонгук не любит рисковать; они должны парить, но не улететь. Хосок с Юнги приезжают в одиннадцать — как раз, когда Чонгука накрывает мандраж. Он не передумал, о нет; скорее нервничает в духе «вдруг будет ветрено, и их всех снесет», «вдруг накануне Тэхён съест слишком много сахара», вдруг то, вдруг это. Чонгук похвалил бы приехавших за пунктуальность, ведь за годы с момента, как он поступил в колледж и со всеми познакомился, одного выверенного, презрительного взгляда Юнги каждый божий раз хватает, чтобы привести его в чувство. Что Юнги тоже прекрасно известно. Как только он видит, что Чонгук начал метаться из стороны в сторону, Юнги одаривает его именно таким взглядом. — Ты же знаешь, Сокджин не даст ему завестись, — говорит Юнги, хотя Чонгук молчит. — А ему самому двадцать семь. Хватит так сильно о нем волноваться. — Знаю, — пристыженно отвечает Чонгук. — Просто… — Юнги, не ругай так сильно ребенка, — Хосок в шутку шлепает Юнги по затылку. — Хочешь, напомню, сколько раз ты просыпался ночью накануне… — Неужели никто из нашей компании не может остаться обо мне хорошего мнения? — Я о тебе хорошего мнения, хён, — протягивает Чимин, но по его озорным глазам видно — он точно знает, сколько раз Юнги просыпался в ночь накануне собственной свадьбы. Чонгук тогда как обычно единственный остался не в теме, потому что для знания был слишком молод — слова Сокджина. — Хоть ты и просыпался шесть раз. — Чон Хосок, ты же обещал! — начинает Юнги, но его муж уже заливисто хохочет и сбегает на кухню. — Я с ним развожусь, так и знайте. Чонгук снова выходит на улицу в районе позднего вечера. Он хочет тщательно присмотреться к деревьям — действительно разглядеть место, где поженится, ведь там не только стволы, на которых он хочет развесить бумагу. Стоит зима, и большую часть времени у солнечного света нет и шанса против тонкого, но прочного покрова облаков, особенно в городе. Чонгук каждое утро устраивается на балконе тридцать первого этажа с чашкой кофе и думает, что уже пару недель не видел солнца. Но сегодня Чонгука не удивляют изредка пробивающиеся лучи и чистое небо. Чонгук не циник — такие вряд ли появятся рядом с Тэхёном, Юнги почти не в счет — и со временем Чонгук стал верить даже больше, чем в свои восемнадцать. Так что его не удивляют стрелы золотого света, что прорывают скудный покров зимних деревьев. Чонгук только улыбается, глядя, как они сверкают на стекле маленьких лампочек — те пока выключены — и как рассыпаются по редким сухим листьям на земле. Холод терпимый. Он скорее из серии, когда Чонгука согреют толстый свитер, горячий шоколад или сидр и Тэхён, прижимающийся к его груди спиной, пока оба ждут похолодание и снег. Еще Чонгук знает, что, пока церемония не закончится, снег не пойдет — потому что верит. (И Тэхён верит. Он так лично воспринимает погоду, и, как говорил один поэт, каждую неожиданную изморось считает знаком, а солнечный день — приглашением. Дружит с рассветом и закатом, будто пришел в мир уже в него влюбленным.) Так что в районе позднего вечера Чонгук идет к столу, у которого тщательно спрятал коробку среди ваз, цветов и других коробок. Она не одна — еще три ждут в машине. Но только сюда они добавляют сложенное по особым поводам. То, чем не хотят рисковать и давать затеряться на просторных пейзажах общих воспоминаний, что хотят помнить до малейших деталей, точных, ярких и легких, как перышки. И поэтому, когда Чонгук снимает крышку, его губы всегда растягиваются в улыбке, и поэтому в горле порой застревает ком. Сегодня выходит и так, и так. Чонгук смотрит и листает десятки разных видов бумаги: все они переносят течение времени по-своему. Какие-то тускнеют, иные — все такие же яркие. Но все до последнего они — самое прекрасное, что Чонгук держал в руках, не считая самого Тэхёна.

