От Смоленска до Сантандера

Восходящее солнце озаряло до боли знакомые горы, на вершинах которых серебристыми искрами переливался снег. Стояло мягкое тепло, как часто бывает в первые недели августа. – Мне даже не представить, каково это – каждый день видеть эту синеву! – прошептала Шура, неотрывно глядя на залив. – Какой простор, так и манит вдаль… Винценто, как это ты сумел не пойти во флот? – Кавалерия мне всегда казалась солиднее, – усмехнулся он. Через два года после женитьбы они наконец сумели выбраться в Сантандер. В Испании была неустойчивая обстановка – после свержения наполеоновской власти было сложно решить, кто должен править теперь – и Винценто клятвенно пообещал майору Азарову, что они пробудут в городе не больше двух дней: ровно столько, сколько привезшему их кораблику требовалось, чтобы выгрузить старый товар и взять на борт новый. Они уже обошли большую часть мест, дорогих или хотя бы просто памятных Винценто – порт, здание суда, где работал его отец, кафедральный собор… Напоследок оставили самое главное. Пока они шли от берега моря по узенькой улочке, сердце Винценто колотилось всё сильнее. Город, как он успел узнать, сильно пострадал в войну, многое пришлось отстраивать. Что, если и его дом… Нет, дом был на месте. Даже почти не изменился. Несколько секунд Винценто недвижно стоял, глядя на тёмно-розовую крышу, на окна с резными ставнями, на цветочные кусты в саду, и боялся, что вот-вот из двери покажется он сам – взъерошенный мальчишка, размахивающий деревянной сабелькой, или напыщенный юноша, напоказ читающий какой-нибудь философский труд… Иллюзия, разумеется, пропала быстро – на двери висел тяжёлый замок, а сад одичал так, что напоминал лесную чащобу. – Подойдём? – осторожно спросила Шура. Он кивнул, не в силах произнести ни слова. Когда они уже были на крыльце, из соседнего сада раздался требовательный старушечий окрик: – В чём дело, господа? В этом доме никто… Винценто обернулся и ахнул: – Бабушка София! Его добродушная соседка, которая во время его отъезда уже была очень старой (он и не чаял увидеть её ещё живой), с тех пор совсем сморщилась и сгорбилась. Но с памятью у неё было всё прекрасно. – Матерь Божия! Винценто! – всплеснула она руками. – Жив! – она подошла к невысокой ограде, разделявшей сады, и обняла его (ему пришлось для этого нагнуться). – А мне Мария говорила, что Пилар слышала от своей племянницы из Памплоны, будто наваррских стрелков всех перебили. – Я единственный остался, – с грустью подтвердил Винценто. – Теперь-то как тебя, из армии не выгнали за то, что служил корсиканскому людоеду? – погрозила она пальцем. Своего отношения к Наполеону бабушка София не скрывала никогда. – В двенадцатом году я перешёл к русским, – объяснил он. – О, ну взялся наконец за ум! До нас и то слухи дошли, как русские корсиканца гнали… То-то я смотрю, мундир у тебя незнакомый… Ох, да что же я! Расскажи, кто твоя милая спутница! Вы испанский разбираете, сеньорита? Про себя Винценто порадовался, что именно сегодня по тёплой погоде Шура надела вместо мужского костюма лёгкое платье. – Да, сеньора, – присела в поклоне Шура. – Меня зовут Александра, я жена Винценто. Очень рада с вами познакомиться. – Вот чудесно-то! Сразу видно – воспитанная, благонравная! Ты, Винценто, молодец, что такую выбрал! – сказала София. – Ой, да вы небось дом осмотреть хотите, а я вас тут болтовнёй отвлекаю… Ключ так у меня и хранится, сейчас принесу… – уезжая, Винценто отдал ей ключи от дома. Было странно отпирать покрытый пылью замок. Дом их встретил той особенной тишиной, которая царит в давно заброшенных местах. Лишь изредка под полом со стуком и шорохом возились мыши (Шура каждый раз, услышав их, дёргалась). – Вот там был отцовский кабинет, – Винценто говорил шёпотом – почему-то разговаривать в полный голос казалось неприличным. – Его перья и чернила до сих пор хранятся в ящиках, их у него было столько… А это матушкина гостиная, – он открыл небольшой сундучок в углу комнаты, в котором лежало множество спиц, ниток и иголок. – Мама любила рукодельничать… Все её вышивки и вязание я раздарил или распродал, а иголки и прочее остались… А вот здесь жил я. Покинутая десять лет назад комната, если не считать фестонов паутины, тоже не изменилась ни капли. Его старые костюмы по-прежнему висели в шкафу. На столе лежали те книги и памфлеты, которыми он тогда зачитывался – «Кандид», «Ласарильо с Тормеса», бонапартовский «Ужин в Бокере»… Даже сохранились лошадка-качалка и полная коробка потёртых деревянных солдатиков – то ли он позабыл их раздать, то ли не захотел, сейчас уже и не вспомнить было. – Может, ты хочешь остаться тут подольше? – спросила Шура, подтолкнув лошадку (та закачалась, взметая облачка пыли). – Мы же обещали твоему дяде, – напомнил Винценто. – Да и отпуск у нас не бесконечен… Я возьму всё то, что хотел бы сохранить, а дом отпишу бабушке Софии: у неё десяток внуков, им как раз лишнее жильё не помешает. Лучше пусть дом станет снова чьим-то домом, а не погребом с замороженным прошлым… Каждое слово давалось ему с трудом, и каждую секунду хотелось сказать, что он передумал, что он хочет вообще вернуться сюда насовсем… Шура взяла его за руки, сочувственно глядя на него – было видно, что она всё понимает. …Вечером следующего дня они стояли на палубе шхуны «Жермена», возвращающейся в Ла-Рошель, посасывали ломтики мандаринов, подаренных бабушкой Софией («Нет уж, возьмите хоть фруктов на дорожку!»), и смотрели, как удаляется в сумеречную пелену сантандерский причал. Их ждало возвращение через Европу домой, а потом и в полк – у каждого из них теперь, после окончания наполеоновских войн и роспуска легендарного отряда, был в подчинении отдельный эскадрон, поэтому на службе видеться удавалось только урывками. Впрочем, Винценто понимал, что в таком чине, как у них, это неизбежно – и ведь, не будь Шура в армии, они бы вообще годами бывали в разлуке. – Хоть я и люблю нашу службу, а прекрасное это время – отпуск из полка! – сказал он вслух. – Ещё бы, – ласково улыбнулась Шура. – Можно побыть рядом друг с другом, как будто мы самая обычная семья. – «Воспитанная и благонравная», – процитировал Винценто бабушку Софию, и Шура засмеялась вслед за ним.