Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана; я показал на блюде студня косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ. А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб? В.Маяковский
У Марка не было драмы в жизни. По крайней мере, он ее не видел. А если совсем точно, то драмой своего существования он считал отсутствие настоящей драмы. То есть если у окружающих его людей: его однокурсников, просто приятелей и близких друзей, — жизнь кипела, изо дня в день устраивая своим героям неожиданные сюжетные твисты, то Марк сидел себе, поцеживал из чашки дрянной дешевый китайский чай, пакетик которого заваривал раз пятый, отчего цвет жижи напоминал ослиную мочицу, и внимал рассказам собеседников, повествующих о своих увлекательнейших, насыщенных интересными, животрепещущими историями буднях. К слову о моче. Все в жизни Марка имело если не оттенок, так привкус данной субстанции — от цвета его охровых осенних ботинок до привычного ощущения во рту (вероятнее всего именно из-за того чая). Выражение лица, взгляд, которым он одаривал окружающих, кислая улыбка — все имело такой гадковатый, мразотный, полный пренебрежения и отвращения посыл. Непонятно, кому адресовалось его это настроение, являлось ли это какого-то рода защитным механизмом или ему просто было западло растрачивать внутреннюю энергию на улыбки и обаяние, но весь его вид так и кричал — хотя относительно Марка лучшим будет употребить «недовольно бурчал себе что-то под нос» — «абонент недоступен, его все заебало; оставьте сообщение после сигнала». Ни драмы, ни страстей. Людей в XXI веке мало привлекают такие угрюмые, равнодушные к окружающему миру личности. Это не первая половина XIX столетия, когда господствовала мода на «байроновский» и «наполеоновский» типаж и нежные девичьи сердца стонали по таинственным незнакомцам, которые руководствовались принципом «чем меньше женщину мы любим, тем легче нравится мы ей». Это не вторая половина XIX века, когда особ женского пола привлекали «бунтари» и «неформалы», проповедующие нигилистические/социалистические/анархические идеи, стремящиеся переплюнуть друг друга в радикализме воззрений. Это не первая половина XX века, когда женщины тянулись к «новому всесильному человеку» Ницше, и не вторая половина XX столетия, когда на первое место вырвались люди, отстаивающие права других людей. Это начало XXI века, вобравшего в себя все по чуть-чуть: тут и такие недосягаемые мальчики-мудаки, и пареньки вне системы, презирающие «тиски, в которые людей зажало государство», и мужики, каждое утро жмущие руку самому Богу, и особи из разряда «Боно борется за свободу народа Бирмы, народ Бирмы не ебет, кто такой Боно». Марк смотрел на всю эту феерию персонажей с непроницаемым выражением и выдавал стандартный — емкий, краткий и обезоруживающий — комментарий: «Ссанина». Он не был эгоистом. Просто как-то с самого начало не заладились отношения с обществом. Ведь бывает, что чувствуешь — не твой человек, подсознательное отторжение друг друга или просто не клеится — ну вот у Марка так со всем обществом. Не так чтобы оно его отвергало — он не был изгоем ни в коем разе — он свободно общался, когда это требовалось, у него было много знакомых, имелись друзья, были девушки, но ни в одном ближнем он не чувствовал жизненной необходимости; будто начал «отслаиваться» от социума, еще находясь в утробе матери. Это скорее можно назвать неосознанной независимостью — он существовал в окружении людей, но не искал поддержки ни одного из них. Закономерно, что он не был расточителен на чувства. Небрежная ухмылка — максимум, что из него можно было выбить рассказом какой-либо забавной истории. Улыбка же «во все тридцать два» или хотя бы обоими уголками рта — роскошь для собеседника. Смех — носом. Больше всего всегда говорил его взгляд — кислый с примесью той или иной эмоции.***