✧

Кассовый чек заказа №. 243 11:43 Эспрессо — 3 шт Американо (Б) — 1 шт Ванильный латте (Б) — 1 шт Круассан — 2 шт Чонгуку восемнадцать, но ему нравится думать, будто о жизни — как минимум о своей — он знает многое. (Что достижением быть не должно. Но, после одноклассников типа О Сехуна в старших классах, для Чонгука не сменить четыре разных профиля в колледже перед тем, как остановиться на архитектуре — уже успех. Про О Сехуна такое не скажешь.) Чонгук, например, знает, что мысль переехать в общежитие колледжа в начале каникул перед первым семестром была хорошая, а привлечь Чимина к помощи — и того лучше. Еще Чонгук знает: Чимин доказал свою надежность в выборе приличных сетевых кафе с тех самых пор, как им было по десять, тогда же Чонгук подобные решения ему и делегировал. Вот почему сейчас они в кафе с названием «У Сокджина», хотя сам Чонгук скорее избегал бы все, кроме макдака, как минимум в первом семестре. (Повезло ему, что в таких штуках Чимин на год впереди. Хотя Чимин может устроить ему ту еще взбучку за плагиат, Чонгук знает, что в хороших руках.) Справедливости ради, «У Сокджина» — прекрасное и теплое место, где есть мягкие диваны, в которых можно утонуть (с бывшим здесь уже три раза Чонгуком однажды так и случилось), доска для мела, на которой сочным розовым цветом пишут блюда дня, и разномастная посуда из толстой глины, которая приносит домашний уют. Быть может, американо — не самый сложный в мире кофе, но Чонгук все равно пристрастен и выбирает американо Сокджина — кем бы тот ни был. Суть в том, что Чонгуку нравится думать, будто о жизни — или хотя бы о своей жизни — он знает многое. Чонгук знает достаточно, чтобы понимать, что многого он как раз не знает, но при этом знает достаточно, чтобы быть в курсе своих желаний. Он хотел три эспрессо — он заказал и выпил три эспрессо. Потом его левая нога начала безудержно дергаться, и Чонгук решил, что хочет американо. Чонгук в курсе своих желаний, но не понимает, почему над ним так сильно ржет Чимин. — У тебя всего лишь первая серия промежуточных экзаменов, — хихикает Чимин, мешая латте изящной ложечкой в однозначно слишком большой кружке. — Поверить не могу, что в одиннадцать утра ты уже так напряжен. Насколько сильный у тебя стресс? — Не смешно, — огрызается Чонгук. — Я говорю о серьезных вещах, Чимин, я неделю не спал. Я тебе говорю — должен идти снег. А гирлянды — светиться. Я хочу такую любовь — со снегом. Хватит ржать! — Любовь со снегом и гирляндами, — повторяет Чимин. — Думаешь, любовь — это каталог хозяйственного магазина, по которому можно выбрать цвет и размер и заказать доставку? Ты вообще успел начать здороваться с кем-то кроме профессоров? — Я почти не здороваюсь даже с профессорами, — презрительно отвечает Чонгук, что чистая правда. — Суть не в этом. А в том, что не я выберу такую любовь. Но если… если все так — это любовь. — Если все так — это любовь, — Чимин подносит ложку к губам, делает глоток кофе и улыбается. — И смех, и грех, а тебе точно нужно поспать. — Я тебе говорю. Я могу встретить кого-то в ночном клубе, но, если так суждено, снег я увижу мысленно. В ночном клубе. Смейся, сколько влезет, Пак Чимин, я… Звучит грохот, такой громкий, что Чонгук уверен: когда обернется — увидит, что на куски разлетелась вся барная стойка. Чонгук успевает подпрыгнуть, выругаться и подумать о вечном, а потом оборачивается и обнаруживает, что вообще-то грохот доносился с кухни. Та, кстати говоря, достаточно большая. — Ким Тэхён! — слышит Чонгук громкий, возмущенный и гнусавый голос. — Признавайся, как ты умудрился снова что-то разбить, хотя ты здесь уже потому, что разбил другое! — О боже, — стонет Чимин. Чонгук едва может оторваться от зрелища, как распахивается кухонная дверь, и оттуда торопливо выходят два парня. Точнее, торопится один, потому что другой гонится за ним с пылесосом. — Только не это. — Мне бы тебя уволить, — говорит тот, что с пылесосом. Другой проводит рукой по темным волосам — это все, что Чонгуку сейчас видно, потому что парень к нему спиной. — Ты уволен. Навсегда уволен. Тысячу раз уволен. — Ты не можешь меня уволить, — говорит другой, и держи Чонгук кофе — уронил бы. Человеку нельзя говорить столь низким тембром, Чонгук уверен на триста процентов. — Если ты меня уволишь, я скажу маме. — Это я скажу маме, что ты натворил… — Ладно, короче, — говорит Чимин из-за спины Чонгука, — злой — Сокджин. Ну, у которого мы тут сидим. А растяпу зовут… Растяпа оборачивается, как будто услышал Чимина, и, судя по его нахмуренному лицу, так и есть. Чонгук рассмеялся бы, но он слишком занят — пялится на Растяпу. Он… он прекрасен. Подведенные темным глаза, волосы, спадающие на лоб гладкими блестящими прядями, пирсинг в одном ухе. Светло-розовый фартук и худые руки. Он милый. Он красивый, он… перелетает стойку, мелькая ногами в воздухе, и направляется к их столику… — Я все слышал, Пак Чимин, — говорит он, и Чонгук совершенно бессмысленно открывает рот. — Не оскорбляй меня по пятницам. — Пятница — его любимый день, — говорит Чимин Чонгуку, так и не закрывшему рот. Вблизи Растяпа даже более милый — теперь Чонгуку видно, что голубая рубашка ему велика как минимум в два раза, а на губе, где он ее, должно быть, прикусил, темно-красное пятнышко. Он милый, даже когда хмурится. — Ладно, ладно. Чонгук, познакомься с Тэхёном. Тэхён. Чонгук моргает, но зря, потому что, когда он открывает глаза, видит: гримасу на лице Тэхёна сменила улыбка настолько прекрасная, что Чонгуку жаль пропущенный переход. Улыбка до ушей, на все тридцать два, будто он никогда не слышал об экзаменах или глобальном потеплении. Глаза Тэхёна превращаются в полумесяцы, и Чонгук не знает, кто и что добавил ему в кофе, но он хочет сказать этому человеку спасибо. — Так-то лучше, — говорит Тэхён и тянется потрепать Чимину волосы. Чимин возмущенно крякает, но теперь Чонгук пялится на руки Тэхёна. Пальцы совсем не выглядят неуклюжими, они… очень длинные и тонкие. Чонгук представить не может, как этот парень что-то ломает. — Принести вам что-то еще? — Пожалуй, Чонгуку нужен ингалятор, — говорит Чимин. — Через тридцать секунд у него упадет уровень кофеина. Он покинул мир живых. — А тебе — немного стыда, — говорит им Сокджин из-за стойки. — Иди сюда и убери беспорядок, негодяй. — Я думал, ты меня уволил! — Тэхён, клянусь всем святым. От улыбки Тэхёна Чонгук восстанавливается дольше, чем тот убирает за собой разрушения на кухне. В большей степени из-за той усмешки, которой Тэхён стреляет прямо в Чонгука, а потом направляется к стойке. Как будто они уже давно знакомы. Как только Тэхён вновь показывает им спину, Чимин поворачивается к Чонгуку. — Ким Тэхён, — говорит Чимин. — Любит: оригами, горячий шоколад, спать под сорока одеялами, как минимум. Чонгук прочищает горло, морщится от того, как резко теперь ощущается даже такое — кофеин окончательно сворачивает свое присутствие. — Я не… — Сынок, у тебя на лице все написано. — Ты меня старше на два года… — Я тебе как самый настоящий отец, — мягко перебивает Чимин. — И как самый настоящий отец, читаю твое лицо. На котором все написано. Чонгуку восемнадцать. Он знает о жизни многое, особенно о своей. Знает: пусть Чимин из тех, кто будет улыбаться, глядя, как Чонгука переезжает бульдозер, еще он очень точно оценивает людей. И Чимин прав: когда они наконец все доедают, и с чеками возвращается Тэхён — будто солнце, выглядывающее из-за плотных белых облаков — отдает он только копию Чонгука. Потому что из чека Чимина Тэхён свернул… нечто. То ли птичку, то ли самолетик, то ли Супермена. Чонгук пытается беспалевно прищуриться, но Тэхён все равно замечает. Он со свистом отправляет в полет птичку — бумажную птичку в пару сантиметров величиной — в сторону Чонгука, потом ловко его обходит, двигаясь в сторону Чимина, и бьет того птичкой по носу. — Возвращайся побыстрее, — Тэхён снова треплет Чимина по волосам и улыбается Чонгуку, будто они давно знакомы. Потом Тэхён уходит, и Чонгук так долго глядит на птичку, что, кажется, сейчас окосеет. Белая птичка усеяна пунктиром черных слов и сделана так ювелирно, что Чонгук снова удивляется, как эти длинные пальцы могли что-то уронить. — Сохрани ее, — веселье в голосе Чимина скрыть невозможно. — И инвестируй в снежный шар.