Была вторая половина октября. Рано темнело. Курить хотелось перманентно. Не из-за возросшей нагрузки в универе, скорее общее состояние такое было: апатия, лень, хандра, — а сигареты при всем этом выглядели прекрасным средством для поддержан ия хоть какой-то жизнедеятельности. Марк уже тушил сигарету, докуренную до фильтра, о подоконник, собираясь выбросить бычок в окно, когда на лестничную площадку вывалилась пара молодых людей. Ян — парень, снимавший двушку напротив квартиры Марка — устроил у себя в этот вечер студенческий притон. Днем ранее, стоя на месте, где сейчас расположился Марк, парень предупреждал о планах «мирно посидеть с несколькими приятелями с потока», однако у соседей явно отличалось представление о культурной программе, подразумевающейся у данного мероприятия. Марк нейтрально, как и ко всему в жизни, относился к такого рода попойкам, хоть и не любил принимать в них участия. Но сегодня компания явно разошлась — пятиэтажная «хрущевка» в юго-западном районе Москвы ходила ходуном уже в девять вечера — что уж говорить о нынешнем моменте, о начале первого. Странно, что ни один старожил, ровесник этого здания, не обратился в правоохранительные органы — выглянула только одна Райка с третьего этажа, но, видимо, оценив положение вещей, решила не вмешиваться в этот «бал Сатаны», пересекая путь ее хозяину. В квартире находиться было невыносимо: по стенам проносились отголоски ударных волн, пущенных в 35 квартире, весь воздух был ионизирован, дышать было нечем, будто толпа студентов тусила прямо у Марка. Тому даже было страшно представить, что же творилось в эпицентре этого грехопадения. Поэтому он решил спуститься на лестничный пролет, соединявший третий и четвертый этажи, где было меньше народу, да и подоконник был свободнее в силу незанятости горшками с какой-то растительностью. Марк подумал, что завтра устроит Катерина из 43, когда весь ее ботанический сад на подоконнике с четвертого на пятый завянет, «надышавшись» табачным дымом, выпускаемым оравой галдящих молодых людей. В подъезде тоже было не ахти, но всяко лучше, чем в собственной квартире, где, как в тамбуре, дым стелился туманом по полу; тут хотя бы можно было вдохнуть полной грудью, не боясь поперхнуться собственными легкими. Пара в говно пьяных молодых людей аккуратненько, вдоль стеночки спускалась по ступенькам, приближаясь к Марку. В одном из них парень узнал своего соседа-активиста — он был вменяемее своей собутыльницы, двигавшейся, кажется, надеясь исключительно на благосклонность судьбы, смилостивившейся над юной алкоголицей, позволив добраться той до пролета, не покалечившись. Ян, конечно, поддерживал подругу, приобняв за талию, однако выглядело это так, будто исключительно опора друг на друга помогала им обоим не свалиться вовсе. Кое-как преодолев спуск, парочка разделилась: парень, кажется, почувствовав, что стоять больше не может, присел на последнюю ступеньку, мадемуазель же, сохраняя вертикальное положение, забилась в угол, прислонившись плечом и спиной к болотного оттенка стенам подъезда. — Приветики, — протянул Ян, на удивление сносно артикулируя, девушка же просто взмахнула невпопад рукой. Марк кивнул, доставая из пачки еще одну сигарету, рассчитав, что вряд ли сможет ловко проскользнуть мимо Яна, развалившегося на ступенях, а тупо стоять и смотреть в окно, пока эти товарищи хоть немного не придут в себя, как минимум неловко. — Можно мне тоже, — подала голос барышня, кивнув на пачку Kent’а. Марк молча дал и ей сигаретку, понимая, что, протяни он ей пачку, она бы пол-упаковки разворотила в тщетных попытках вытянуть оттуда косяк. — Я с тобой поделюсь, — кокетливо пропела она, обращаясь к Яну, удовлетворенно кивнувшему ей в ответ. Когда сигарета оказалась зажатой между губ девушки, Марк хотел было поджечь ее, потянувшись к концу папиросы, однако леди остановила его, что-то нечленораздельно промычав, и, достав из кармана металлическую зажигалку, чиркнула колесиком. Она не умела курить, можно было сказать однозначно. Видимо, так, баловалась на таких «мероприятиях», мотивируя вдыхание едкого газа распространенным «если травить свой организм, так вот чтоб