✧

Бумага в клеточку Если я лягу здесь Если просто лягу здесь Итоговые экзамены. Он впервые сдает их в университете и понимает: только потому, что теперь экзамены и комиссия соответствуют увлечениям, меньше сил на подготовку не уходит. Так что итоговые экзамены сложные. Промежуточные Чонгук проскакивает на всех парах, его моделям лишь парочку раз достается критика. Ничего такого, чего бы ни говорил дома его собственный старший брат, и Чонгук чувствует смутное, ложное ощущение защищенности на итоговых. Жизнь показывает, что он глубоко заблуждался. Чонгук вспоминает, что в первом семестре нужно было не только создавать продуманные модели и производить впечатление на невозмутимую комиссию (кстати, впечатлить кого-то он пока тоже не успел), но и запоминать определения и формулы. А еще — прорабатывать тонны текстов и тетрадей в клетку, где он записывал на полях слова из разных песен вместо конспектов. Чонгук ненавидит прошлую версию себя, в прострации сидевшую в амфитеатре, потому что сейчас на часах два утра, и в прострации он сидит уже в библиотеке. Не хватает определения, в групповом чате никто не отвечает, а экзамен не завтра, но Чонгук его завалит, он уверен, точно завалит. — Тут свободно? — шепот громкий и лишний, потому что кроме Чонгука поблизости никого. Угол самый дальний: здесь Чонгуку не приходится видеть других паникующих студентов, усиливающих тревожный внутренний монолог. Чонгук поднимает глаза, и с языка готово сорваться «а ты как думаешь, я один сижу за столом на шестерых, буквально заявив друзьям, что пойду и сяду отдельно, потому что я такой человек, а еще я много говорю, только все слова у меня в голове, но я не выспался, и Чимин прав, мне нужно немного расслабиться». Но реплика остается, где была, и Чонгук глотает слова, когда видит, кто подошел. На Тэхёне свободная рубашка с рукавами до самых костяшек пальцев. На голове — легкий беспорядок, глаза чуть уставшие, но при виде Чонгука он расплывается в обычной яркой улыбке. И, хотя Чонгук знаком с Тэхёном уже добрую пару месяцев — Чонгук горд, что для начала нормального общения с Тэхёном понадобился всего один, — требуется мгновение, чтобы из поля зрения пропали золотые искорки. Они всегда появляются, когда Тэхён так улыбается. (Чонгук в курсе, что не смешно, совсем не смешно так на кого-то западать с самого первого взгляда. Но чем больше он общается с Тэхёном, тем хотя бы сильнее понимает, каким замечательным было то не-совсем-решение.) — О, Чонгукки, — Тэхён сияет улыбкой и говорит уже громче. В его голосе появляются краски, и Чонгук хочет стечь по стулу. Интересно, обморок по ощущениям такой же? — Ничего, если я тут сяду? Еще интересно: правда ли Чонгук запал на Тэхёна, или просто в каждую их встречу он сходит с ума из-за экзаменов, что, в свою очередь, как-то влияет на восприятие. Как бы ни было, факт остается фактом. В ярко-золотом свете большой лампы, что освещает Чонгуку стол и жалкие неполные конспекты, Тэхён в неровно обрезанной рубашке выглядит невыспавшимся ангелом. Он прижимает к груди книги, улыбаясь Чонгуку с высоты своего роста, и тот просто не способен отказаться. Когда Тэхён устраивается, Чонгук переводит взгляд на свою тетрадь, и его снова накрывает ощущением провала. Там, где нужно было изобразить диаграмму, нарисованы крошечные растения в горшках, вокруг чересчур короткого определения кружатся венки выдуманных цветов, а внизу страницы неловкой латиницей написаны строки песни на английском: «ляжешь ли со мной рядом, забыв о целом мире». Чонгук попал в университет по счастливой случайности. Неважно, насколько университет престижный, какая тут конкуренция, как плакала мать, когда Чонгук получил письмо о зачислении, и как после второго собеседования по портфолио отец повел его в лучший ресторан города. Чонгук не наберет нужный балл, и винить кроме себя самого будет некого. На данном этапе у него не получится выучить даже то, что можно, и в групповом чате никто не отвечает, потому что все там — хорошие студенты. Они наверняка отложили свои телефоны, сидят на другом конце этой же библиотеки и действительно занимаются, не пялясь сквозь конспект с мыслями, что нужный балл не наберется. На часах половина третьего, и Чонгук не может понять, куда ушло время. Когда он отрывает взгляд от страницы, которую так и не перевернул, Тэхён сосредоточен на книге, беззвучно отбивает пальцами ритм на столе. Пальцы длинные, прекрасные и двигаются без остановки, как будто Тэхён на невидимой клавиатуре набирает читаемое и запоминает с помощью движений. Тэхён занимается, сейчас полтретьего ночи, а у Чонгука скоро лопнет терпение. У него в конспекте чертовы цветы, но дело не только в них, и он заставляет себя опустить взгляд и приняться за чтение — или сделать вид, что читает, пока стекленеют глаза. Наверное, именно поэтому проходит целых десять секунд, и только потом Чонгук замечает тихий скрип бумаги по дереву и движение руки Тэхёна. Он связывает их с тем, что появилось в сантиметре от его тетради. Чонгук изо всех сил старался заниматься тихо, не читая, переворачивал страницы и делал вид, что над ним не нависает нервный срыв. Так что, когда Чонгук обращает внимание, то вначале тормозит: во-первых, он поражен тем, что не заметил, как Тэхён все провернул, во-вторых — своим собственным плачевным состоянием. Чонгук видит бумажную птичку — впервые со дня их знакомства, хотя Чимин говорит, что Тэхён их складывает постоянно. Птичка неидеальная, потому что Тэхёну, судя по всему, пришлось вручную отрывать куски нужного размера из тетради — как Чонгук вообще такое не услышал — но форму держит. Она сидит рядом с неопрятной тетрадью Чонгука, не привлекая к себе внимания, так, что шея клонится в его сторону. Чонгук смотрит на нее вниз, а белая клетчатая птичка глядит наверх. Тут Чонгук тоже поднимает взгляд — на Тэхёна. Волосы у того растрепались еще больше, но глаза яркие и внимательные, и Тэхён улыбается ему так же широко, как в первый раз. Он игриво приподнимает брови, будто и не чувствует волнами исходящую от Чонгука панику — но та уже угасает, пусть его всего лишь отвлекла птичка. — Ты справишься, — говорит Тэхён. Его уверенность не заразная, но приносит облегчение. Чонгук выдыхает и улыбается, и тишину нарушает тихий звук уведомления группового чата. Тем утром в начале пятого, под шорох студентов, разбросанных по тихой библиотеке, в ровном свете такой же яркой лампы над столом Чонгука, Тэхён учит его, как их делать. Как отрывать кусок бумаги нужного размера, загибая и проводя ногтем по складке. Как видеть линии, где нужно складывать. Чуть напоминает то, как Чонгук создает свои модели, но вместо твердого картона и пластика — бумага. Она доверчиво мнется под пальцами, когда Чонгук копирует движения рук Тэхёна. Пальцы Тэхёна проворно работают с бумагой, пока он низким голосом поясняет процесс, рассказывает Чонгуку, как не торопиться, сосредоточиться, чтобы занятие мягко отдавалось на кончиках пальцев, успокаивало и не требовало ничего взамен. Чонгук следует за ним, понимая, о чем Тэхён говорит, наблюдая, как бездумный, но сосредоточенный труд останавливает бесконечные спиральные вихри мыслей — вниз-вверх, снова вниз и снова вверх. Первая птичка Чонгука почти идеальна, объявляет Тэхён, и к тому времени, как Чонгук ставит ее рядом с первой сделанной Тэхёном, сердце перестало бешено колотиться в груди, а на губах даже появилась улыбка. Под светом лампы Тэхён выглядит немного по-ангельски. Чонгуку хочется поставить птичек ему на плечи, посмотреть, что выйдет. Вместо этого он возвращается к конспектам, что одногруппники прислали по телефону, и улыбается, понимая: он не записал половину определений, потому что и так их знал.

✧

Канцелярские Ножи, выпуск №14, октябрь 09 — Она жалкая, — Чонгук пялится на результат неловкой попытки сложить птичку. Серьезно, жалкая. И он не виноват. Совершенно не виноват, потому что взял бумагу, что была ближе всего, а ей оказался инфо-бюллетень с кучей текста, сбивающего с толку и мешающего делать загибы там, где нужно. Так что Чонгук не виноват. — Птичка такая жалкая, Тэхён, прости. — Не извиняйся! — бодро отвечает Тэхён. — Как я и сказал, ты в дрова. Помнишь, как я тебя сюда привел? Вообще-то, Чонгук помнит. Чонгук помнит все с самого начала, когда он впервые увидел Тэхёна, когда за ним с пылесосом наперевес гнался Сокджин — стоп, не то начало. Нет, нужное начало — начало вечеринки. А точнее, вечеринки Хосока, Чон Хосока, демона с хореографического. Чонгук теперь будет его помнить именно так, потому что первые впечатления остаются навсегда. Чонгук благодарен Тэхёну с Чимином за то, что они вытащили его с собой на вечеринку после сдачи промежуточных экзаменов второго семестра, и благодарен Хосоку, демону с хореографического, за то, что тот устроил вечеринку. Но при виде Хосока благодарность Чонгука резко иссякла. У Хосока оказались накачанные руки, темно-красные волосы, какая-то татуировка и как минимум шесть пирсингов, что разглядел Чонгук за пару секунд, когда осмелился на Хосока посмотреть. Чонгук помнит, как увидел Хосока, демона с хореографического, и понял, что вечеринка будет очень, очень, очень отвязной. Еще он помнит, как его предсказания сбывались. Сосед Хосока Намджун ворвался, сбивая, а потом и разбивая бутылку водки — прямо на полу, пока Чимин вопил от хохота. И дальше воспоминания Чонгука уже не такие четкие. Он помнит только ощутимое облегчение от того, что вторая в его жизни серия промежуточных экзаменов позади, реки алкоголя, то, как он пялился на как-обычно-оверсайз свитшот Тэхёна, слушал его голос и думал, что любовь-морковь — это хорошо, но дружба — намного лучше. Потом Чонгук помнит, как что-то сказал Тэхёну, но не помнит, что именно. Помнит, что потом Тэхён стянул его с дивана и повел, кажется, в спальню Намджуна. Намджун в своих очках с круглой оправой как раз выглядит таким человеком, у которого будет в хозяйстве инфо-бюллетень. — Помню, — Чонгук не отрывает взгляд от птички. — Но мне все равно так жаль. Из-за птички. Ну то есть, ты научил меня, как складывать птичек, а я взял и сделал вот это. — Не извиняйся, — говорит Тэхён, и Чонгуку кажется, что уже не в первый раз. Тэхён такой терпеливый. Тэхён такой классный друг, он приносит Чонгуку в помощь старые конспекты, иногда дразнит на тему, какой сложной станет архитектура на третьем курсе, но говорит, что к тому времени Чонгук прокачается и справится с трудностями. Тэхён такой добрый, он говорит, что Чонгуку не стоит извиняться, хотя Чонгук сказал ему «я хочу туда, где тихо», приковылял сюда и сложил дурацкую птичку из бумаги. — Мне все нравится, она идеальная! Давай дадим ей имя. — Птичке? Дадим имя птичке? — Как тебе «Солнышко»? Раз ты вырвал страницу про погоду. Чонгук щурится в направлении Тэхёна. Кажется, он немного пьян. Он сам, не Тэхён, тот вроде не пил алкоголь. Кажется, Тэхён не пьет алкоголь и даже кофе — в компании Чонгука он пил только воду и сок. Чонгук щурится в направлении Тэхёна, и ему кажется, что он немного пьян. Но Тэхён широко улыбается, держит в руках птичку и глядит на нее сверху вниз, и вроде бы Чонгук услышал «солнышко», но он не согласен. — Снежинка, — говорит он. — Солнечная снежинка. «Солнежинка». — «Солнежинка», — повторяет Тэхён и смеется — но Чонгук уверен, что не над ним. Тэхён никогда бы не стал над ним смеяться, он ни разу не поступил так за шесть месяцев, что Чонгук с ним знаком. — Мне вполне нравится. Давай назовем ее «Солнежинкой». Когда на следующее утро Чонгук целый и невредимый просыпается в своей кровати, и Чимин в сообщении напоминает, чтобы он сказал потом Тэхёну «спасибо», Солнежинка сидит на прикроватной тумбочке. Она и правда неуклюжая, и Чонгук в восхищении. В восхищении он не только потому, что птичка держится — несмотря на неровные края бумаги и расползшиеся по словам пятна, судя по всему, от водки. Еще он восхищен тем, как развил свои навыки. Как же давно он впервые шагнул в проем университетской комнатушки с мечтами, целями и занятыми багажом руками. Так давно — и в то же время совсем недавно. Кафе Сокджина — теперь скорее общая гостиная. Место, куда Чонгук приводит друзей, когда учеба в библиотеке становится слишком скучной, а общежитие сверх меры захламляется пустыми банками из-под энергетиков и пачками кальки, и продуктивно работать там больше совершенно невозможно. Место, где он исправно встречается с Чимином каждым пятничным утром, и они обмениваются новостями и пьют кофе в свое удовольствие. Тэхён там больше не работает, как оказалось, он разбил одну статуэтку, что была очень дорога как сердцу Сокджина, так и его кошельку. Поэтому его помощь направили за пределы кафе — эдакая капиталистическая версия домашнего ареста. Но почти каждым пятничным утром он появляется с руками, измазанными фломастерами, и иногда — с птичками, которых роняет Чонгуку на колени. Чонгуку недавно исполнилось девятнадцать, и он считает, что, либо знает о жизни чуть меньше, чем раньше, либо понял, что изначально знал не так уж много. После трех серий экзаменов и шести месяцев занятий Чонгук и представить не может, что искать истину и давать толчок своему будущему он стал бы где-то еще.