наверняка». То, как она держала сигарету — пальцам явно не было привычно обхватывать тонкий продолговатый предмет — как раскуривала — так что табак лениво тлел, изредка приобретая должный цвет «солнечной вспышки» — как затягивалась — пуская тонкую струйку только в ротовую полость — все выдавало в ней дилетантку, на которую без насмешки смотреть было невозможно. Марк обожал таких дамочек, «курящих за компанию», а потом доказывающих родителям, что «я не курила, это ребята, я просто рядом стояла». И сейчас он не смог удержать уголок губы на месте. Однако незнакомка была настолько пьяна, что не то, что не уловила проявления его ехидства, вероятнее всего, она и вовсе не различала черт его лица. Размазав остатки помады по фильтру, она передала сигарету Яну, который, являясь истинным ценителем курения, блаженно прикрыв глаза, глубоко затянулся. Несколько увлекшись, он закашлялся, хотя кто знает, может это у него внутри никотин вступил в бой с алкоголем. Марк, примостившись на подоконнике, тоже пару раз вдохнул дым, отведя взор от пары студентов и принявшись разглядывать темень улицы. — Ну вот, — вновь подала голос девушка, — мы ушли на самой классной песне, — она недовольно цокнула языком. Только сейчас Марк начал прислушиваться к тому, что доносилось в этот вечер из колонок. Еще в начале, когда кипиш только заваривался, он в общих чертах представил себе плейлист — тупая долбежка по перепонкам. Какие-то треки, возглавляющие модные молодежные чарты в такой обработке, чтобы можно было потрясти всем, чем наградила или не особо природа. Песни, создававшиеся по принципу «суки-шлюхи, бабки, наркотики, тачки, братишки» охапку дров — идеальный реперский трек готов. Постепенно к однотипным битам привыкаешь, поэтому перестаешь вникать в тексты, а учитывая то, что вникать в большинстве из них не во что, потеря не велика. Марку, как, в прочем, и всегда, было насрать — он считал ненужным засорять мозг выкидышами массовой музыкальной культуры, даже находил необходимым умение фильтровать потребляемый продукт, чтобы просто-напросто не сойти с ума. Но сейчас, когда мадемуазель, наверняка, внимавшая второсортным мелодиях, чтобы окончательно не оторваться от реальности, обратила внимание парней на игравшую музыку, Марк прислушался, подняв голову, устремляя взор в сторону открытой двери 35 квартиры, откуда лился пересеченный тенями людей голубой свет. Бодренький бит. Хорошая читка. Знакомый голос. Что-то про почитание старших и величину их стажа… Строки из Маяковского. — А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб? — Вторила цитате девушка, вновь привлекая внимание Марка, выдохнувшего дым, не вынимая изо рта сигарету. Движения губ, в особенности эта мягкая «п» в последнем слове, заворожили парня, прищурившего глаза, исследовавшие фигуру незнакомки. Окончив стих, она запрокинула голову, улыбаясь какой-то диковато-пьяной улыбкой. Погруженная в слушание, она прикрыла глаза в необъяснимом экстазе. В беспамятстве качая головой, когда ритм ускорялся, сопровождая ужесточения речитатива исполнителя, она засмеялась — мечтательно-мило, но с оттенком безумия. — Ты особенно не бесись, — переглянувшись с Марком, прокомментировал поведение знакомой Ян, — только от унитаза оттащил. Он протянул ей сигарету обратно. Девушка несколько успокоившись, однако не утратив озорного огонька в глазах, приложилась к той. Марк стряхнул пепел на улицу, параллельно отворачиваясь, чтобы вдохнуть свежего воздуха. При упоминании туалета его тоже начало немного мутить — все-таки пропитался атмосферой этой тусовки, захмелев, не выпив ни грамма алкоголя. — А ты смог бы? — хохотнув, поинтересовалась леди, обращаясь, как выяснилось, когда Марк снова посмотрел в ее сторону, к нему. Не имея привычки вступать в любого рода контакты с пьяными в стельку девушками на вечеринках, тем более на тех, в которых он принимал весьма косвенное участие, он проигнорировал вопрос, сделав вид, что не услышал, снова отвернувшись. — Нет, серьезно! — Не унималась