✧

Неизвестный конверт, развернутый и выпрямленный Чонгуку девятнадцать. Он знает достаточно, чтобы понимать, чего хочет. Тэхён — инстаграм-наркоман, что Чонгуку известно. Тэхён подписан на тонну аккаунтов: от любимых художников до тех, кто постит один и тот же пейзаж каждый день. Поскольку Тэхён — это Тэхён, еще он подписан на приличное количество аккаунтов с детенышами животных и оранжереями. Но больше всего Чонгука пронимает, пожалуй, аккаунт с двумя карапузами: маленьким мальчиком и его крошечным братом. Тэхён любит детей, и Чонгук в курсе. Он видел десятки фотографий братьев, сестер, племянников и племянниц Тэхёна, а еще соседской малышки из его родного города — ей в этом году исполняется три. Тэхён умеет обращаться с детьми, что Чонгук тоже знает: видел, как он взял на руки племянника Юнги и завоевал сердце малыша меньше, чем за минуту. Тэхён — инстаграм-наркоман, что любит детей человеческих и животных — особенно щенков, их он хочет завести в количестве пятидесяти штук, когда позволит размер жилья. Чонгук в курсе всего вышеперечисленного, но ему неведомо, знает ли Тэхён, как все эти штуки влияют на него самого. Потому что Чонгуку девятнадцать — гораздо, гораздо ближе к двадцати, чем к восемнадцати — и чем больше он рядом с Тэхёном, тем больше понимает, чего хочет. Но Тэхён, который всем улыбается и со всеми смеется, и складывает бумагу, как будто милее его сердцу ничего нет (возможно, так и есть), ничего не видит. Не видит, что где-то среди зноя их второго общего лета, через год после знакомства родился момент, от которого у Чонгука в горле поселился ком, потому что он не знал — не знает, как рассказать Тэхёну. Чонгук много наблюдает за руками Тэхёна, они — его любимая в нем часть, когда Чонгук не может выбрать что-то одно. Руки Тэхёна всегда чем-то заняты: он складывает бумагу, барабанит пальцами по любым поверхностям, теребит украшения, заколки — и даже пальцы Чонгука. Чонгуку неизвестно, когда от знакомства они перешли к тому, что Чонгук дает Тэхёну руку, и тот начинает одни пальцы складывать вместе, а другие — разделять, вертит кольца Чонгука, поднимает их выше на костяшки, а потом снова опускает. Чонгуку неизвестна точка старта, но в итоге они здесь. Чонгук наблюдает за руками Тэхёна и понимает, что так он прибавляет громкость. Чонгук ходит с комом в горле и не говорит самые важные вещи вслух, а Тэхён, который всем улыбается и со всеми смеется, на самом-то деле никогда не повышает голос. Он становится громче незаметно и сдержанно: зарывается рукой в волосы, непрерывно наматывает прядь волос на палец, заплетает провода и бахрому, запутывает их и распутывает, играет с пальцами Чонгука. Нередко Чонгуку хочется остановить руки Тэхёна и крепко их сжать, но он никогда не поддается порыву. В его горле всегда ком, и он вот-вот влюбится, а Тэхён не знает, как влияет на Чонгука. — Пятьдесят щенков, — говорит Тэхён прямо сейчас. Он, скрестив ноги, сидит на краю кровати Чонгука и покачивается, двигая сложенными руками. Чонгук наблюдает, как он сжимает и разжимает пальцы, касается кончиков мизинцев средними, устраивает их поверх безымянных. — Ну, ладно, послушай, знаю, что прозвучит странно, но… — Не прозвучит, — говорит Чонгук. Тэхён смеется, чуть хихикает и улыбается ему. Чонгук сглатывает. — Ладно, ладно. Тэхён тянется за одной из подушек Чонгука, кладет ее себе на колени и зарывается пальцами в одеяло. — Так вот, знаешь, в детстве колледж казался таким далеким? Как будто никогда столько не проживешь, так много по ощущениям было времени. Чонгук отрывает взгляд от рук Тэхёна и переводит в его теплые, яркие глаза. Кажется, сейчас пять утра, и они собирались работать, но в какой-то момент сделали чай, устроились и начали разговаривать. Не одну ночь Чонгук провел точно так же и знает: сон Тэхёна — вернее, его отсутствие — не связаны с их специальностью, что по традиции стимулирует полуночные посиделки. И он провел не одну ночь и знает, что ни капли не против не спать в компании — и ради Тэхёна. — Но мне было примерно десять лет. А в колледже было бы двадцать, то есть дожить нужно было бы столько же, сколько я прожил на тот момент, знаешь? Но сейчас мне двадцать один, и, если что-то случится в следующие десять лет, ждать придется только половину прожитого. Понятно, о чем я? На миг Чонгук щурится только потому, что всегда сбивается с толку, когда переводит взгляд на Тэхёна. Но потом он понимает, о чем тот говорит, и улыбается. Конечно же, кому, как не Тэхёну, удалось бы облечь в слова все те странные и неуместные мысли про жизнь, которые Чонгук уже давно обдумывал. — Понятно. — Так что, ну, если в следующие десять лет я женюсь, свадьба будет ближе, чем в свое время казался колледж. Чонгук чуть не роняет кружку с чаем. Он и близко не ожидал такой поворот в разговоре про пятьдесят щенков. В тот самый момент, как Тэхён произносит последние слова, Чонгук чувствует себя на все свои девятнадцать, и от этого только страшнее. Он точно понимает, чего хочет. — Ну, хотя, кто знает, женюсь я или нет? «Я знаю, женишься ты или нет». Чонгук молчит, потому что в горле у него ком, но он заговаривает, когда в следующий раз встречается с Чимином в «У Сокджина». Хотя вдали не маячат задания, Чонгук сгорбился в кресле и бессмысленно пялится на кофе. Чимин глазеет на Чонгука и очень явно пытается не рассмеяться и не сострить. Чонгук дает ему помариноваться. — Что случилось-то? — наконец говорит Чимин, и Чонгук переводит на него все такой же бессмысленный взгляд. Чонгук не сомневается, что рот у него слегка приоткрыт, но он никак не может выбросить из головы Тэхёна, который без единой задней мысли сидел у него на кровати, рассуждал о любви, браке и собаках и совершенно непринужденно отправил сердце Чонгука в полет, как было с одной из бета-версий Солнежинки. — Чимин, — слабо начинает Чонгук. — Он такой… такой… Тэхён, в штанах и худи, с кисточкой за ухом и синими пятнами на подбородке. — Он просто… Тэхён, в облегающих джинсах и свободных, свисающих до колен футболках на вечеринке, когда танцует, поет и следит, все ли поели. — Когда он… как он… он такой… Тэхён, без слов протягивающий Чонгуку бумажную птичку через стол в три утра в библиотеке. Чимин ждет и не отводит от Чонгука внимательного взгляда. — Такой тугодум! — наконец говорит Чонгук, и Чимин так громко хохочет, что проливает на себя кофе.

✧

— Уверен, что хочешь здесь их все? — спрашивает Намджун. Чонгук сражается с особенно упорной — та никак не хочет прикрепляться к проволоке. Еще она — одна из любимиц Чонгука. Солнце расцвечивает потускневшую позолоту бумаги, снова наполняя ее светом, но господи боже, она просто не крепится. Вообще-то она слишком тонкая для скрепки, еще пара секунд — и Чонгук возьмет и попросит у Намджуна скотч. — Может, оставишь только самые особые, чтоб он не сидел и не считал их все, пока надо будет произносить брачные обеты? Чонгук благодарен Чимину за то, что он передал эстафету помощи со стремянкой Намджуну, которого не особенно волнует, что Чонгук может упасть и сломать ногу, а потому он и не ноет по поводу. Но теперь Чонгуку приходится иметь дело с вопросами, на которые слишком сложно ответить. Как и с фактом, что в искусстве ничего не ломать Намджун ушел не сильно далеко от его собственного жениха. Угроза сломать ногу стала куда ближе, и Чонгук готов загоняться по малейшему поводу и без. Самая большая проблема — в птичке, которая никак не прикрепится, и Чонгук скоро сам сбросится со стремянки. Но его занимают заботы о бумаге и освещении, а еще жених. Так что Чонгук всего лишь улыбается Намджуну с высоты и с удвоенным энтузиазмом принимается за дело.

✧

Золотая бумага для оригами Однажды, ближе к концу зимы, Тэхён распрямляет ладони, и Чонгук кладет в них свое сердце. Все случается почти случайно — почти. Тэхён никогда не пытался скрыть свои чувства к Чонгуку, чуть ли не отшучивался от них, как от всего остального, будто ему ни разу в жизни не причиняли боль. А Чонгук (который только прячется, хотя знает: Тэхён наконец-то видит), Чонгук хранит молчание и чего-то ждет. Быть может, снега, хотя он уже давно опоздал. Опоздал на два года. Все почти случайно, но на самом деле — совсем нет. Они сидят на полу на кухне Тэхёна в очередные три утра. На этот раз их окружает оберточная бумага и коробки — они стебутся над подарками, которые решили вручить остальным. По мнению Тэхёна, только так и стоит проводить рождественские праздники. Чонгук довольно рассекает бумагу ножницами на зависть Тэхёну и к его негодованию — если тот примется за аналогичное занятие, бумагу он уничтожит полностью, вылитый Растяпа. Чонгук довольно глядит на Тэхёна, который чуть высунул язык, сосредоточенно отмеряя нужную длину скотча. — Юнги однозначно понравится, — говорит Тэхён. — В смысле, винил. Хорошая была идея, он такой хипстер, что разревется от счастья. Все ни разу не случайно, ведь если, например, разделяешь покупку подарков, чтобы потом вручить их от вас двоих — по мнению Чонгука, вряд ли стоит говорить что-либо еще. Может, дело в настроении, а может, в половине бутылки вина. Та достигла своего назначения, пока они все заворачивали и подписывали открытки, спорили о том, золотая или серебряная мишура должна быть на елке, и какую звезду надеть на верхушку. Может, дело ни в чем из вышеперечисленного, а только в Чонгуке, который устал жить с комом в горле. — Зачем ты складываешь птичек? — спрашивает Чонгук, и Тэхён прекращает вертеть скотчем. Чонгук терпеливо ждет, пока Тэхён сворачивает маленький рулон скотча и кладет возле дивиди-коллекции, которую они купили Намджуну. Ждет, пока Тэхён выпрямляется, пробирается через хаос, что они устроили, и снова садится рядом с Чонгуком. Тэхён улыбается, будто ждал вопрос с того самого дня, когда впервые промчал птичку у Чонгука над головой, и улыбнулся ему, как будто они были знакомы уже давно. Свитер Тэхёну слишком велик, и рукава крупной вязки полностью закрывают руки — чтобы их открыть, нужно тряхнуть запястьями. Чонгук на них глазеет: длинные, прекрасные пальцы, идеальные ногти, пятнышки чернил, что всегда-всегда-всегда на руках. Он глазеет, как Тэхён вечно сворачивает и разворачивает пальцы, играет с мелочами, складывает бумагу и отдает Чонгуку. Птичек между ними больше, чем щенков, которых они усыновят, когда Чонгук наконец-то признается. Так что Чонгук глазеет и хмурится: Тэхён внезапно сжимает руки в кулаки и протягивает Чонгуку. Кулаки неподвижны и крепко сжаты, и Чонгук не понимает, что ему нужно сделать — прикоснуться, постучать, что? Потом Тэхён раскрывает их медленно-медленно, разворачивая перед Чонгуком ладони. Чонгук знает, что при помощи рук Тэхён становится громче. Чонгук привык смотреть Тэхёну на руки, думать, какой тот громкий, суетливый, полный движения, — и он поверить не может в то, что происходит, когда Тэхён пытается сидеть смирно. Тэхён раскрывает перед Чонгуком ладони, и пальцы дрожат-дрожат-дрожат без остановки и так сильно. Чонгук в шоке от того, как отличаются движения. Суетливость всегда очень юная, словно ребячливая и бурлит как ручей. Это же — трепет, нежный, такой нежный, затаивший дыхание и не держащий на жизнь обид. — Я не очень много сплю, — говорит Тэхён, подняв брови, с кривой улыбкой, будто говорящей «ну что тут поделаешь». Чонгук хочет погладить его по волосам и рассмешить. Чонгук хочет налить ему нагретого вина и увидеть, как оно закрасит губы. Чонгук хочет его убаюкать. Но больше всего Чонгук хочет поцеловать его руки. Уставшие, дрожащие руки, которыми он складывает птичек, чтобы чем-то их занять. И так он и делает. Он тянется к рукам Тэхёна, переворачивает ладони и целует их посредине, медленно, не смыкая губ, проводя ими по мягкой — несмотря ни на что — коже, доходя до места, где касается пальцев Тэхёна ладонями. Когда Чонгук их держит, они дрожат не так сильно. В конце Тэхён кладет ладони ему на лицо, обнимает подбородок, касается скул Чонгука большими пальцами. Они целуются, и на вкус Тэхён как каждый напиток, что Чонгук когда-либо пробовал. Каждый стакан водки и редбулла, что Чонгук пил за Тэхёна, потому что тому и так было тяжело. Чонгук целует его со вкусом вина на своем языке. Когда они чуть отстраняются, улыбаются так широко, как будто у Чонгука совсем не болит в груди, а у Тэхёна совсем не блестят глаза. Но потом улыбка Тэхёна делается еще шире, как будто они уже давно знакомы, он взбирается на Чонгука, как на дерево, обнимает и без остановки качает, крепко прижимаясь своим мягким большим свитером. А Чонгук — Чонгук глядит на перевернутые на полу конверсы и думает, не любовь ли взобралась ему в горло, пульсируя в ослабевшем и сонном комке сердца. Тэхён целует голову птички, что они сложили той ночью, и Чонгук водружает ее на вершину елки.