девица, видимо, задетая таким неприкрытым пренебрежением к ее персоне. — Ты смог бы сыграть на водосточных трубах что-нибудь? — Оставь человека, — вмешался очень вовремя Ян, отвлекая подругу от доставания соседа бессмысленными вопросами, которые могут прийти в голову только человеку, вероятно, словившему белочку. — Он у нас скорее пианист, — Марк тут же одарил приятеля «благодарным» взглядом, мысленно отвешивая ему земной поклон за предоставление привязавшейся к нему девице новой темы для расспросов. Однако та, кажется, либо решила не пользоваться такой возможностью, либо не поняла, что такая ей предоставилась, готовая только к односложному «да/нет». Поэтому вместо продолжения допроса она снова увлеклась музыкой — как раз звучал припев, надо заметить, зацепивший даже Марка. Правда, к сожалению, не успел он толком запомнить какие-то строчки, чтобы потом найти песню в Интернете, как она завершилась, сменившись очередным попсовым треком, рассчитанный на дам подшофе с «разбитым сердцем». — Под грустный дэнс я отпускаю нашу любовь… — Попадая не столько в ноты, сколько в настроение композиции пропела девушка, наклоняясь к Яну, искренне заржавшему, принимая из ее рук сигарету и продолжая наблюдать за ее телодвижениями. Мадам же, кажется, восприняв смех друга как сигнал продолжать шоу, разогнулась и сделала шаг вперед, вставая на диагонали между двумя парнями. Марк был вынужден отсесть несколько дальше, чувствуя дискомфорт от близости этого ничего не понимающего, но стремящегося «оттанцевать всю свою боль» создания. Его на мгновение даже повело, когда девушка, описав полукруг головой, вскинула руки, цепляясь одной за другую. В сложившихся обстоятельствах единственным желанием Марка сделался побег с лестничной клетки, превращающейся из его «тихой обители» в еще одну точку разврата в этом доме, потому что девушка, совершенно не стесняясь в проявлении симпатий к играющей песне, задействовала всю свою грацию, казавшуюся ей, видимо, кошачьей и обольстительной; на деле, естественно, выходил скорее традиционный танец какого-то африканского племени, и замени надрывное сопрано вокалистки на кпанлого — ничего бы не поменялось. Переминаясь с ноги на ногу, вращая тазом и скользя руками вдоль тела, запрокидывая голову и играя волосами, она окончательно забылась. Вероятно, самой себе она виделась героиней какого-нибудь клипа, сюжет которого развивался вокруг роковой женщины и ее многочисленных поклонников, которым она разбивала сердца. В реальности же это работало несколько по-другому — Марк вдоволь насмотрелся за первые два курса универа на таких дамочек: бухущие, пахнущие грязной смесью из духов, пота, табачного дыма, рвоты, жвачки, перегара, лака для волос, с поплывшим макияжем, все какие-то помятые кто из-за танцев, кто из-за зажиманий с парнями, кто по обеим причинам, развязные и ничего не соображающие, зато считающие себя предметом всеобщего обожания и мечтой всех молодых людей вечера. Последние, к слову, не отставали от слабого пола по степени алкогольного опьянения, уже не различая черт лиц этих «шальных императриц» и будучи готовыми признать в них богинь любви и красоты лишь бы присунуть. Марк, утомившись созерцанием этого чуда, решил докурить у себя и, спустившись на замаранный кафель, собирался уже как-нибудь бочком обойти девушку — было уже как-то наплевать на ловкость-неловкость положения (вряд ли Ян или эта незнакомка, с которой он едва ли пересечется еще хоть когда-нибудь, запомнят его уход по-английски). Однако девица, заметив краем глаза движение постороннего тела в ее сторону, видимо, инстинктивно, приняла шаг на свой счет, определив его как желание присоединиться к «танцу». Протянув руки к Марку, она ухватилась за ткань его майки, грубо притянув к себе. Неожиданно врезавшись в чужое тело, парень резко выдохнул, обдав лицо незнакомки горьким ароматом сигарет, что она, не морщась, прокомментировала: — Поцелуемся по-цыгански? Марк оставил реплику без внимания, лишь мысленно выругался: «Ссанина», — и