✧

Красная бумага для оригами — Я гиперактивный, — всегда говорит Тэхён. — Гипервсякий. Замечаю все: как музыка в наушниках становится громче, когда захожу внутрь. Когда лежу на боку, слышу, как пульсирует сердце. — Ш-ш-ш, — шепчет Чонгук, хотя Тэхён и так абсолютно тих и неподвижен. — Ш-ш-ш. — Сам ш-ш-ш, — смеется Тэхён, но Чонгук сгребает его в объятия и сжимает так крепко, будто одной только силой в руках может успокоить весь мир. Когда Чонгук выпускается, он не особо счастлив из-за самого выпуска — будет скучать по друзьям. Но счастлив он, потому что для него уже припасено место для практики. Тэхён год как работает в фирме, он приходит в костюме с галстуком и с букетом цветов и улыбается так широко, что Чонгук сам невольно расплывается в улыбке чисто из принципа. Посреди букета сидит птичка глубокого красного цвета. Она так прекрасно смотрится меж фиолетовых лепестков, что Чонгук не может решить: зарыться ли в букет лицом или посмеяться над Тэхёном и его неизменными инстаграм-привычками. Чонгук не делает ни того, ни другого, только берет букет у Тэхёна, и улыбается ему, ожидая, пока тот прильнет и его поцелует. Они льнут друг к другу. Той ночью они льнут друг к другу в постели, и Тэхён зацеловывает всего Чонгука, снова и снова шепчет, как он им гордится, какой Чонгук умный и потрясающий. Чонгук беспомощно глядит на обнаженного Тэхёна, и тот улыбается в ответ. Тэхён проводит руками по ребрам Чонгука, останавливаясь на бедрах, наклоняется, чтобы от души поцеловать Чонгука. Мягко, нежно и со всей мириадой чувств, что Чонгук хочет оставить Тэхёну до самого конца, хочет успокоить его руки, пускай получается не всегда. Чонгук хочет бережно и крепко держать Тэхёна, любить его так, будто не было ночей, когда Чонгук пытался остановить его бесконечные разговоры и бессмысленный смех. И как будто не было никаких других ночей, лишь те, когда Чонгук пытался остановить его бесконечные разговоры и бессмысленный смех. Тэхён много от чего отшучивается, будто ему ни разу в жизни не причиняли боль. Тэхён приносит душе Чонгука покой, не пытаясь оставить себе ни капли, как будто он смирился с дрожью, следующей за каждым его вдохом. Его юная, словно ребячливая дрожь и трепет — всех их Чонгук хочет, и всех их Чонгук хочет смягчить. Он вдавливает Тэхёна в простыни, доказывая это делом. Позже, когда они лежат на боку и глядят друг на друга, Чонгук вдыхает, вдыхает сильнее, на кончике языка у него то, что он никак не может выговорить, хотя у него уже куда лучше выходит рассказывать, проговаривать языком то, что Тэхён делает руками. Произносить на свадьбе Юнги и Хосока тост, полный инсайдерских шуток за добрые пять лет, то и дело весело обличать Чимина историями из детства. Сидеть рядом с Намджуном, и Сокджином, и всеми друзьями, с Тэхёном под боком, пока тот играет с его пальцами. Может, внутри протянутого ему фиолетового букета с красной птичкой заключено все. Жизнь, которую Чонгук и хотел, любовь, о которой он не мог и мечтать, внутри снежного шара с тысячей бумажных птичек. Чонгук вдыхает и не может выдавить и слова, глядя на Тэхёна. — Скажи мне, — говорит Тэхён мягко, и Чонгук не отрывает от него глаз. — Пятьдесят щенков? — спрашивает он. — Пятьдесят щенков, — тут же следует уверенный ответ, и Чонгук снова влюбляется, а сердце его срывается вниз, как птица с окна.