попытался найти скорейший выход из сложившегося положения. Ян ржал, как сука (видимо покурив сегодня косяк не только с табаком), что совершенно не способствовало ускорению аналитического процесса в голове его соседа. Он чувствовал себя мерзко от этого дикого ржача, от липких касаний этой мадам, кисловатого запаха из ее рта… Все же тяжело быть трезвым как стекло на такого рода вписках. Хотелось оттолкнуть девушку, успевшую овить руками его шею, но подсознательно Марк понимал, что любое целенаправленное касание ее тела будет воспринято как согласие и одобрение происходящего. Поэтому, игнорируя трения об него и теплое дыхание у его кадыка, Марк начал аккуратно, не трогая девушку, но принимая пассивное участие в ее танце, приближаться к первой ступеньке лестницы. — У нас есть танец в борделях Буэнос-Айреса, — начал нести какую-то дичь Ян, уняв кое-как приступ хохота, — он рассказывает историю о проститутке и мужчине, влюбившемся в нее, — Марк послал в него испепеляющий взгляд, который парень молча проглотил, лишь расплылся в довольной усмешке, — сначала было желание, затем страсть, потом подозрение, ревность, злость, предательство! — Он повысил голос, вживаясь в роль повествователя какой-то дешевой мелодрамы; а Марка постепенно начинало тошнить от всей этой дури. — Роксэн! — Проревел он, устремляя взор в потолок, после чего начал напевать мелодию знаменитого танго. Только сейчас до Марка дошло, что его приятель допился до такого состояния, что начал цитировать монолог аргентинца из «Мулен Руж». Парень даже выронил сигарету, на которую незамедлительно наступила здешняя танцовщица. Марк невольно отшатнулся, врезавшись спиной в стену, которая несколько минут назад служила опорой его «партнерше». — Ян! — послышалось с верхнего этажа. И впервые за ночь Марк почувствовал минимальное облегчение. Парень, показавшийся между перил, отвлек на себя внимание и хозяина вечеринки, заставив того забыть о нестройных завываниях, и девицы, несколько опешившей от того, что ее кинули. — Там какой-то мужик говорит, что вызвал мусоров… — Фу, как некультурно, — пробухтел Ян, рассуждая вслух то ли об употребленном жаргонном слове вместо «хранителей правопорядка», то ли о поступке соседа, помешавшего молодежи продолжить веселье. — Сейчас договоримся, — он хотел было подняться на ноги, чтобы пойти наверх, даже за перила взялся, как рядом с лицом его собеседника образовалась физиономия еще одного человека. — Не договоримся, молодой человек! — Безапелляционно произнес мужчина, жутко недовольный и дерганный. — Вы на время смотрели? Четвертый час туц-туц-бах-бах — стены трясутся, — он сплюнул вниз, ударив жилистой ладонью по дереву перекладины. — Надымили так, что в квартире не продохнешь, воют, орут, как дикие! — Он перевел взгляд на стоящего рядом парень. — На ногах уже с трудом стоят. Притон какой-то развели… А девки-то, девки! — Без устали причитал он, изливая все, что накопилось за ночь. — Да мы расходимся, Анатолий Васильевич, — положив руку на грудь, заверил его Ян — еще б не икнул, цены б не было. — Пятнадцать минут, и мы испаримся. — В этот момент Марк подумал, что его сосед был рожден, чтобы сыграть ту легендарную сцену из «Темного рыцаря», где Джокер показывает фокус с карандашом — жест, которым Ян сопроводил реплику, не внушал ни грамма доверия, скорее нагонял страху, что отразилось на лице соседа сверху. — Ну, полиция вам поможет, молодые люди, — храбрясь, высказал напоследок дедок и, взмахнув полой своего халата, удалился обратно в хату. В подъезде повисло странное неловкое молчание — только из 35 все еще доносились ударные волны трека. Иронично, но из колонок звучал фрагмент «классики тусовок»: «Красный свет! Перекресток и первый мент. Вырубай фары. Петляй дворами. Вой сирен!» Наверное, подумав о том же, что отметил про себя Марк, Ян снова заржал. Однако его хохот смотрелся совершенно некстати в сложившихся обстоятельствах. Кто-то, очнувшись от первого шока после выхода деда, проанализировав положение вещей