✧

Белая бумага для оригами «Я гиперактивный, — говорит Тэхён. — Я гипервсякий». Каждый раз, когда они ложатся спать, он играет с руками Чонгука, проносится пальцами по пальцам, рассеянно складывает их ладони. Чонгук часто кладет свои поверх ладоней Тэхёна и переплетает пальцы, но даже тогда Тэхён большим пальцем выстукивает неровный ритм своего сердца. Тэхён — гипервсякий. Лежа на боку, он слышит, как без остановки пульсирует сердце и не дает ему покоя. Он не очень много спит, не пьет ни кофе, ни энергетики — иначе будет вибрировать энергией в десять раз сильнее, чем может выдержать. Когда Чонгук встретил Тэхёна впервые в свои восемнадцать, он был такой глупый со своими грандиозными идеями о любви, снеге и гирляндах; когда Чонгук встретил Тэхёна впервые, тот только что уронил заполненный тарелками поднос, потому что случайно разбил дорогую сердцу брата статуэтку. Чонгук никогда не дает Тэхёну нарезать на кухне продукты, никогда не дает в руки полные стаканы. В те дни, когда электричество под кожей Тэхёна гудит не так обманчиво ровно, как обычно, Чонгук дает ему говорить до посинения, гладит рукой по боку и слушает. Иногда по ночам он крепко прижимает к себе Тэхёна, снова и снова занимаясь с ним любовью, пока гудение наконец не затихнет, оставляя Тэхёна в уставшей тишине. Тэхён тогда засыпает быстрее, чем Чонгук скажет «привет». Тэхён складывает бумажных птичек, и, наверное, он мог бы складывать их даже во сне. Делает он это, чтобы чем-то занять руки. Когда Чонгуку было восемнадцать, и надежды, вознесенные на него миром, давили на плечи, Тэхён поделился с ним самой хрупкой частичкой своего сердца. Протянул руки легким, как перышко, касанием, раскрывающим его самую суть: нежную, затаившую дыхание и не держащую на жизнь обид. Дружную с рассветом и закатом, как будто Тэхён пришел в мир уже в него влюбленным. Когда Тэхён складывает птичку, руки у него не дрожат, так что Чонгука не удивляет, что они дрожат, когда тот птичку разворачивает. — Чонгук, не дай боже, это какая-нибудь бомбочка с глиттером, — говорит Тэхён, но его пальцы так сильно дрожат, что скользят по бумаге, и он уже дважды ронял птичку. Чонгук хранит молчание — ему и так порой (как и сейчас) тяжело заставить Тэхёна умолкнуть. Но он знает, что комок сердца, забравшийся в горло, не нужно сглатывать, как бы больно ни бился его бешеный пульс. — Разверни ее, — говорит Чонгук. — Мне все равно, сколько уйдет времени. Я буду ждать всю ночь. У Тэхёна получается за три с половиной минуты, и он наконец разворачивает белую, как первый снег, бумагу. Белую, как первый снег. — Да, — шепчет Тэхён, сверху вниз глядя на окруженное бумажными сгибами серебро кольца. — Да. Да.

✧

Стоит зима, и большую часть времени у солнечного света нет и шанса против облаков. Но сегодня свет пробивается сквозь зимний покров деревьев пятнами чистого золота. Свет быстро гаснет, падая на землю и рассыпаясь. Чонгук не успевает поймать его в ладони, но ничего страшного. Ведь когда солнце шепотом попрощается напоследок, оставляя небо во тьме и компании луны и звезд, у Чонгука останутся снег и гирлянды — ему двадцать пять, и что-то он о жизни да знает. Церемония начинается как раз в момент прощания, когда последние клочки голубого заменяются в небе розовыми и фиолетовыми, и можно увидеть, как над вершинами деревьев, где Чонгук развесил свое сердце, всходят первые вечерние звезды. Чонгук ждет у алтаря в костюме с галстуком, сомкнув руки, и все, кого он когда-либо любил, поднимают глаза. Юнги с Хосоком, Чимин, Намджун, Сокджин, все те друзья, о которых Чонгук, покидая ворота университета, волновался о них, зная, что не сможет забрать с собой. Их семьи и друзья — и они сами. Чонгук скорее чувствует, чем видит Тэхёна, когда тот наконец выходит, впервые. (О, убедить Тэхёна полностью довериться ему с освещением было сложно, но Чонгук справился. Чонгук справился.) Тэхёну больше не двадцать, и сегодня он не одет в оверсайз, а на ладонях нет чернильных пятнышек. Сегодня он в белом, на контрасте с Чонгуком в черном, волосы у него короче, чем раньше, но все такие же темные. Чонгук поворачивается к Тэхёну лицом и видит его двадцатилетним, в костюме с галстуком, и видит его двадцатисемилетним, в свитере крупной вязки и брюках, с застрявшей в волосах мишурой и улыбкой на лице, и руки у него одновременно замерли и дрожат, как всегда. Ветра нет, Тэхён не сильно увлекся сахаром, а у Чонгука внутри не осталось никакого страха. И тут Тэхён видит их. Всех до единой бумажных птичек, что они когда-либо сложили вместе, каждую птичку, что Тэхён сложил для Чонгука, и каждую птичку, что Чонгук сложил для Тэхёна. Все они так аккуратно развешаны на деревьях и гирляндах, от самых старых, что почти разваливаются на части — Солнежинка мягко покачивается в воздухе — до тех, что поновее, с хрустящими и жесткими загибами, и той, что Чонгук заново сложил полгода назад, когда Тэхён сказал «да». И Чонгук верит, он всегда верил, а близость Тэхёна, который порой выглядит как ангел, это только укрепила. Он верит, и потому не удивлен, что они все до последней выглядят нежными, затаившими дыхание и не держащими на жизнь обид. Розовые, белые и золотые, они притягивают солнечный свет и ждут лунный. Чонгук знает лишь один способ, как вызволить комок сердца из горла и вернуть туда, где ему место — в колыбель пальцев Тэхёна. Ведь только его сердце Тэхён никогда, никогда не уронит. Чонгук верит, и, когда ему было восемнадцать, он вышел из кафе пятничным вечером и купил себе снежный шар. Шар все еще у него, и Тэхён его ни разу не уронил. И потому Чонгук смотрит, как Тэхён закрывает рот рукой, и в хрупком свете зимнего солнца глаза его начинают блестеть. Чонгук смотрит, как ладонь сжимается в самый родной кулак, и из глаз проливаются слезы. Он ждет, когда Тэхён сделает шаг вперед, и тогда берет его за руку, обхватывая пальцы. Гирлянды уже горят, а ночью пойдет снег. И рука Тэхёна не дрожит. https://s7.gifyu.com/images/taekook-butterfingers.png