и поняв, что его не прельщает идея ночевать за железной решеткой в обезьяннике, шустренько начал собирать монатки и сваливать. Через пару минут народ, массово оклемавшись, потянулся шумным табором вниз на улицу. Ян к тому моменту, будучи ответственным хозяином, стремился организовать более мобильный «отход войск», естественно, в характерной для него манере. Он резко обрубил музыку, вызвав волну негодования тех, кто, находясь в квартире, не услышал угроз деда. Употребляя ненормативную лексику, он оперативно опустошил свою жилплощадь от посторонних, выгнав народ на лестничную площадку, и односложно объяснил им их дальнейший маршрут. Расталкивая тех, кто умудрился в этом адовом миксе звуков задремать у теплых батарей и на ступенях, он посылал их ровно туда же, с трудом сдерживаясь, чтобы не придать им ускорения ногой. Чувствуя, что время поджимает, он не стеснялся в высказываниях и жестах, не в шутку горячась и неприкрыто нервничая. Однако как бы парень не старался опустошить дом от чужих людей до приезда полисаев, он не успел — осталась еще пара-тройка амеб, не успевших сползти по стенам за пределы 5-го дома улицы Елены Колесовой. Именно с ними пришлось разбираться прибывшим служителям закона. Надо отметить, что с последними Яну еще повезло: не особо принципиальные, явно не первый и не второй раз выезжающие по такому вопросу, поэтому свыкшиеся с мыслью, что «молодежь с пятницы на субботу считает, что Кодекс РФ об административных правонарушениях на нее не распространяется». Они все же оформили тех, кто был в исключительно невменяемом состоянии, вероятнее, ради их собственной безопасности — они бы просто не добрались до своих домов. Яна же в профилактических целях пригласили посетить местный отдел МВД. Поднимаясь вместе с хозяином 35 в его квартиру за документами и курткой, стражи правопорядка столкнулись с Марком, курившим уже четвертую за эту ночь сигарету, не без удовольствия наблюдая за разгоном этого шабаша, и девушкой, застывшей, лишившись общества Яна, все в том же углу. За то время, что ее приятель гонял других гостей, она и не пискнула, то ли боясь нарваться на его гнев, то ли просто растерявшись. К слову, она несколько пришла в себя, когда народу стало меньше и представилась возможность сделать глоток свежего воздуха. — А вы, товарищи, чьих будете? — поинтересовался один из сержантов, заглядывая Марку в глаза. — Местный, из 33, — ровно ответил парень, давая понять, что соображает совершенно ясно и вообще не при делах. — Покурить вышел. — Добавил он во избежание дополнительных расспросов. — А гражданка? — Почему-то этот вопрос тот же полицейский адресовал Марку. И только он открыл рот, чтобы сказать, что впервые видит эту девушку и знать ее не знает, как к ним подлетел Ян, на ходу надевая куртку и запихивая во внутренний карман паспорт и ключи от «нехорошей квартиры». — Эта с ним, — опередил он соседа, посылая ему красноречивый взгляд, молящий подыграть ему, — сожители, — коротко бросил он, застегиваясь. И не дав возможности ни Марку, ни представителям правоохранительных органов вставить и слова, обратился к последним, — пройдемте, товарищи. Видимо, решив не утруждать себя еще одним задержанием, полицейские, молча развернувшись, двинулись вниз. Ян замыкал шествие и, отпустив сержантов на лестничный пролет вперед, повернулся к соседу, глядевшему на него укоризненно-непонимающим взором. — Оставь пока у себя, заберу, как вернусь, — скороговоркой выдал он, следя за исчезновением голов двух полисаев на следующей лестнице, — потом все объясню, — он поправил ворот и накинул капюшон. — Кстати, Марк, Алиса, — он указал на подругу, — Алиса, Марк, — закончив молниеносное знакомство двух людей между собой, Ян, перепрыгивая через ступеньку, ринулся вслед за полицейскими. Марк стоял в ступоре, Алиса все так же помалкивала, не решаясь начать диалог. Только когда дверь подъезда захлопнулась за покинувшим дом трио, парень, пребывая все в том же ахуе от произошедшего, вымолвил привычное: «Ссанина».